— Что конкретно? — не унимался Петр.
— А что конкретно — вам знать не надо.
— Это почему же?
Алтынова ничего не ответила, продолжая идти к находившейся за углом автомобильной стоянке, где она оставила свою машину.
— Вы нам не доверяете?! — догадался Головин. — Боитесь, что мы кому-то расскажем, какие вопросы будут в игре?!
Они загородили начальнице дорогу. В декабре уже в шесть часов вечера было темно, и прохожие, спешившие в находившееся под зданием библиотеки метро, с опаской обходили их — с двумя хулиганами никто связываться не хотел.
— Ребята, прекращайте! — рассердилась Алевтина. — Что за допрос с пристрастием вы мне устраиваете?! Я не обязана перед вами отчитываться! Сказала, что вам знать не надо — значит, не надо. И баста!
— Нет, ответьте: вы нам не доверяете?! — запальчиво поддержал друга Торопов.
— При чем тут, доверяю или не доверяю?! В данном случае нужно говорить о здравом смысле.
— Неплохо! — распалился Петр. — По-вашему, здравый смысл заключается в том, чтобы изолировать нас от принятия серьезных решений?! Разве мы не участвовали наравне с вами в создании игры?! Какая-то дискриминация!!
Они так наседали, что в конце концов Алевтина призналась: это Матусевич приказал ей засекретить содержание будущих телевизионных сюжетов от Головина и Торопова. И в тот же вечер друзья помчались в Останкино.
Им казалось, что можно припереть к стене шоумена, заставить его признать абсурдность своего решения, а может быть, даже извиниться перед ними и вообще пересмотреть несправедливые принципы их сотрудничества. По молодости лет они были несильны в интригах и предпочитали откровенное выяснение отношений.
Несмотря на поздний час, Матусевич все еще находился в своем кабинете.
— Ну и чего вы так кипятитесь? — холодно спросил он, узнав причину неожиданного визита. — Стоило ли из-за такого пустяка мчаться ко мне через весь город на ночь глядя?! Лучше бы сходили на танцы.
— Как это: чего мы кипятимся?! — опешил Головин. — Вы все время говорили, что мы — одна команда, что у нас равные права на игру. Мы поверили вам, согласились работать без какого-либо юридического оформления наших отношений, без договора на использование нашей идеи. А теперь получается: вы держите нас за шестерок! И доверяете только самую черную работу! Конечно, нам обидно!
— Ничего подобного! Придумали же — шестерки. И если вам дорога наша совместная программа, — он особо подчеркнул последние слова, — то вы поддержите мое решение. И вообще, что за мода набрасываться на людей?! Думали, я буду юлить, оправдываться, краснеть перед вами? Ошибаетесь! Да, это именно я приказал Алевтине кое-что засекретить от вас. Но о каких конкретно вопросах идет речь? Только о тех, которые будут использоваться при розыгрыше суперприза, то есть пятисот тысяч долларов! Спрашивается: вам надо во все это впутываться, взваливать на свои плечи такую ответственность?!
По мере того как хозяин кабинета излагал свои аргументы, а делал он это абсолютно спокойно, вид у парней становился все более и более растерянным. Их кавалерийский наскок явно не удался. Они опять вчистую проигрывали более искушенному и хитрому сопернику.
— Чувствуется, вы ночи не спали — все думали, как оградить нас от неприятностей, — все же съехидничал Петр.
Еще в первую встречу Торопов вызвал у Матусевича легкий приступ аллергии. А за последнее время эта реакция приобрела устойчивый, регулярный характер, и никакими лекарствами убрать ее было нельзя.
— Можно сказать и так: да, хотел уберечь вас от неприятностей, — тяжело вздохнул шоумен.
— Отцовская забота? — продолжал юродствовать Петр.
— Я как-то уже говорил, что не потерплю оскорблений. Нет времени у меня разбираться и с вашими детскими обидами. — Матусевич откинулся на спинку кресла и закурил сигарету. Он покрутил в руках зажигалку, словно раздумывая, запустить ею в кого-нибудь из присутствующих или нет, но потом все же поставил на стол. — Чтобы лучше было понятно, о чем идет речь, скажу лишь: полмиллиона нам дали с условием, что в течение полугода его никто не выиграет. Иначе мне просто открутят голову. Ну и всем другим, кто будет причастен к потере денег.
