– Ишь, загрозился! Опалой царской стращает! Пускай сидит! – сдвигая брови, пробормотал Татаринов. – Гулять пустить его никак нельзя: сбежит! Кормить ве­леть: дать рыбы, мяса, лепешек. Деньги царя пока не брать. А царю за все отпишем сразу после дела.

– Постой, постой, – сказал атаман Каторжный. – А я и позабыл, что при московском дворянине была еще наставительная грамота. Надо ее немедля забрать. Мы ж не ведаем, что сказано в той грамоте. Вот дурьи головы! Пошли-ка, Татаринов, за грамотой к Степану Чирикову. Может, та грамота откроет нам главное.

– Да, эко ротозеи! – сказал и Татаринов. – Эй, Левка! На-конь! Езжай к Степану Чирикову и забери у него царскую наставительную грамоту. А ежли еще какая бумага будет при нем – тоже возьми! Дознайся, кто дал ему чернила и бумагу. Не дьяк ли? Ну, гей-гуляй!

Левка Карпов вскочил на коня и помчался галопом в Монастырское.

Сторожевой казак крикнул:

– Гей! Атаманы! Гонец с Москвы от государя великого царя, с царской грамотой! Боярский сын Иван Рязанцев!

– Пускай войдет!

Вошел гонец. Он поклонился атаманам так низко, как в царских хоромах перед царем.

– Ну, славный боярин, за каким делом пожаловал на Дон-реку? – спросили гонца.

– Ехал я наспех из Москвы, – сказал молодой, румяный боярин. – Ехал я и днем, и ночью, нигде не задерживаясь и часу. А ехал я по царскому указу, к вам, на Дон, за турецким послом Фомой Кантакузиным и за московским дворянином Степаном Чириковым. Государь в большой тревоге, что до сих пор на Москву не прибыл Фома Кантакузин с турецкими грамотами от султана.

Атаманы переглянулись.

– Ехал я к вам через Валуйки, а турецкому послу надобно ехать живо на Воронеж. Государь спрашивает, какая задержка учинилась им и по какой причине? По­чему нет от них вестей? Государь требует немедля отпустить Фому на Москву… А еще государь велит вам отписать ему, что делается у вас на Дону, в Донском войске.

Первым поднялся Татаринов.

– Отпишем. Дьяками мы не бедные, и бумага у нас есть. Тебя же, боярский сын, побережем мы накрепко до тех отписок. Тебя пока свезут к Степану Чирикову – там посиди да отдохни с дороги.

Два казака вошли, связали руки боярскому сыну и повезли в Черкасск.

Следующий гонец был из Азова – от Калаш-паши.

– Новый лазутчик, – сказал Старой. – Позови, да поживее! День пропал.

Вошел круглолицый толстый турок с припухшими веками, в красной феске.

Старой ему приказал:

– Раздельно говори: мы по-турски понимаем!

Гонец заговорил раздельно по-турецки:

– Калаш-паша прислал вам, донские атаманы, выкуп: золото, серебро и жемчуг. Просил паша отдать ему дочь Давлат и двадцать пять девок, которых вы взяли, разбив струг на море.

– Мы согласны взять выкуп от Калаш-паши, – сказал Старой. – Но выкупа паши нам мало: вы нам верните из плена донского казака Арадова Ивана. Вы взяли его под крепостью. Ежли Калаш-паша согласен отпустить Арадова, то он получит все, что требует. Езжай!

Свистнув плеткой над головой коня, турок помчался от кибитки.

– Эть! Заварилось как! – сказал, покачиваясь, Татаринов. – Гонцы, гонцы… И все они – лазутчики! Откуда только не летят, словно вороны над нами закружились. Не ждут ли наших голов в Москве?..

Татаринов велел позвать к себе на смотр «купцов из Астрахани». Вошел Наум Васильев. Шапка внизу мехом обшита, сверху – лазоревым бархатом. На лазоревом бархате жемчуг. Зеленый кафтан с опушкой и с разрезами перехвачен цветным кушаком длиной в пятнадцать локтей. Сапоги у «купца» Васильева по закруткам прошиты золотом, а по коже вверху – серебром.

Долго глядел Татаринов на «купца астраханского» – глаз оторвать не мог. Рослый был купец, статный, молодцеватый. И дьяки глядели на Васильева с изумлением: ни дать ни взять – купец. А «купец» взял бумаги, искусно изготовленные Нечаевым, и сказал:

– Чему быть суждено, то и сбудется; постою в Азове за правду, за войско – до последнего!

