– Где-то я читал, что талант жить – это иметь доброе сердце и крепкую волю.
– Охотник убивает тридцать девять медведей, а сороковой убивает охотника.
– Силе зла необходимо противопоставить силу добра. Культура и человек. Война и мир... Кто над собою власти не имеет, может ли он поучать истине других?
– Удача и счастье сами по себе не приходят. За все надо платить. Причем иногда самой дорогой ценой.
– Согласен. Только быть счастливым – великая тайна, над которой бьется все человечество.
– Долг... И он, может быть, заложен во мне, как бескорыстная потребность души? Как священный огонь патриотизма. И потом, как сказал поэт: «Здесь нужно, чтоб душа была тверда; Здесь страх не должен подавать совета».
– Долгом можно разрушить самые светлые мечты. Если что-то нехорошее случится завтра, то виноватым буду лично я, подъесаул Миронов.
– Спасибо, друг, – Нестеров порывисто встал, протянул руку Филиппу Козьмичу и крепко пожал.
– Иван, кликни хорунжего Калмыкова... Подарим казачью песню штабс-капитану Петру Николаевичу Нестерову. – И Миронов высоким голосом запел:
Утром неожиданно для казаков Филипп Козьмич приказал отложить седловку коней и оставаться на своих местах до особого распоряжения. Никто не знал, чем это было вызвано. Сам он об этом ни с кем не говорил. С раннего утра озабоченно и молчаливо ходил возле коновязи, внимательно всматриваясь в небо. Вот уж и солнце подтягивалось к «дубу» и ласково начинало пригревать, надо бы отправляться в поход, пока оно совсем не стало припекать, тогда лошадям будет трудно по жаре преодолевать марш-бросок. Но при всегдашнем бережливом отношении к коню сегодня его, кажется, такая проблема не интересовала. Подчиненные не смели нарушить его необъяснимое молчание и явное нежелание с кем бы то ни было разговаривать. Была у Филиппа Козьмича такая особенность, когда он всем своим видом давал понять, что к нему в данную минуту лучше всего не подходить и ни о чем не спрашивать.
Прежде чем Миронов увидел самолет в воздухе, он услышал крики казаков: «Гляди, братцы, летит!..» «Стреляй!..» – крикнул Филипп Козьмич, не сознавая, кому предназначалась его команда. Но казаки его голос услышали и открыли беспорядочную стрельбу по вражескому самолету. «Альбатрос» делал виражи вокруг поместья барона Розенталя. Уж не хочет ли он бросить бомбу на лошадей сотни Миронова, мирно стоящих у коновязи?..
Но вот в небе появился еще один самолет. Все вокруг закричали: «Наш „Моран“ поднялся!.. Сам Нестеров!.. Сейчас он австрияку всыпет!..»
«Моран» взлетел выше «Альбатроса», сделал над ним круг. По-видимому, «Альбатрос» заметил противника и рванулся вниз. Тогда «Моран» зашел ему с хвоста, догнал и, как сокол бьет куропатку, ударил вражеский самолет. После того как самолеты расцепились, «Моран» стал медленно вращаться вокруг своей оси и падать вниз. Кое-кто на земле подумал, что самолет планирует, но для понимающих и знающих людей было ясно, что это вращение и падение – катастрофическое... А австрийский «Альбатрос» как ни в чем не бывало продолжал полет в горизонтальном положении. Но вот он неожиданно клюнул тяжелым носом, повалился на левый бок и начал так стремительно падать, что, обогнав падающий «Моран», первым врезался в землю... Врезался в землю и «Моран».
Для Миронова важным было узнать, кто летал на «Моране», сам ли штабс-капитан Нестеров, в чем он почти не сомневался, или же другой летчик? Как-то само собою в скорбной тишине прошелестело печальное известие, что при таране вражеского самолета погиб легендарный летчик Петр Нестеров... Миронов вялым голосом отдал команду: «Седлать...»
Кого же сбил Нестеров? Оказалось, лейтенанта барона Розенталя, в доме которого провели совместный и последний свой вечер Миронов и Нестеров. И еще выяснилась такая любопытная деталь: барон Розенталь сначала служил в кавалерии, потом выучился на летчика, купил собственный самолет и начал на нем летать... Мистика какая-то... Будто нарочно соединил в себе профессии двух русских офицеров – кавалериста и летчика. И перед вечным расставанием друзей заставил их переночевать в своем имении...
