Царь не мог не понять причину, по которой Макаров передал письмо ему. И это должно было его разгневать… Министр был обязан уничтожить письмо и объявить всем негодяям, лезшим в личную жизнь Семьи, что ничего подобного попросту не существовало! Но Макаров посмел этого не сделать.

После того, как с письмом ознакомился царь, ни на какую благодарность Аликс Бадмаеву уже нечего было рассчитывать. Вот почему «Хитрый китаец» решил получить благодарность от ее врагов.

Но он-то отлично знал, что царица – невиновна. «Прочитав копии писем, я убедился в том, что в них не заключается никаких доказательств, что царица живет с Распутиным», – показал Бадмаев в «Том Деле».

Опытный врач, он понял, что это было лишь письмо женщины, измученной болезнью сына и ужасными предчувствиями, женщины, молившей облегчить ее страдания. Это было ее горе. И только Распутин умел снимать у нее приступы острой неврастении. При этом она старалась писать понятно для «старца» – на его возвышенном, полном любви языке.

Но справедливо писал Коковцов: «Отдельные места и выражения из письма императрицы, состоявшие в сущности в проявлении ее мистического настроения, давали повод к самым возмутительным пересудам». И Бадмаев понимал, как будут читать эти письма ее враги. И как они будут благодарны… Он решил оказать Думе незабываемую услугу – и тайно ознакомил с сочинением Илиодора товарища председателя Государственной Думы Протопопова.

Из показаний Бадмаева: «Я показал «Записку» моему старому пациенту Протопопову… Он попросил у меня разрешения ознакомить с ней Гучкова и Родзянко. Обязался не использовать ее, но нарушил…»

Вот тогда-то, как вспоминал Коковцов, и «стали распространяться по городу отпечатанные на гектографе копии… писем – одно императрицы Александры Федоровны, остальные от великих княжон к Распутину».

Так «использовал» письмо Гучков. Легко впадавший в гнев, он кипел от ярости, прочтя «Гришку». Убийство Столыпина, рукопись Илиодора, газетные публикации о влиянии полуграмотного мужика-хлыста – все сплелось для него в единую картину падения власти.

«Последней каплей» для Гучкова стала обличительная статья богослова и журналиста Новоселова. В ней автор клеймил Распутина: «Негодующие слова невольно вырываются из груди православных русских людей по адресу… гнусного растлителя душ и телес человеческих, Григория Распутина…» Он задавал вопрос Святейшему Синоду: как долго можно терпеть «эротомана… хлыста… шарлатана… эту уголовную комедию, жертвами которой стали многие, чьи письма находятся в моих руках…»

Как бы в приложение к статье, Новоселов переслал Гучкову и свою брошюру «Распутин и мистическое распутство». В ней были напечатаны его прежние статьи против Распутина, а также некая «Исповедь N».

Драма этой несчастной женщины началась, когда она узнала об измене мужа. Она тотчас ушла от него, забрала детей и «затеяла дело о разводе». Муж покончил с собой. Она обвиняла себя в его смерти, не хотела жить… Но вскоре «одна знакомая в разговоре предложила мне познакомиться с одним мужичком, который очень успокаивает душу и говорит сокровенное».

Распутин помог ей выйти из депрессии, познакомил со своими «ученицами». Они «укрепили убеждение в его святости… Я старалась подчиняться во всем, и когда в душе восставало: «не надо», «не хочется», или тяжесть была «к исполнению послушаний»: душа во многом не шла, – то я борола все это, настаивая, что не понимаю, что все это ново, и что слова его – святой закон, и не мне рассуждать»…

А потом начались его ласки… «Ласки его меня иногда тяготили – бесконечные прижимания и поцелуи, с желанием поцелуя в губы. Я скорее в них видела опыт терпения и радовалась концу их».

