Да она не странная — она суперстранная!

Оторвавшись от чисел на своём мониторе — вычислений энергетических колебаний Разлома, — она смотрела, как Оуэн, перегнувшись через стальные перила лестницы, ухаживал за своей коллекцией инопланетных растений. Он неплохо двигался для человека, чьё сердце было разорвано пулей 44-го калибра всего пару месяцев назад. У него в груди по-прежнему была дыра; как и палец, который он нарочно сломал у неё на глазах однажды вечером, находясь в ужасном настроении, она никогда не заживёт. Однажды утром он пришёл на работу с торчащими из раны на груди цветами и сказал всем, что решил привнести что-то весёлое на их подземную базу. Оуэн был мёртв, но его чувство юмора не умерло вместе с ним. Или, возможно, как и её числа, это было просто способом справляться с неприятностями.

Тошико была влюблена в Оуэна Харпера уже два года — с тех пор, как он присоединился к Торчвуду. Тогда он был человеком, травмированным смертью своей невесты, которую убил инопланетный мозговой паразит, и он пытался забыться, напиваясь и беспорядочно занимаясь сексом в ночных клубах. Но в глубине души Тошико верила, что она полюбила его ещё больше после того, как пуля, выпущенная из того пистолета, разорвала его грудь.

Она действительно суперстранная!

Большая круглая дверь в виде зубчатого колеса откатилась в сторону. И Тошико была рада, что это оторвало её от размышлений.

Гвен вернулась.

— Я думала, ты ушла домой, — крикнула Тошико.

Гвен отличалась от своих товарищей по команде тем, что у неё был дом и жизнь вне Торчвуда. Именно поэтому Тошико и Оуэн до сих пор были в Хабе. И Джек с Йанто тоже были где-то здесь, хотя и занимались, возможно, чем-то более увлекательным.

Гвен торопливо подошла к Тошико.

— Нужно, чтобы ты проверила активность Разлома в районе залива.

Оуэн выглянул из-за перил сверху, держа в одной руке слабо светящееся сине-зелёное растение, а в другой — маленькую пластмассовую лейку.

— Что-то случилось? — спросил он.

— Не знаю. Может быть.

Гвен заставила Тошико проверить координаты местонахождения «Небесной Точки». Но там ничего не нашлось.

— Ничего, — сказала Тошико. — Никаких сведений об активности Разлома. Вообще ничего.

Гвен нахмурилась.

— Эй, посмотри на это. Ты получишь сведения.

Голос говорил с американским акцентом. Неизвестно было, был ли Джек на самом деле американцем или нет. Все они знали, что это не было его настоящим именем. Настоящий Джек Харкнесс разбился на самолёте над Англией в 1941 году. Их Джека — этого Джека — никто никогда не принуждал назвать его настоящее имя; он говорил, что это не имеет значения. Человек, чьё имя он когда-то использовал, принадлежал к другому времени и больше не существовал.

Тайны, окружавшие Джека Харкнесса, были непостижимыми, но, как остальные члены Торчвуда уже поняли, незначительными. Значение имело лишь то, что Джек — независимо от того, откуда он был родом и кем он был на самом деле — всегда был рядом с ними.

До своего следующего исчезновения. Но даже тогда он вернулся бы.

Однако сейчас Джек никуда не уходил. Он хотел знать, что заставило Гвен так быстро удрать от своего нового мужа и вернуться в Хаб. Он застегнул последнюю пару пуговиц на своей синей военной рубашке, и Гвен, вкратце рассказывая о событиях, произошедших в «Небесной Точке», увидела, как появился Йанто Джонс. Он был так же скромен, как и его английский костюм, и единственным намёком на связь между пуговицами Джека и Йанто Джонсом было то, как он молниеносно поправил галстук, увидев своё отражение в одном из выключенных мониторов.

Джек молча выслушал Гвен и приподнял бровь.

— Он просто исчез?

— Чуть ли не у меня на глазах, — подтвердила Гвен.

— Но, судя по показаниям моих приборов, в этом районе нет никаких признаков активности Разлома, — сказала Тошико.

— Но обычно агенты по недвижимости просто не растворяются в воздухе, — заметил Йанто. — Мы не настолько счастливые.

