Наконец, небрежно помахивая уже основательно измочаленным пучком, к капитану подошёл вождь.

Он уселся, почесал голый и влажный от пота живот, а затем, с надеждой, посмотрел на так понравившуюся ему стеклянную бутылку, но она, увы, была уже пуста.

— Виски нет, — поставил перед фактом он.

— Да. — Подтвердил Грейсток.

— Ладно. — Рон воодушевился. — Будем пить пальмовое вино.

Внезапно раздался плеск, затем скрип. Этот звук был настолько резким и выбивающимся на фоне шумного танца, что его услышали даже сильно затуманенные смесью виски и вина мозги.

На импровизированной поляне стояла и недобро щурила ярко-синие накрашенные глаза трехметровая Богиня Возмездия, обёрнутая в белое парусиновое сари.

— Развлекаемся, значит! — раздался гулкий голос, отразившийся о стену близкого леса и вернувшийся эхом…

— Мери, ты почему здесь? — только и смог шепнуть Стас.

И пираты, и туземцы пали на колени перед девой-воительницей!

***

Второй час он наблюдал за приближением организованной группы зверьков, напомнивших ему картины из детства. Маленькие существа совместно тащили своих раненых сородичей, периодически сменяя друг друга.

Новое всегда развлекало Мааса, давало живительную пищу для ума. С особенным удовольствием он рассматривал окрестности, возможно впервые осознав, как приятные воспоминания влияют на осознание собственного «я». Маас не был простой частью окружавшего его мира — к нему целенаправленно полз маленький усталый отряд, за которым, медленно обходя с флангов, шла стая шакалов. Ощущение своего происхождения — не обычного, а особого, надменно выпячиваемого посреди лишённой возвышенностей равнины, отрывало его корни от почвы, наделяя силой, превосходством и независимостью.

Горный ветерок, прохладный даже в этот сверкающий огнём полдень, помог ему принять решение.

***

Скалы, оставшиеся позади, раскалились на солнце, лучи обжигали открытые лица и руки путников. Ветерок не мог дать прохлады. Лёгкие движения горячего воздуха лишь сметали с горного массива мелкую пыль, летевшую в глаза.

Наконец, Гог, ведущий их, заметил следы старой звериной тропы, которая шла, по его расчёту, почти к центру долины. За ними двигались падальщики. Останавливаться и давать отпор наглым тварям — не было сил. Да и раненым становилось всё хуже, под огненным оком светила. Вода закончилась ещё на горе.

Люди с трудом пробирались через ямы и кусты колючек. Наконец, стены густой травы разошлись, показывая долину, закрытую с одной стороны горами, а с другой — лесом. Молчание царило в этом душном и жарком мареве.

Стало доноситься уже совсем близкое потявкивание стаи падальщиков, идущей за людьми. Раскалённое добела светило висело над людьми, а тишина была мёртвой, нарушаемой только гулом насекомых и слабым стоном Мак Уака, несколько часов назад потерявшего сознание. Пространство палило огнём.

Отряд замер в молчании. Наконец, Боб очнулся:

— Вперёд, быстрее вперёд! Нам надо дойти до дерева. Здесь смерть неизбежна — всех нас по очереди сожрет стая, а там… Может быть, спасёмся…

За побежавшим пиратом кинулись и остальные. Стая ускорила темп, и радостное тявканье, предвещавшее сытный обед, стремительно приближалось.

Через четверть часа удушающий раскалённый воздух сдавил непокрытые головы, превратившись в багровую мглу, затянувшую, казалось, даже небо. Вершина зелёного великана приблизилась, и в осколках света, разрезавших крону дерева, зловеще задымилась. От огромного ствола исходило собственное живое дыхание, оно ветром коснулось воспалённых лиц и окутало людей густым удушьем. Стало совсем нечем дышать. Огромная тёмная крона, словно чёрная завеса, скрыла небо. Только наверху она оставалась изумрудно-зелёной. Диск солнца, раскалённый добела, исчез в густой листве странного дерева. Голоса гнавшихся шакалов стихли.

Ден споткнулся. Последнее, что он смог рассмотреть, привело его в ужас! Всё внезапно задвигалось. Дерево выкинуло в их направлении толстые, будто живые ветви, земля зашевелилась, а корни понеслись в их сторону, обходя и растекаясь по кольцу, точно жидкость. Дикая зелёная масса налетела на Дена. Сердце дико билось, словно собираясь выскочить из груди. Каждый вдох с трудом рвался через сухое горло. В голове закружилось, а он всё боролся с бесчувствием, пытаясь понять, куда тащила его зелёная марь. Последнее, что он увидел, теряя сознание, — были зелёные гибкие ростки, без боли проникающие к нему под кожу. Потом наступила мгла.

