Один из них от усталости промахнулся и пошатнулся, едва удержав в руках молот. Его сейчас же оттолкнули в сторону, и другой стал на его место.

Лежащий что-то невнятно крикнул, лом свободно ушел вперед, и тут же послышался глухой звук от падения чего-то тяжелого. С предательской мягкостью, тихо прошуршав, осел пласт земли, накрыв голову и плечи человека с ломом.

Его вытащили за ноги. Он приподнялся и сел, протирая глаза и выплевывая изо рта землю. Потом, еще ничего не видя, на ощупь нашел лом, стал на колени и пополз обратно. Пришлось силой удерживать его некоторое время на месте. Наконец он сдался и вдруг потерял сознание.

Теперь, когда молоты перестали стучать, стало слышно, что наверху, над головами людей, тихо. Танки уже прошли.

Снова все схватились за лопаты, стараясь расчистить узкий лаз в стене. Наконец мертвенный свет ацетиленовой лампы опять осветил темные от сырости кирпичи кладки и черную, изломанной формы дыру, пробитую ломом.

— Свети! — крикнул Степан. — Свети!..

— Нет! Нет! — решительно сказал чей-то голос у него за спиной. — Тут человеку не пролезть. Надо хоть выступы сперва обить.

Степан, согнувшись, сделал два шага вперед и опустился на четвереньки. Сейчас же ему пришлось лечь и ползти. Весь сжавшись, выбросив вперед правую руку, он стал втискиваться в узкую нору. Ему сдавило грудь, и кровь тревожно толкалась в виски. Физическое ощущение громадного объема и тяжести нависшей над ним земли против воли наполняло его ужасом. Это был непреодолимый ужас живого организма, не желавшего быть раздавленным и чувствующего, что его уже почти раздавило. Все чувства отчаянно били тревогу, предостерегали и сопротивлялись, и только воля неумолимо толкала вперед.

Наконец вытянутая вперед рука нащупала шершавый край пролома и зацепилась за него самыми кончиками пальцев. Отчаянно напрягшись, Степан подтянулся еще на несколько сантиметров вперед и понял, что больше уже не в силах двинуться. Ему казалось, что он пролез в глубь земного шара, за тысячи верст от людей, света и воздуха, а в действительности подошвы его сапог еще были видны людям, оставшимся в проходе. Как только он на мгновение перестал шевелиться, кто-то ухватил его за ногу и стал тянуть обратно. Его уже сдвинули с места, и все в нем возликовало, когда чуточку отпустила боль от тяжести, давившей на грудь. Собрав все силы, Степан коротко лягнул ногой спасавшего его человека. Его перестали тащить. С ожесточением снова рванувшись вперед, он почувствовал, что его ноги, бессильно скребшие по земле, уперлись во что-то устойчивое. Он втиснулся еще немного дальше, его зажало плотней, но теперь, когда было во что упереться, Степана охватило настоящее бешенство. Он извивался, дергался, боясь остановиться хоть на мгновение. Ноги его то срывались в пустоту, то снова находили упор и отталкивались. Он не знал, что упирались они в ползшего за ним следом человека, который, напрягаясь изо всех сил, подставлял то плечо, то голову, то даже лицо, только бы дать Степану продвинуться.

Наконец он просунул голову в пролом стены, высвободил локоть и, упираясь руками в пол, протолкнул все туловище. И тут он услышал точно чей-то могучий выдох: «У-ухх», — и ноги его мягко придавило обвалившейся массой земли.

Это его не обеспокоило и не испугало, он был поглощен другим: он дышал, и грудь ему уже не сдавливало. Стук в висках стал ослабевать, замедляться, точно удалялся и стихал вдали набат.

К счастью, в момент обвала одна нога Степана была согнута в колене. Он высвободил ее после нескольких рывков, уперся в край пролома и вытащил и другую ногу.

Пошатываясь, он встал во весь рост. Ноги у него тряслись. Он включил фонарик и увидел, что стоит посреди сводчатого каменного коридора.

Степан в точности помнил корявый карандашный план монастырских подвалов, который ему набросал руководитель подпольного комитета: налево коридор ведет к выходу, направо — вглубь, под самый собор.

Он бегло осмотрел стены, потолок, каменный пол, торопливо все ощупал. Нет, никакого признака проводов. Он пошел по коридору вправо, по временам останавливаясь, еще и еще раз внимательно осматривая стены, ощупывая щели в полу.

