— Его забрал у меня оборотень!

— Вы знаетесь с кланами?

— Нет! Я видела это существо единственный раз!

— Тем не менее, вам удалось заставить начальника всего бритландского сыска уплыть из страны.

— Он подвергался действию камня за сутки до этого.

— Меня не удовлетворили ваши ответы.

— Я в Вашей власти. Всё, что здесь сказано — правда.

Спустя годы, Станислав, вспоминая события этого дня, каждый раз благодарил провидение за находку в Нью-Дели этой чёрной клыкастой неприятности.

— Мой лорд, леди… Там прибыли из села, оборотень напал на скот! Люди требуют суда! — ворвавшийся камердинер, спас ситуацию от полного разрыва.

***

Приняв меня в свою стаю, Станислав ни разу не раскаялся. Надо отметить — меня невозможно смутить фамильярным хлопком. Я легко схожусь с незнакомцами и запросто чувствую себя в обществе. Мери рекомендовала мне молчать, меньше говорить и больше думать. Я ещё и послушный ученик.

Пожалуй, разве что идиотские высказывания куролюба вызывают во мне внутреннюю тошноту: «Посмотрите-ка на Рамзеса! Он так похож на нас!».

На кого это я, интересно, похож? На Полину? Ну уж, нет! На тебя, птицелова-отличника, увольте! Ну, разве что слегка на Боба. Он единственный любит гулять в лесу и никогда не жадничает на кусочки вкуснятины. Правда, он не в состоянии поймать даже ежа, не говоря уже про кролика, крайне неуклюж и полностью лишён хорошего подшерстка. Хотя, для представителя человека прямоходящего, достаточно волосат.

В то солнечное утро я отправился в ближайший лес на утреннюю пробежку. Всё ещё негодуя на жестокость человеческой породы, которая, вернувшись с пикника, без предупреждения подвергла меня пытке в виде мыла и воды, я был обязан принять меры к возвращению себе приличного запаха. Поднявшись на холм, я увидел профессора-куролюба собственной персоной, вместе с пухлым краснощеким человеком в клетчатых штанах и неким зверем, тоже пузатым, коротконогим и имеющим смешной обрубок с двумя шевелящимися дырками вместо носа. Такую харю я видел в книге у Дена. Там предлагали поголовные прививки от бешенства всем, кто не желал превратиться в подобный субъект. Мужчины сидели на вершине моего холма и, периодически покашливая, увлекались, видимо, микстурой от кашля. Зверь рыл обрубком носа мои любимые места… Зад розового зверя настолько вызывающе трясся и вилял, что кроме как откровенной провокацией сексуального характера, такие действия никак больше и не назывались. «Маньяк», — подумал я. Тем не менее, я продолжил наблюдение с чувством глубокого отвращения. Вы, скорее всего, знаете это ощущение: видишь гадость, и не в силах оторваться!

…Среди абсолютного большинства графств Бритландии есть одно, имя которого рождает в душах гурманов вожделение. Здесь всё поражает своими размерами. Земляника распространяет запах спальни дорогой куртизанки. Каштаны напоминают по вкусу грецкие орехи невиданной величины. Мясо птицы сливочно-белого цвета сравнивают с молоком, а молоко и сливки в ответ — с нежным куриным мясом. И, наконец, только здесь можно найти деликатесные трюфели Грейсток.

И вот, туда, где по моим расчётам зреет этот уродливый гриб, доставляющий столько радости всем, лезет своим мерзким носом огромная свинья. Представьте себе мое негодование! Виляющая задом розовая кожа, покрытая пушком и чёрными пятнышками, переливающаяся всеми ликами соблазна. Уши, болтающиеся тряпочками по бокам мощных складок жира. Этот уродец был просто предназначен мне самой судьбой для славного укушения в филейную часть! Я облизнулся, приготовившись! После этого оттолкнулся, глубоко вздохнул, и, в прыжке, славно щёлкнул челюстями. Свинья радостно взвизгнула, как будто её поразила смертельная болезнь, и, с грацией престарелой аристократки, страдающей артритом, поскакала под защиту клетчатых штанов. Я же побежал ловить кролика себе на завтрак. Утро прошло не зря!

Прискакав на площадь, лорд Грейсток, ожидавший увидеть мёртвого оборотня, с удивлением и облегчением, узрел Хьюго и рядом с ним большую розовую свинью, с видом знатока жующую кусок верёвки, которой был связан его оборотень-пират.