– Дело! – горячо сказал Татаринов. – Верю я, что ты постоишь крепко. Но помни, коли смерть постигнет тебя – всему делу конец! Всему войску несчастье. А подвиг твой, Наум, никогда не забудется.

Два атамана обнялись, как братья.

Пришли на смотр к атаману и другие «купцы»: Кутузов Семен, Бабыненок Герасим, Некрега Григорий, Толстой Василий и другие – всех было тридцать. Купцы – и только! Придраться не к чему.

Подъехало сто тридцать казачьих подвод. Татаринов осмотрел возниц. Сто тридцать казаков в холопьих шапках и кафтанах сидели на возах, держась за вожжи. Кони в запряжках были сытые и для езды добрые. Среди возниц атаман заметил таких казаков, слава которых нигде не пропадала и саблям их скучать не приходилось.

– Добрые казаки! – сказал Татаринов. – На вас мои все помыслы, надежда Дона.

А казакам похвальное слово Татаринова дорого. Возницы сидят, шапки сдвигают на затылки и глазами провожают атамана от воза к возу.

– Вам, удалые казаки, – ободрял их Татаринов, предстоит вершить дела не только что за Дон – за Русь великую. Вы повершите – знаю!

Возле телег выстроились еще четыреста отважных казаков. Сабли кривые, шапки серые, верхи на шапках красные. Широкоплечие, грудастые молодцы. Лицо у каждого строгое. Многие из них бывалые – на лицах шрамы от стрел и сабель. Иные казаки на море бывали, в Царьграде и Синопе. Иные бывали в турецком плену, на турецких каторгах, иные сражались под Смоленском, стояли насмерть против поляков в Китай-городе. Тут были Васильевы – пять братьев, Черкашенины – четыре брата, Петровы – двое, Белоконевы – три брата, Ожогины – три брата, Ушаков Григорий и многие другие.

Послал Татаринов с «купцами» и казаками астраханского священника Серапиона.

– Пускай Серапион не ленится. И за себя, и за других пускай поклоны бьет пристойные…

– Не пропадет Христово воинство за моей молитвой, – выступил перед войском Серапион. – Нам ли бояться сатаны да турка!

На дно повозок легли казаки. Ружья, дробницы, пороховницы и сабли – при них. В мешочках у пояса – сухари. Воды взяли в баклажках. Поверх казаков навалили всякие товары: кожи красные и черные, куниц, белок, ковры, сукно, парчу, холсты и всякую другую кладь. Сверху положили еще пеньку, рыбу сушеную. Все осмотрел Татаринов. Серапион прочел молитву – и тридцать «купцов» расселись на возах. Наум Васильев с попом Серапионом, простившись с Татариновым, сели на первую подводу, где сидел возницей Иван Сорокоумов.

Татаринов снял шапку.

– Езжайте с богом! – крикнул он. – Подайте мне сигнал из крепости. – И дал он Науму Васильеву сиг­нальный платок из желтой китайки. – Сигнал подадите, когда в море выйдет Иван Каторжный, а наше войско станет у стен крепости. Надену я медный шлем, когда взорвутся стены, а Старой подойдет со стругами по Дону. Езжайте!..

«Купеческий» обоз тронулся к Азову-крепости.

Татаринов с Нечаевым, войдя в кибитку, стали высчи­тывать, когда прибудут на море струги Ивана Каторжного, отправившегося вверх по Донцу. С Каторжным пошли к морю три тысячи казаков на двухстах стругах. Им предстояло тащить струги через Донецкий кряж до Миуса-реки, а по Миусу казаки должны были плыть в море. И уже в Азовском море запорожские чайки, минуя Казикермень, как было условлено с Богданом, соединятся с донскими стругами, войдут в Дон и кинутся на стены крепости по сигналу желтой китайки.

Атаман Осип Петров нарядился в турецкое платье. Он выступал с отрядом ночью к крепости. Атаман Иван Косой надел платье, подаренное султаном Старому, и стал похож на синопского пашу, который часто приходил разорять казачьи городки. Синопский паша хвастался, что ему ничего не стоит ворваться в Монастырское, пожечь казачье жилье, схватить женок и отгромить косяки коней. На самом деле синопский паша приходил в низовые городки, нападал на них, но уходил, частенько оставляя на поле битвы знамена, коней и множество порубленных саблями турок. И теперь, собрав турецкие знамена синопского паши, атаман Иван Косой переодел свое войско в турецкие одежды и переправился через Дон. С ним переправился храбрый калужанин Осип Петров. Он показал себя уже не раз, и ему дали командовать большим отря­дом.