— Только не надо нас пугать!
Это был уже перебор. Они сами давали противнику в руки козырные карты.
— Вы свободны! — Лев Михайлович зашелся благородным гневом. — И запомните: если наше сотрудничество закончится, то виноваты в этом будете вы. Нельзя так по-хамски себя вести, нельзя кусать руку, которая вас кормит…
После очередного выяснения отношений Матусевич еще пару недель изображал обиду, тем самым пунктуально осуществляя свой план по выживанию мальчишек. Как опытный садовник он терпеливо унавоживал и орошал почву для грандиозного скандала с последующим разрывом.
Однако Головина и Торопова приемы шоумена не очень задевали, так как им пришлось безвылазно сидеть в библиотеке, перерывая горы литературы. Возможно, парни и в самом деле без пиетета относились к общепризнанным авторитетам, но по большому счету вся черновая работа лежала на них, и они с ней неплохо справлялись.
Ради качественной подготовки будущей передачи друзья не только пропускали занятия в университете, но и очень редко встречались со своими девушками. В их возрасте это было просто-таки громадной жертвой, которую Матусевич вряд ли мог по-настоящему оценить. И если рациональная Инга находила оправдание подобному рвению или по крайней мере умело скрывала свои чувства, заявляя, что: «Дело на безделье не меняют», то Оксана откровенно обижалась.
Только однажды им удалось всей компанией вырваться в кино. Фильм оказался очень неплохой, но минут через пятнадцать после его начала Петр и Оксана, постоянно о чем-то перешептывавшиеся, смущенно сказали, что уже уходят и, пригнувшись, стали пробираться по проходу.
Инга лишь пожала плечами. Сергей также не стал спрашивать, куда они направляются. Все было очевидно и так: комната в университетском общежитии, где девушки жили вдвоем, была сейчас пуста и являлась лучшим местом на земле для примирения влюбленной парочки и для вознаграждения друг друга после долгой разлуки.
После кино Сергей и Инга пошли гулять по городу. Было не холодно, где-то около нуля градусов. С неба густо падали крупные, мокрые снежинки, повисавшие на ресницах, на волосах. Пушистые белые шапки лежали на рекламных тумбах, на светофорах, на ветках деревьев.
Головин рассказывал, как идет работа над игрой, какие книги они отбирают для Алтыновой, как развиваются взаимоотношения с Матусевичем. Он очень увлекся, размахивал руками, изображал их дискуссии в лицах.
— Ты что, ради телевидения хочешь бросить университет? — вдруг спросила Инга.
— Почему ты так решила? — удивился он.
— Ты так воодушевлен своим новым делом… И вообще, вы с Петром все чаще стали пропускать занятия и разве что не ночуете в Останкине или в библиотеке…
— Сейчас очень горячее время. Осталось совсем немного времени до выхода передачи.
— Тебе нравится то, чем ты сейчас занимаешься?
— Не знаю…
— Тогда, может быть, не стоит выбрасывать из своей жизни абсолютно все, что у тебя было прежде?! — с каким-то вызовом сказала Инга.
Она, конечно, имела в виду не только университет. И это было ее первое вслух выраженное недовольство новым увлечением Сергея, поглотившим его целиком.
— Никто ничего не выбрасывает. Понимаешь, я впервые почувствовал, что способен сделать что-то грандиозное. Это ощущение, на мой взгляд, гораздо важнее, чем сумма определенных знаний, которые я могу получить на лекциях.
— По-моему, ты умничаешь! — фыркнула она. — Или стесняешься признаться, что это болото затянуло и тебя. Три месяца назад о телевидении ты говорил с иронией.
— Поверь, я ничего для себя еще не решил. И вообще, будущее любого человека — это потемки.
Инга немного подумала и сказала:
— Почему потемки?! Я могу подробно описать будущее Петра и Оксаны.
— Ну и…
— Они в конце концов поженятся, и Оксана родит трех рыжих мальчиков. Петр станет неплохим специалистом с приличной зарплатой и, несмотря на свои бунтарские наклонности, станет домоседом. Будет хлебосольно принимать гостей, показывая им фильмы, которые снимет в отпуске.
