— Пожалуй. Любопытно. Надо все хорошенько зачертить и сфотографировать.

Но чей же кенотаф мы нашли — неврского воина или скифа-пахаря? Спор об этом начался еще у раскопа и продолжался вечером по дороге в лагерь. Но там от этой загадки нас на время отвлекли письма, привезенные с почты.

Уже вышел журнал с описанием и фотографиями наших прошлогодних находок. Как я и предполагал, загадочный конус вызвал немало оригинальных гипотез. Три из них излагались в письмах, которые нынче пришли. В одном письме неопровержимо доказывалось, что конус — часть конской парадной сбруи, и был приложен рисунок ее реконструкции. В другом столь же убедительно и также с приложением рисунка — что это основа сложного головного убора, вероятно царского. В третьем же письме один коллега высказывал предположение, будто конус — часть какого-то неизвестного нам скифского оружия, и добавлял: «Очень рекомендую вам, уважаемый Всеволод Николаевич, проконсультироваться с выдающимся знатоком древнего вооружения А.О.Клименко, живущим в Керчи. Адрес его, вероятно, знают в музее…»

— Смотрите-ка, Андрей Осипович, у вас в Керчи, оказывается, есть знаменитый однофамилец — знаток оружия, — сказал я.

И только тут до меня дошло, что совпадает не только фамилия, но инициалы! Сразу вспомнился утренний разговор о стрелах, и, окончательно опешив, я спросил у бывшего следователя:

— Так это вы?! Что же вы мне раньше не сказали? Морочили голову, изображая этакого простачка и профана в археологии, якобы только что начавшего ее изучать.

— Да говорил же я вам, что собирать всякое холодное оружие — мое стариковское хобби, — ответил он, опять пряча смеющиеся глаза в глубокие щелочки под густыми бровями. — Нельзя же отставать от века. Вот и получилась, говорят, неплохая коллекция. Все собирался вам показать, да как-то не представилось случая.

— Ну что вы прибедняетесь? Какой вы любитель, если к вам за советом специалисты адресуют. Хобби! Н-да, ловко вы меня разыграли. И в музее никто не предупредил.

Андрей Осипович улыбнулся:

— Они считали, вы знаете…

— Теперь понятно, откуда у вас такие познания в археологии, — сказал Савосин.

Забегая вперед, скажу, что, попав снова в Керчь, я, конечно, познакомился с коллекцией Клименко. Она оказалась совершенно изумительной.

Все устройство погребальной камеры — то, как были уложены бревна по ее стенам и над ней, в виде чуть покатой двускатной крыши, — как будто свидетельствовало о живучести еще давних традиций чернолесских племен.

Закончив раскопки, мы занялись детальным изучением находок, ломая головы над тем, кто же тут был похоронен — невр или скиф.

Простота и бедность керамики подтверждали: погребение, пожалуй, действительно относится даже к седьмому веку до нашей эры, как уверенно определил Андрей Осипович по наконечникам стрел, — а мы ему теперь стали твердо доверять.

Но подобную посуду находят и в погребениях скифов-пахарей!

В углу погребальной камеры мы нашли часть сбруи коня, который должен был отвезти покойного воина в загробное царство. Поскольку сам воин не был тут погребен, его родственники вполне разумно и коня убивать не стали, просто так же символически положили в гробницу лишь его сбрую. Кожаные ремешки, конечно, истлели. Сохранились лишь бронзовые удила с колечками в виде стремечек на концах, бляшки и псалии из кости. То, что они были костяные, тоже подтверждало древность погребения. Они напоминали о тех временах, когда по равнинам еще бродили мамонты и не знавшие пока железа наши далекие предки сидели в пещерах у чадных костров, коротая время вырезыванием вот таких зверушек из податливой кости.

Но самой любопытной среди украшений конской сбруи была, пожалуй, маленькая, всего в пять сантиметров длиной и в три высотой, тоже вырезанная из кости головка лосенка! Правда, неведомый древний мастер придал ей несколько фантастические черты, но все равно не оставалось сомнений в прототипе: едва наметившиеся рожки, горбинка морды, широкие отвислые губы.

Любуясь фигуркой, я снова, в какой уже раз, задумался о загадках звериного стиля. Он возникает как-то внезапно, примерно во второй половине седьмого века, и сразу получает всеобщее распространение от приднестровских степей до алтайских горных пастбищ. Одни предлагают искать его родину в Передней Азии, другие — в лесах Приуралья или степях Казахстана.