***

Мери хорошо помнила своё детство. Она росла там, где утренние туманы. Где природа принимала любые формы. Вместе с деревьями-оборотнями. Мелорнами. По красоте их можно было сравнить только с ливанским кедром, но он растёт исключительно вширь. Мелорны же, раскидывают свою тёмно-зелёную крону широко и уходят в бесконечную высоту неба.

Здесь она и жила, не зная забот. Но услужливые руки трудолюбивых жрецов и голоса наставников давно предрешили её существование. Мери должна была оторваться от родной земли: её продадут в неизвестность, по весу таинственного мифрила. Минерала, способного погубить всё живое вокруг. Но чувства будущей потери это не вызывало. Мери росла среди подруг и радовалась на праздниках вместе с остальными. Иногда она выпускала корни, и они продирались к самому краю каменной гряды, охранявшей их долину, и тогда, почти лёжа на гибком стволе, она внимательно рассматривала коз-архаров, любовалась игрой рыб в ручье, наблюдала за жизнью семейства грызунов, сидящих столбиками у норок. Иногда Мери глядела в верх, широко раскинув ветви и подставив их под ветер. Она наблюдала, как плыли курчавые мягкие облака, и появлялись парящие в них чёрные точки могучих птиц — грифов. Иногда, безбрежное небо погружало её в глубокую задумчивость, а то, вдруг она становилась бесшабашно весёлой. Потом настроение быстро менялось: раздосадованная она, с выражением грозного упорства, бросала вызов судьбе и громко кричала жрецам-воспитателям: «Нет!», — отказываясь перенимать их знания.

Подруги её осуждали, и в глубокой печали, старые мелорны склоняли кроны с потрескавшейся, белой от времени, корой.

Наконец к ней пришли.

— Скажи, ты любишь свою почву, дева? — сурово спросил старший жрец.

— Зачем ты это спрашиваешь? — насторожилась Мери.

— Видишь ли, ты — Мелорнская Дева, но безумно непоседлива, и мы не смогли привить тебе должную покорность. Ты можешь остаться в положении младшей жены основателя рода и продолжить до конца свой век в долине. Ты не произведёшь на свет отпрысков. Но не будешь продана людям.

— Теперь понятно, — маленькая упрямица колыхнула кроной. — Вот мой ответ, — продажа — ваша цель. Но я не хочу быть послушной нигде. Я хочу видеть Мир. Нас мало. И вы не можете мне отказать! Я могу покинуть сад и уйти. Кто меня остановит?

Ещё много лун, шелестя кронами, жители долины по вечерам вспоминали этот странный ответ.

Чтобы не дать ей засохнуть, строптивицу… Подарили. Но вслед уходящей прозвучали слова: «Триста человеческих лет ты, дикая дева, можешь смотреть этот Мир. Но не найдя спутника, ты вернёшься, или погибнешь. Остаток дней проведёшь пустоцветом, помогая воспитывать зелёных отпрысков покорных рабынь. Ты не обретёшь потомства! Смирись и не будешь наказана! Мелорны живут со времён сотворения Мира, и никто ещё не видел дерево, погибшее своей смертью, а не от мифрила, или огня!».

Она уходила, не оборачиваясь, на странный корабль — галеон, с удивительным названием «Мозгоед» и командой пиратов, позже ставших ей близкими и родными…

Увидев ЧУЖОЙ отросток, Мери оторопела. Такие бродячие сучки могли отправлять в далёкие походы только взрослые мужские Мелорны. Это означало только одно: её всё-таки продали. Она была на свободе только двадцать лет, и служила. Её друзей уничтожат. А Мери станет, молча, прокладывать путь кораблям Великого Римского Триумвирата, собирая жизни других и отвозя их в рабство! И дева приняла своё решение.

***

Серебряный свет отражался от полированного блестящего тела и придавал богине поистине неземной вид и давал людям ощущение её глубокой всепроникающей мудрости. Сотворенная из лунного света, вышедшая из морской пены, возникла она на песке, чтобы поднять взоры своих любимых к звёздам и прекрасному, отрезав их от земли. Ореол волшебной чистоты, присущий Мери и увеличенный многократно, окружал нежным, идущим изнутри сиянием. Свет ночного светила на решительном лице подчеркнул стремление её тела, как и надлежало богине Воздательнице-по-деяниям.