Оуэн сидел на стальных ступеньках, ведущих к его инопланетному садику.

— Но если нет признаков активности Разлома?..

— Я знаю, — улыбнулся Джек. — Интригующе, не правда ли? — он бросил взгляд на часы, потом на Тошико. — Хочешь пойти на охоту по квартирам?

— Я возьму свои инструменты, — сказала она.

Йанто уже подал Джеку его старую шинель ВВС Великобритании.

— Я тоже поеду, — заявила Гвен.

Но Джек покачал головой.

— Нет, ты не поедешь. В первый рабочий день после медового месяца? Ты вернёшься домой к Рису, приготовишь ему ужин или пойдёшь и купишь рыбу с жареной картошкой. Вы посмотрите телевизор. Просто ещё раз изобрази обычную жизнь. Ради него.

Гвен хотела поспорить, но потом подумала о Рисе. Её жизнь не могла быть обычной, но Джек был прав, ради Риса она должна была притворяться, что всё так и есть. Хотя бы сегодня вечером.

— Готова? — спросил Джек Тошико, когда та повесила на плечо сумку с аппаратурой для отслеживания активности Разлома и пришельцев.

— Готова.

— Квартира тридцать два, — крикнула Гвен вслед Джеку и Тошико, когда они направились к выходу. — Десятый этаж.

— Тридцать два. Десятый этаж, — повторил Джек, не оборачиваясь, и большая круглая дверь закрылась за ним.

И только потом Гвен задумалась, не следовало ли ей рассказать и о психопате, живущем на верхнем этаже. Но она решила, что Джеку приходилось иметь дело кое с чем похуже, чем Бесник Лукка.

Хрустящая от крахмала белая рубашка, которую Бесник Лукка надел чуть раньше сегодня вечером, покидая «Небесную Точку», больше не была белой.

И никакая стирка не могла исправить это.

Артериальная кровь не отстирывалась. Он предполагал, что в этом состояла её природа. Артериальная кровь не должна была отстирываться. Но край бритвенного лезвия, скользивший по бёдрам молодого обманщика, висевшего вниз головой, словно свинья на крюке, обнаружил это, ладно. Особенно с первым надрезом, когда кровяное давление всё ещё высоко. Это был целый поток, брызнувший ему в грудь — а Лукка был не единственным, кто резал. У Лукки был человек, который хорошо умел обращаться с лезвиями, чтобы резать для него плоть. Именно он заметил, что подвешивание человека вниз головой, прежде чем перерезать бедренную артерию, будет означать, что умирать человек будет намного дольше. И Лукка ценил это искусство, особенно когда приходилось иметь дело с подонками-бедняками, работающими в его организации и мечтающими прикончить своего босса. Обескровленный труп восемнадцатилетнего паренька послужил бы для этих рядовых работников напоминанием об их реальном месте в этой жизни. Это стоило одной испорченной рубашки. Лукка лишь был благодарен за то, что он снял свой пиджак от Армани, чтобы лично успокоить паренька, прежде чем человек с лезвием занялся своим ремеслом.

Лукка оставил парня умирать в подвешенном состоянии, плачущего и жалеющего о том, что он посмел даже помыслить о том, чтобы подсыпать муки в кокс своего босса и тем самым лишить его дополнительного заработка. Уходя, Лукка улыбался, несмотря на испорченную рубашку.

Пятнадцать минут спустя Лукка пересёк город и остановил свой чёрный «Порше» на специально зарезервированном для него месте на подземной парковке под «Небесной Точкой». По пути он слушал Вагнера. Лукка любил Вагнера, и, хотя они жили с разницей почти в двести лет, у них обоих были свои причины, чтобы в последний момент сбежать из Латвии, так что он ощущал себя чуть ли не родственником великого композитора.

Его парковочное место располагалось рядом с грузовым лифтом, который доставлял Лукку сразу на его этаж. Никто не увидел бы крови на его рубашке. Это была одна из основных причин, почему он выбрал себе именно это место для парковки, когда вкладывал деньги в проект «Небесной Точки».

К тому моменту, как он ввёл код безопасности и зашёл в лифт, он успел забыть имя парнишки, которого оставил истекать кровью на другом конце города.