Она поехала в Покровское с маленьким сыном. «Ехали: Григорий, одна сестра, я и сын. Вечером, когда все легли… (Господи, что Вы должны услышать!), он слез с своего места и лег со мною рядом, начиная сильно ласкать, целовать и говорить самые влюбленные слова и спрашивать: «Пойдешь за меня замуж?» Я отвечала: «Если это надо». Я была вся в его власти, верила в спасение души только через него, в чем бы это ни выразилось. На все на это: поцелуи, слова, страстные взгляды, на все я смотрела, как на испытание чистоты моей любви к нему, и вспоминала слова его ученицы о смутном испытании, очень тяжком. (Господи, помоги!) Вдруг он предлагает мне соблазниться в грешной любви… Я была уверена, что это он испытывает, а сам чист… (Господи, помоги написать все!) Он заставил меня приготовиться… и начал совершать, что мужу возможно… имея надо мною насилие, лаская, целуя, и тому подобное… заставляя меня лежать и не противиться. О, святой владыко!»

После чего Берладская излагает удивительные взгляды Распутина на «грех», которые он пытался ей объяснить. О них мы поговорим далее, когда наконец перейдем к его главной тайне – к его учению…

Получив статью и брошюру, Гучков разыграл все, как по нотам. Статья Новоселова была напечатана в газете «Голос Москвы». А поскольку премьер Коковцов и министр Макаров уже не раз выслушивали недовольные речи царя по поводу статей о Распутине, в редакции газеты устроили обыск. Тираж номера со статьей Новоселова и найденные экземпляры его брошюры были конфискованы.

Теперь Гучков мог начать действовать. Он обратился к Думе.

Узнав о конфискованных изданиях, обличавших в разврате фаворита-мужика, Дума дружно возмутилась. И тогда к восторгу депутатов Гучков предложил внести «спешный запрос в правительство о незаконности требований к прессе не печатать статьи по поводу Распутина». Предложение было принято невиданным большинством (против подан всего один голос – Распутин впервые объединил Думу, ненавидящих друг друга правых и левых).

В принятом запросе цитировалась… вся запрещенная статья!

И теперь царь должен был получить в виде думского документа самые ужасные обвинения против человека, любимого его Семьей.

Как отнеслась царица к этой публикации? Это был уже второй рассказ бывшей верной последовательницы Распутина о грешных подвигах «Божьего человека». Сначала Вишнякова, теперь Берладская… Неужели она по-прежнему не верила? Или… знала нечто такое, что объясняло ей происшедшее совсем иначе?

Материалы Новоселова, несмотря на конфискацию, разошлись по обеим столицам в рукописных копиях и в уцелевших экземплярах – как всегда в России. Как вспоминал потом Родзянко, их продавали за баснословные деньги.

После запроса Гучкова начался поистине девятый вал газетных публикаций о «старце». В виде протеста против «незаконного удушения» вся российская пресса стала описывать похождения «Нашего Друга» – часто вымышленные. Цензура конфисковывала номера, издатели с удовольствием платили штрафы, читатели охотились за запрещенными газетами, тиражи росли.

Имя Распутина стало нарицательным.

Из дневника великой княгини Ксении: «25 января… Чем все это кончится? Ужас…»

Из дневника генеральши Богданович: «18 февраля 1912 г. Более позорного времени не приходилось переживать. Управляет теперь Россией не царь, а проходимец Распутин… Распутин жаловался, что пресса на него нападает, что он готов уехать, но нужен тут «своим». Под «своими» он подразумевает царскую семью…»

«22 февраля… Весь Петербург взбудоражен тем, что творит в Царском Селе этот Распутин. У царицы, увы, этот человек может все!!!»

Вновь избранный председателем Государственной Думы Родзянко верил, что запрос Гучкова поставил царя перед необходимостью решить вопрос о Распутине. И начал заранее готовиться к высочайшей аудиенции. Однако прежде ему пришлось побеседовать с вдовствующей императрицей. Прочитав газеты, она пришла в ужас – и позвала Родзянко…