Но, вероятно, древние корни скифского искусства близки к тотемическим изображениям почитаемых животных еще древнего родового строя. А с распадом родового общества и выделением знати изображения священных зверей стали как бы символом власти и знатности. У зверей стали подчеркивать силу и мощь, изображать их в схватке, в борьбе, чтобы показать могущество владельца украшений и запугивать врагов.

Многие звери почитались священными еще у первобытных людей. Но таких древних изображений дошло до нас очень мало, потому что их делали из менее прочных материалов, чем металл. К тому же с появлением бронзы, железа и золота художникам стало проще размножать свои творения. Каждое изображение на неподатливом камне или кости создавалось в одном экземпляре. А с помощью одной бронзовой матрицы стало возможно начеканить из тонкого золотого листа уже целое стадо совершенно одинаковых оленей. Наверное, именно поэтому звериный стиль так широко распространился не только у скифов, но и у соседних племен.

Над чьей же символической могилой был насыпан этот курган, рядом с могилами людей еще давней эпохи бронзы? И снова меня донимал проклятый вопрос: какой же курган раскапывать теперь?

Расчищая погребальную камеру и размышляя над находками, мы увлекались загадками древности порой настолько, что даже с некоторым недоумением, озираясь вокруг, воспринимали приметы современности: тающий след самолета в небе, гудки автомашин, мчавшихся по дороге.

Многих шоферов, в свою очередь, удивляло, что ищут какие-то чудаки, роясь в земле посреди пшеничного поля. Они останавливали машины, подходили к нам, присаживались на корточки, заглядывая в раскоп, и порой задерживались надолго, засыпая нас вопросами.

Отвечая на них, я с особой остротой ощущал, что мы находимся словно бы сразу в двух разных мирах, разделенных тысячелетиями и в то же время совсем близких, расположенных на одном пшеничном поле.

Я любил иногда уйти подальше от лагерного костра, посидеть в тишине и одиночестве и подумать, постараться представить себе, как жили некогда тут древние люди. Это было легче всего в темноте. Она скрывала мачты высоковольтных линий, выстроившиеся вдоль шоссе телефонные столбы, новые дома колхозного поселка с телевизионными антеннами на крышах и другие приметы современности. Тьма оставалась такой же, как в древние времена, и помогала думать, ничем не отвлекаясь.

Фантазия, словно волшебная машина времени, переносила меня в далекое прошлое, воскрешала в памяти давно отшумевшую жизнь. Видно, я так часто и долго, до рези в глазах, рассматривал сценки на вазе, что они вдруг оживали. Древние люди начинали двигаться, говорить, смеяться, гневаться. Я видел, как, спалив сначала кустарник и сухую траву, они пашут, тяжело навалившись грудью на убогий деревянный плуг. Как строят на зиму хижины-полуземлянки, запасают хворост для костров, куют лошадей, доят норовистых кобылиц. Как женщины, тихонько напевая бесконечные, как сама степь, заунывные песни, лепят возле очагов глиняные горшки.

Налетали враги — и мои «пахари», как я мысленно называл их, так и не зная настоящего имени, брались за оружие, чтобы отбить натиск. Кто же они? Как их звали?

Грезились мне и другие красочные картины. Как съезжались на тризну к только что насыпанному кургану со всех сторон празднично разодетые всадники. У подножия кургана дымились чадно костры, клокотало и булькало в пузатых котлах жертвенное мясо. Принюхиваясь к поднимавшемуся над котлами пару, тревожно ржали лошади, вставали на дыбы, норовили умчаться в степь.

На тризну съезжались не только близкие и дальние родственники, но и гости из соседних племен. Кто они? Скифы или невры? Оружие у всех одинаково. У всех тугие луки в нарядных горитах, расшитые золотом колчаны, острые копья, мечи в позолоченных ножнах, украшенных фигурками всяких зверей. Некоторые щеголяют в греческих шлемах и поножах, защищающих ноги. Одинаково нарядное убранство коней, и у всех степной ветерок колышет подвешенные к уздечкам скальпы убитых врагов. Одежда? Но как ни вглядывайся, в ней тоже нелегко подметить особую разницу. И не случайно. Как одевались скифы, мы хоть знаем по их изображениям, оставленным греческими художниками. А ни один портрет невров нам не известен. Вряд ли, впрочем, их одежда так уж сильно отличалась от скифской. Наверняка она тоже была удобна для кочевий и схваток. Посуда? Но от ее разнообразия разбегаются глаза. Ведь хозяйки принесли на пир самые нарядные, самые красивые горшки и миски. Можно ли угадать, кто их лепил? Каждая мастерица стремилась перещеголять соседок.