— Но чтобы очиститься от всех грехов… Лишь один путь обеспечивает полное прощение воину.

— Да, именно это.

— Крестовый поход, — произнесли они вместе.

— Да. — Влад кивнул. — Священная война. Я снова водружу крест Христов на собор Святой Софии в Константинополе.

Священник ахнул. Он думал о браваде, об одержимости, искал их в зеленых глазах князя, но не усмотрел, как ни вглядывался.

— Это невозможно, — едва слышно возразил брат Василий.

— Неужели? — спросил Влад. — Все говорили, что Константинополь неприступен, но Мехмет взял его.

— Но маленькая Валахия против… — В волнении священник остановился. — Как? Армия турок превосходит все население вашей страны, князь.

— Не совсем так. Не бойтесь, я вовсе не сошел с ума. Валахия станет наконечником копья, как и обычно, а весь христианский мир поднимется и двинется за нами.

— В этом ваше предназначение?

— Да. — Влад не мигая смотрел куда-то поверх головы священника. — Я знаю это с тех самых пор, когда жил заложником при турецком дворе. Тогда я получил у них неплохие уроки.

Темнота снова нахлынула на князя, но не смогла полностью загасить свет, который излучали его глаза.

— Я знаю Мехмета, человека, которого все теперь называют Фатих, то есть Завоеватель. Он не совсем то, что о нем думают. Поэтому его вполне можно бить, как это сделал в прошлом году Хуньяди у Белграда. — Темнота в глазах Влада сгустилась. — С Божьей помощью однажды и мой меч обрушится на его голову. Тогда… — Он замолчал.

— Что тогда?

— Тогда я смогу умереть счастливо, выполнив все, к чему предназначен, очистившись от всех своих грехов.

Снова повисло молчание. Оба смотрели в пространство, забыв о том, где находятся, о словах, которые были произнесены.

Потом священник наклонился.

— Единственная цель исповеди в нашей истинной вере состоит в том, чтобы вы могли двигаться вперед, освободившись от грехов. Исповедь очищает вас для… достижения ваших целей. — Легкая дрожь пробежала по телу священника. — Если вы вкусите милости Божьей, откроете свою душу, покаетесь и снова почувствуете на своих губах Тело и Кровь нашего Спасителя, то будете по-другому думать о путях достижения этих целей.

Влад поднял голову, поверх священника взглянул на Христа, распятого над алтарем, потом произнес только одно слово:

— Возможно.

— Вспомните, как сказано у Луки: «Тот, кто положил свою руку на плуг, а потом снова оглянулся, не заслужит Царствия Небесного». — Священник проглотил слюну. — Так что расскажите мне о грехах, которые вы совершили, и тогда мы сможем смотреть в будущее.

Влад покачал головой, слабая улыбка тронула его губы.

— Я даже не знаю, с чего начать…

Снаружи послышался шум. Кто-то взбежал по ступеням на крыльцо.

Князь обернулся на звук.

— Это за мной. Я должен идти. — Он снова встал на колени. — Пойдемте со мной, святой отец. Вы сможете судить о моих делах, попивая вино из фляги.

— Не мне дано судить, Влад Дракула, — строго ответил священник, когда Влад поднялся. — Это привилегия Господа.

— Это верно, — ответил тот, по-прежнему улыбаясь. — Но с Богом не выпьешь вина.

— Богохульствуете, князь?

— Да. — Улыбка Влада стала только ярче. — Простите меня, отец. Я грешил перед Богом и перед вами.

Дверь церкви распахнулась. Ион стоял на пороге, вглядываясь в сумрак. В конце концов он разглядел коленопреклоненную фигуру перед алтарем.

— Воевода! — произнес он и сделал несколько шагов вперед. — Пора.

Влад поднял голову.

— Я иду, Ион, — ответил он. — Мой духовник тоже отправится с нами.

— Какой духовник?

Влад обернулся. Глубокий сумрак, окутавший не только врата алтаря, но и его душу, теперь рассеялся.

— Это не имеет значения, — сказал князь, поднимаясь. — Он будет рядом, когда у меня возникнет необходимость в нем.