С самого начала ему слышался какой-то слабый, жужжащий, неумолчный звук. Он то стихал, то усиливался, точно приближаясь. И вдруг с ошеломляющей ясностью, где-то совсем близко, Степан услышал горький кашляющий детский плач и приглушенный, стонущий говор множества голосов.

Он поднял голову и в луче своего фонарика увидел в своде потолка узкое отверстие отдушины.

Конечно, ему все было известно с самого момента прибытия в Ланкай. Но одно дело, когда тебе говорят: людей согнали, заперли, заложили взрывчатку, а другое— стоять тут, в подземном коридоре, зная, что чья-то рука лежит сейчас на ручке включения или где-то рядом с тобой установлен часовой механизм, готовый в любую минуту сработать. И тогда вся эта десятиэтажная глыба собора вздрогнет, качнется и каменной тяжестью рухнет на покрытую пушком головку вот этого кашляющего ребенка, на женщин, чей тихий, усталый плач, не умолкая, слышится сверху.

Степан уже не шел, а бежал по коридору, не замечая, что стонет сквозь стиснутые зубы, точно от боли. Голова у него работала ясно и быстро, он мгновенно соображал: здесь ввести провод невозможно; если его не протянули вдоль коридора, значит, скорее всего, вывели через какую-нибудь отдушину.

Коридор неожиданно вывел в широкий, сводчатый зал с земляным полом. В дальнем конце видны были решетчатые ворота.

Он пошел вдоль стены, обшаривая фонариком пол, и вдруг, не доходя до ворот, замер, сам еще не зная почему. Было в этом полу что-то такое, что заставило остановиться, — земля, что ли, не так лежала.

Он опустился на четвереньки, пригляделся. Да, слишком рыхлая, недавно потревоженная земля. Привычным движением он, едва коснувшись, нащупал проволочку. Мина. Проволочка была натянута не туго, он ее благополучно сразу обкусил, однако и после этого не двинулся с места. Рука его, мягко вкапываясь, подлезла под корпус мины. Так и есть! Еще одна, «сюрпризная», проволочка уходила в землю.

Вытащив обезвреженную мину, Степан пополз дальше, ощупывая землю. У железной решетки ворот он встал во весь рост и направил луч фонарика за решетку. Недлинный коридор тупиком упирался в стену. По обе его стороны шли глубокие ниши.

Степан вспомнил отмеченную на плане старую монастырскую тюрьму. Камер было восемь, из каждой торчали стабилизаторы авиабомб. Он повел лучом фонарика и всего в десяти шагах от себя увидел сползающий из отдушины желтый шнур.

Замочные петли старинных ржавых ворот, скованных из железных полос, были кое-как обкручены совершенно новой, блестящей проволокой. В самом низу Степан увидел еще одну проволочку, тоненькую, почти незаметную. Она должна была натянуться, если бы кто-нибудь попробовал открыть ворота. Грубая, топорная работа! Степан перекусил и эту проволочку и еще раз осмотрел железные полосы ворот. Тут могли быть еще всякие сюрпризы, но могло и не быть. А желтый провод, невредимый, ядовитый, как змея, был совсем близко.

Степан схватился было за решетку, но тотчас отдернул руку. Быстро сняв с себя ремень, он захлестнул петлей одну из перекладин и, отойдя за угол настолько, насколько позволяла ему длина ремня, потянул. Ворота слабо громыхнули, но не сдвинулись с места. Тогда он, высунувшись подальше, схватился за ремень двумя руками. Ворота подались и начали растворяться. Он потянул еще…

Ударил взрыв, которого Степан уже не слышал. Его швырнуло об стену, тяжело ударило в бок, и, теряя сознание, он в какую-то долю мгновения понял, что произошло непоправимое…

Сознание откуда-то издалека, медленно стало к нему возвращаться. Он не чувствовал боли в теле, но и тела не чувствовал тоже. Только глубокий покой, отдых. Но и это продолжалось недолго. Где-то далеко возник слабый звук набата. Он быстро приближался, нарастал и вот уже бил ему в уши вместе с бешено, тревожно пульсирующей кровью. Открыв глаза, Степан увидел на сырой осклизлой стене круг света от своего фонарика и понял, что жив. Значит, большого взрыва не было. Фонарик в правой руке почему-то был совсем мокрый. Степан попробовал пошевелить рукой — пальцы не слушались.