Потом я утопился в работе. Именно так: не нырнул, не зарылся с головой, а просто привязал камень на шею и утопился в делах, заботах, поставщиках, счетах, всевозможных разрешениях и договорах. Оказалось, что бюрократическая машина может нехило пройтись и по мертвым утопленникам.

Поступил ли я как трус? Да, но не когда уехал от Кошки даже без прощального слова, а когда не смог бросить ее раньше. Чувствовал ли я раскаяние? Нет, никогда. Желал ли я ей счастья? Не знаю, потому что даже сейчас, когда все давным-давно забыто, мне неприятно думать о том, что ее хрустальные глаза смотрят на кого-то так же, как смотрели на меня. И каждый шрам на моем теле в одночасье горит от боли, когда на ум приходят образы моей испуганной сломанной Кошки, нашедшей утешение рядом с другим.

Я выхожу из ресторана уже ближе к полночи. В Амстердаме всегда светло, особенно теперь, когда даже деревья увешаны праздничной иллюминацией, и повсюду в витринах горят фигуры оленей и снеговиков. Я тоже украсил «Белую Кошку» по всем порядкам, хоть не делал это сам, а поручил заботам специальной фирмы-оформителя. Результатом доволен, как слон.

Я живу в двухэтажной квартире на набережной: в желтом доме, с мансардой, с огромными окнами и потрясающим видом из окна. Смешно сказать, но с тех пор в моей жизни не было женщин. Вообще. Ни единой даже случайно связи, хоть голландки явно куда раскованнее русских девочек и не стесняются сами предлагать секс без продолжения.

Зато у меня есть кот: большой мраморный мейнкун по кличке Роланд. Думаю, он гей, потому что любит совать морду мне в лицо и облизывать нос.

Я… почти в порядке.

И почему-то именно сегодня меня тянет на тот мост. Обычно я обхожу то место десятой дорогой, чтобы не совать башку в осиное гнездо болезненных воспоминаний, но сегодня никакие доводы рассудка не работают. Даже те, в которых мой внутренний зануда говорит, что я иду под густым снегопадом без шапки и перчаток. Отсюда не близкий путь, поэтому по пути успеваю зайти в ночной магазин и купить кое-какие мелочи для дома, на которые всегда нет времени.

Поднимаюсь на горбатый каменный мост, подсвеченный красно-белой праздничной иллюминацией.

Останавливаюсь, потому что ветер вдруг замирает, а снегопад слишком жестко играет с моим воображением.

Так не бывает.

Это не кино, и не мелодрама. Это просто боль, наконец, обогнала меня на вираже и приготовила капкан, из которого я еще не скоро смогу выбраться.

У девушки на мосту короткие платиновые волосы и белоснежная шубка до талии. Джинсы, удобные сапоги на тяжелой подошве. Она медленно вынимает руку из перчатки и стряхивает снег с волос, случайно поворачивает голову…

На фарфоровом лице моей кошки уродливый красный шрам ото лба, через глаз и до середины щеки. Ветер треплет ее волосы, но она нарочно убирает пряди за ухо, показывая, что теперь она не безупречное творение Создателя.

— Какой же ты придурок… - слышу ее охрипший, как от простуды голос. – Полный придурок, Кот.

Мужики не плачут, нет.

А это… Это просто талый снег на щеках.

Флешбек

Мне кажется, что моя жизнь застряла в какой-то бесконечной временной петле. Все вертится, крутится, картинки меняются, но в итоге я снова возвращаюсь к исходной точке: белым стенам и потолку, химозному запаху медикаментов и туману в голове.

У меня болит совершенно все, кажется, даже ногти и волосы.

Постепенно, эта застрявшая реальность проясняется. Где-то слышны шаги, голоса и странный шепот, как будто сразу отовсюду. Несколько минут я еще пытаюсь определить источник навязчивого шипящего многоголосья, но он давит на барабанные перепонки с такой чудовищной силой, что мой рот сам собой распахивается в беззвучном крике. Хочу зажать уши руками, но мое тело словно растеклось по кровати, совершенно лишений костей и мышц. Кажется, нужно только немного подогреть и я, как желе, стеку в матрас бурой жижей.

— Маааааама… - слышу свой сухой и противный голос. Она не услышит, ведь я пищу не громче комара. Но мне так страшно одной! Так невыносимо страшно, потому что стены вдруг оживают и начинают сжиматься вокруг меня чудовищным прессом. – Мааааааа…

Мотаю головой по подушке, пытаюсь подать хоть какой-то знак, что жива, что в моей груди бьется сердце, но у моего тела до сих пор нет плотной физической оболочки. Я просто субстанция, утыканная какими-то трубками, катетерами. Перевязанная бинтами не египетская мумия.

— Маааааама!

Дверь распахивается. Я не могу повернуть голову, чтобы увидеть, пришел мне на помощь ангел или дьявол заглянул, чтобы проводить в пекло мою грешную душу. Но знакомый запах любимым маминых духов немного успокаивает. Прохладная ладонь разглаживает морщины напряжения на моем лбу, и дрожащий голос матери шепчет:

— Эвелина, родная, я тут.

— Ррррр… - Губы не слушаются, челюсть шатается, словно принадлежит не мне, а механической деревянной кукле.

Я не могу вспомнить имя. Оно кусает за язык бессмысленным набором буква и звуков, которые мне и за сто лет не сложить в правильный порядок. Как будто ребус, где вместо картинок – сложные космические формулы на языке майя, и у меня есть лишь одна попытка дать правильный ответ.

— Все хорошо, родная, - плачет мама и двери снова хлопают.

Кто-то держит меня за руки и ноги, слышен треск ампулы.

— У нее шок, - говорит незнакомый мужской голос. – Ей нужно время, сон и покой.

Сон.

Какое сладкое слово – сон.

***

Я – почти здоровая молодая женщина, но мне приходится учиться жить заново.

Дни в больнице текут без разрывов, и чтобы не сдуреть, я придумываю себе, что теперь в моей реальности существует только один бесконечный вечер, потому что в палате, где я лежу, мягкие стены цвета сливочного кофе и нет ни единого окна, и даже лампочки замурованы в потолок, который так высоко, что я не дотянусь до него, даже если встану на кровать.

Я до сих пор не знаю, что со мной произошло, и врач, который со мной работает, говорит, что мне нужно вспомнить самой, потому что пока моя психика сама не переработает барьер, выздоровление не будет полным.

Он показал мою медицинскую карту, в которой написано, что у меня было несколько пулевых равнений. Мне это ни о чем не говорит. Последнее, что я помню – события годичной давности. Ресторан, в котором сидит мой муж Юра, наш с ним скучный ужин, его любовница за соседним столом. Я четко, словно на экране с ультравысоким разрешением вижу сцену, в которой подхожу к столу соперницы и говорю ей что-то о носках. Нелепо и глупо, но у нее такое лицо, будто каждое слово несет сакральный смысл.