Тырговиште, декабрь 1461 года, четыре года спустя

Друзья часами ходили по аллеям парка, выбирались в окрестности Тырговиште. Они частенько заходили на постоялый двор, устроенный для путешественников и торговцев, которые не успели, а может быть, просто не захотели попасть в город до того, как его ворота закроются на ночь.

Хозяин едва ли обращал на них внимание, так как богатые одежды обоих скрывали плащи. Для него это было привычным, обыденным делом — подать гостям вина получше и содрать денег побольше. Он не видел в них ничего необычного. В его заведение, пользовавшееся хорошей репутацией, частенько захаживали богатеи, многие состоятельные торговцы останавливались здесь. Даже в такой промозглый, сырой декабрьский вечер в таверне яблоку негде было упасть.

Преимущества долгого мира, благополучие, которое обычно сопряжено с этим, добавило богатства хозяину таверны, как, впрочем, и его гостям. Этот человек не забывал благодарить Христа и святого Николая, покровителя ростовщиков. Именно этим ремеслом он заработал себе состояние в черные дни, предшествующие правлению князя Дракулы, и позднее вложил его в таверну. Теперь этот делец с радостью складывал в карман золотые монеты, которые оставляли ему посетители, и благословлял их. Если бы он знал, что два человека, сидящие в его таверне, обсуждали, как поскорее покончить с этим миром, то, возможно, еще горячее молился бы Деве Марии.

Влад и Ион возвращались в город, когда было уже поздно. Для них ворота отпирали, тогда как для любого другого — никогда. Когда они пересекали площадь перед собором, дверь какого-то кабака внезапно распахнулась и громко ударилась о стену. Послышались крики и пьяная ругань, потом раздались поспешные, нетвердые шаги.

Влад схватил Иона за рукав и потянул за собой. Они спрятались в тени большого колодца, уселись по-турецки, прижались спинами к стене и затаили дыхание, прислушиваясь.

Вскоре до них донесся голос, слегка охрипший от выпитого вина, с гортанным тембром, характерным для местности, где родился его обладатель.

Это, без всякого сомнения, был болгарин.

— Ослиное дерьмо! — воскликнул он. — Это еще одна ложь из тех многих, которые мы слышим о нем.

— Это правда, господин, — ответил ему кто-то, не такой пьяный, с высоким, даже писклявым голосом, судя по произношению — здешний. — Уже год, как ее поставили здесь, и она все еще на месте.

— Ослиное дерьмо! — повторил первый и смачно сплюнул. — Где?

— Да вот.

Мгновение оба молчали и что-то жевали.

— Иисусе Христе! — воскликнул болгарин.

— Вы видите, господин?

— Очень хорошо, даже при лунном свете. — Он присвистнул. — Так ты говоришь, что это чистое золото? А вот там что, жемчуга? Ух ты! А остальное? Я даже не пойму, что это такое.

— Это рубины, сапфиры, изумруды. Императорская чаша стоит здесь, чтобы крестьяне тоже могли пользоваться ею, — захлебываясь от восторга, рассказывал местный житель. — Клянусь матушкой, она даже не прикована цепью. Выпейте из нее, мой господин. Колодезная вода из этой чаши покажется вам слаще любого вина, которое мы пробовали этой ночью.

— Да, я попробую.

Ион и Влад услышали, как болгарин пьет, шумно глотая. Ион сделал знак, показывая, что им следует идти дальше, но Влад остановил его.

Снова послышались голоса. Теперь они звучали мягче, не столь грубо и куда разборчивее.

— За деньги, которые стоит эта чаша, в Софии можно купить дворец. — Болгарин усмехнулся. — Ты говоришь, что ее даже не пытались похитить?

— Я сказал, что ее никогда особо не оберегали, но крали дважды. В первый раз — буквально через день после того, как воевода установил ее здесь. Через неделю она была возвращена на место, к колодцу, а вор и вся его семья угодили на колья. Двенадцать кольев стояли рядом с чашей! Во второй раз это случилось буквально на днях. Вором стал отец того, первого, так что понадобился только один кол.