— Боже, — только и произнёс камердинер, — это же Матильда. Свинья господина Брауна. Лучший трюфелелов округи. Если только что-то случилось с ней… Это катастрофа и потеря урожая…

— Какая милашка! Прямо картинка «Куртизанка и ловелас», — сзади отозвалась графиня. Скачки привели её душу в состояние относительного покоя. Станислав ещё раз поразился необыкновенной выдержке этой женщины.

— Кто посмел назвать мою свинью шлюхой! Она девственна! — раздался вдруг голос пострадавшего хозяина.

Понять, что случилось, было совершенно невозможно, как и поверить в изнасилование свиньи Хьюго. На площади раздавались крики, завывания, зубовный скрежет, и над всей этой какофонией властвовал громкий храп пострадавшей Матильды.

На секунду ор прекратился, и толпа обратила взор к новому персонажу: к Хьюго, не торопясь, приближалась жена трюфелевода. Весь её вид и стать говорили о том, что в её роду было немало перерождений прекрасной Брунгильды. В руке амазонка держала скалку. Толпа распалась, давая возмездию дорогу. Позади Станислава раздался спокойный голос:

— Сколько?

Брунгильда повернулась всем торсом, превышающим объёмы принадлежащей ей недвижимости, и с тем же видом пошла к господам. Ожидаемая казнь преступника к огорчению толпы была отложена.

На периферии слышимости, почти ультразвуком, кричал мистер Браун:

— Никакого выкууупа! Это цееееннноеее живооотнооое!

— Бесценное животное! — подтвердила жена, переложив скалку в правую руку.

— Ваш слуга, мой лорд, натравил собаку на собственность семьи Браун, мы подозреваем сговор с целью наживы. Требуем возмездия или достойной виры.

— Сколько, — про себя перекрестился граф.

Затем состоялся торг, и торжественное празднование успешно завершенного мероприятия. Ближе к вечеру, совершенно пьяный мистер Браун, заплетающимся языком рассказывал сменившим на посту Хьюго и Станислава, в чем же смысл жизни счастливого фермера:

— Жена она, конечно, молодец, — объяснял бывалый семьянин Дену и Леопарду, — но жену можно найти другую. А такую свинью, никогда!

…Все началось с того, что нашему Капитану приспичило сходить и порыться в сокровищнице. В результате, на свет было извлечено тотемное изображение Бога-оборотня и описание его:

«Неизменно гордый и уверенный в себе, Безумный Принц Обливиона, стоя как-то на пятый день Середины года среди бесплодных пиков Скайрима, решил предложить Хирсину пари. Бог-Охотник материализовался, ибо то был его день, и заинтриговала его самонадеянность Шеогората.

…Притворно смутившись, хитрый принц предложил состязание — пусть каждый из них вырастит зверя, и через три года, час в час, на этом же месте их питомцы сойдутся в смертельной схватке. Не выразив никаких эмоций на своей устрашающей физиономии, Хирсин согласился. Оставив после себя лишь облачко поднявшихся снежинок, принцы вернулись каждый в свое царство.

Самоуверенный, но знающий Шеогората, как ловкача, Хирсин тайно взрастил жуткую тварь в своем скрытом домене. Он призвал древнего даэдрота и пропитал его отвратительным проклятьем ликантропии. Чёрное, как смола, сердце, зазубренные челюсти… У этого невыразимого кошмара не было равных даже среди величайших охотников Хирсина.

Прошло три года, в назначенный день Хирсин вернулся на условленное место. Шеогорат уже поджидал его, сидя скрестив ноги на камушке, и тихо насвистывал. Принц Охоты ударил копьем оземь, вызывая своё сверхъестественное рычащее чудище. Сняв шляпу, спокойный, как всегда, Шеогорат встал и отступил в сторону, открыв взору крошечную пёструю птичку, устроившуюся на камне. Она сдержанно чирикнула, голос её был чуть слышен в порыве ветра.

Стремительным рывком даэдрот прыгнул к камню, оставив от него лишь кучу осколков. Полагая себя победителем, монстр оскалил окровавленные челюсти в насмешливой ухмылке, и тогда очаровательная песенка усладила бодрящий воздух. Маленькая птичка легко поскакала по морде взбешённого даэдрота. Шеогорат со сдерживаемой улыбкой наблюдал, как крошечное существо вспрыгнуло на осколок камня, застрявший в чешуе огромного зверя, прямо меж его пугающих глаз. С яростным воем, оборотень ослепил себя, пытаясь избавиться от помехи. Шли часы. Хирсин, со стыдом, смотрел, как самый совершенный его питомец методично уничтожает самого себя, пытаясь расправиться с птичкой, похоже, не обращающей на него никакого внимания и всё поющей одиноким скалам свои грустные песенки.