8
Прибыв на позиции, Филипп Козьмич Миронов приступил к выполнению труднейших и опаснейших обязанностей командира сотни разведчиков. Из него еще не выветрился военно-патриотический дух, и он считал своим долгом отстаивать интересы Отечества. Чужеземец идет на родную землю с целью ее поработить, значит, задача донских казаков – отразить нападение и наказать врага...
За особо ценные разведывательные данные о противнике для штаба 3-й Донской казачьей дивизии, добытые лично им, в марте 1915 года Миронову присвоили чин есаула и наградили Георгиевским оружием...
В приказе по 3-й Казачьей кавалерийской дивизии; которой командовал князь Долгоруков, говорилось: «По утверждению Думы, командующий Третьей армией наградил Георгиевским оружием Миронова Филиппа за то, что он, будучи в чине подъесаула и состоя в тридцатом донском казачьем полку с 6-го по 12-е ноября 1914 года, командуя разведывательной сотней в районе Бартфельд-Змиев, с боями добыл важные сведения о расположении и движении противника, чем оказал незаменимое содействие успеху наших войск».
В январе 1916 года Миронов был произведен в войсковые старшины... За мужество и героизм награжден четырьмя орденами...
В марте 1916 года войскового старшину Миронова Филиппа Козьмича назначают помощником командира 32-го Донского казачьего кавалерийского полка по строевой части. Провожая Миронова из 30-го кавалерийского полка, генерал-майор Неклюдов написал восторженную характеристику, где были употреблены такие слова:
«...Войсковой старшина Миронов рапортом от 22 марта с. г. № 84 донес, что он того же числа сдал Шестую сотню есаулу Кожанову и выбыл к месту новой службы, в 32-й Донской казачий полк.
За свое краткое командование полком я успел узнать и оценить по достоинству войскового старшину Миронова как отличного командира сотни и великолепно знающего свое дело офицера, имеющего большой опыт двух войн: русско-японской и настоящей. Очень сожалею, что не пришлось мне более совместно поработать с ним, но чрезвычайно радуюсь, что новое назначение в 32-й полк на должность помощника командира полка откроет его уму, знаниям и опыту более широкие горизонты для применения и даст ему возможность шире проявить свою инициативу и энергию, которой у войскового старшины Миронова так много.
От души поздравляю своего собрата, командира 32-го полка полковника Ружейникова с таким отличным помощником. С глубоким сожалением расстаюсь с войсковым старшиной Мироновым, искренне желаю ему лучшего в новой служебной обстановке.
Командир 30-го Донского казачьего полка
генерал-майор Неклюдов».
Казалось бы, что еще надо фронтовому офицеру – полная грудь орденов, чины и, главное, жив и здоров. Все это хорошо, если не касаться такого деликатного вопроса, как совесть. Душа. Она часто мучается, казалось бы, по совершенно непопятным причинам. Казалось бы, какое дело донскому казаку Миронову, прославленному и возвеличенному высшим командованием, подчиненными и родным Доном, где о каждом его подвиге во славу царя, веры и Отечества оповещали не только печатные органы, но и многоустая молва, – какое ему дело, что на трехтысячеверстном фронте ждут своей погибели 14,5 миллиона человек – столько Россия мобилизовала своих сынов?.. Но не все же погибнут.
Совершенно случайно Филиппу Козьмичу как-то попались на глаза секретные данные о потерях русской армии, и он с той поры не мог прийти в себя.
В 1914 году каждый месяц потери составляли – 175 тысяч человек! Что же это значит? Если в его, Миронова, полку полный штат составляет 973 человека, то, выходит, в месяц погибало 175 полков?! В месяц!.. Каждый день по 5–6 полков?! Это же – ужас!.. Все ведь знают, все видят, что в полку погибло, допустим, три, пять, наконец двадцать-тридцать человек. Много. Жалко. Но это же война, будь она трижды проклята! Но трудно представить, чтобы сразу погиб полк. Два. Три. Четыре. Пять полков!..
