— Папочка! Ты утомил мастера Моргана! — В дверях кухни, вытирая руки полотенцем, появилась Дженни.

— Что вы, что вы! — горячо запротестовал Энди. — Я узнал столько нового!

— Дженни, милая, вы уже вымыли всю посуду? — спросил Мэтьюз.

— Да, папа.

— Тогда займитесь своими дневниками.

— Нелл уже наверху, — сказала девушка.

Мэтьюз понимающе кивнул.

— Ступай и ты. Пожелай нашему гостю доброй ночи.

Дженни застенчиво улыбнулась.

— Доброй ночи, мастер Морган.

— Энди. Прошу вас, зовите меня Энди.

— Доброй ночи, Энди, — она засмеялась и легко взбежала вверх по лестнице.

— Я тоже пойду наверх. Тебе что-нибудь нужно? — спросил Мэтьюз.

— Если не возражаете, еще один вопрос. Вы считаете, что с моей Библией что-то не так?

Мэтьюз пожал плечами.

— Трудно сказать. Я ни разу не читал этот перевод. Честно говоря, я и в руках-то держу его впервые. Все, что я тебе рассказал, я узнал от других людей. Не могу заставить себя открыть книгу, связанную с человеком, который не заслуживает уважения.

Энди с трудом сдержался. Мэтьюзу не стоило так враждебно говорить об отце короля Карла. Отзываясь подобным образом о короле Англии, пусть покойном, он серьезно рисковал. Кристофер Мэтьюз, без сомнения, поступил опрометчиво.

Пытаясь вытянуть из него что-нибудь еще, Энди спросил:

— Почему не заслуживает?

Мэтьюз помедлил. Возможно, он заподозрил неладное.

— Допускаю, что в государственных делах и в вопросах веры король Яков был просвещенным человеком, но вел он себя безнравственно, и Господь осудит его за это.

— Безнравственно?

— Ты наверняка слышал о том, что и не пытались скрывать. Все знают: целая армия сводников и сводниц кормилась проституцией, процветающей при дворе. Там грешили все — начиная с прачки, готовой отдаться в темном углу за шесть пенсов, и заканчивая дорогими куртизанками. Не лучшим образом король вел себя и со своими близкими. Когда принц Генри лежал в лихорадке, он бросил его и отправился к Теобальдам, оставив сына умирать в одиночестве. Я не могу читать Библию, на которой стоит имя такого человека.

По правде сказать, юноша слышал об этом не впервые. Лорд Морган рассказывал о дворе короля Якова и кое-что похлеще. И все же Энди обнаружил в рассуждениях викария уязвимое место и решил ударить по нему.

— Но вы относитесь к этой Библии так, словно ее написал сам король Яков. Ну да, она была издана по его повелению, но от этого не перестала быть Словом Божьим.

На лице викария мелькнула удивленная улыбка.

— Свое совершенное Слово Господь всегда вкладывал в уста несовершенного человека? Любопытная мысль, мастер Морган.

Энди лег поближе к угасающему огню. В доме было только три спальни, вот юноше и пришлось устроиться на ковре у очага. Наверху еще долго горел свет. Там кто-то работал. Энди слышал шелест страниц и скрип стула. Потом свет погас. Перед тем как лечь спать, молодой человек взял свою Библию и составил первое донесение епископу Лоду. Он нацарапал его на клочке бумаги и спрятал в кармане куртки. Послание гласило: (9/24/5/14–27). (40/10/2/12). «Я предам врага твоего в руки твои, и сделаешь с ним, что тебе угодно. Эндрю».

Довольный собой, Энди повернулся на бок и уснул.

До судебного разбирательства дела Энди оставалось три дня.

У юноши было достаточно времени для того, чтобы собрать все необходимые улики и сбежать из города, так и не представ перед главным констеблем в качестве обвиняемого.

При первой же беседе Кристофер Мэтьюз совершил роковую ошибку. За свою откровенность ему придется расплачиваться тюремным заключением. Этот человек был для Энди настоящим кладезем информации. Молодой человек старался быть терпеливым, изворотливым и осторожным. Он помнил, что выполняет очень важное задание.

Маленькие городки, подобные Эденфорду, не занимались судебной деятельностью. Местные жители, задержав нарушителей, ждали, пока приедет облеченный надлежащими полномочиями чиновник и выслушает их жалобы, — решения по таким вопросам обычно выносились раз в месяц главным констеблем. На подведомственной территории он исполнял обязанности мирового судьи. Как правило, это был представитель дворянского сословия. Главным констеблем в Эденфорде числился дворянин из Эксетера по имени Дэвид Хоффман.

Хоффман, невысокий человек с невзрачным лицом, был из тех людей, про кого говорят: поперек себя шире. Единственный ребенок в семье, с одиннадцати лет он раздавался только вширь. Он почти не тратился на одежду, но зато не жалел денег на еду, и потому напоминал куль с зерном. Констебль носил потертую куртку, рукава которой были ему коротки, и потрепанные штаны. Его рубашка трещала по всем швам.

Дэвид Хоффман никогда не был женат. Его страстью стала еда. Мэтьюзы удостоверились в этом одиннадцать лет назад, когда Кристофер получил назначение в Эденфорд. Мэтьюзы пригласили Хоффмана к себе отобедать. Нелл было тогда семь лет. То, что она увидела, напугало ее не на шутку.

С той самой минуты, как Хоффман переступил порог их дома, и до окончания визита он ел и пил без передышки. К изумлению присутствующих, он одинаково ловко действовал обеими руками, отправляя в рот кусок за куском. Нелл помнила, как констебль иногда останавливался, чтобы отдышаться, — он напоминал рыбу, вытащенную из воды. По мере насыщения его лицо наливалось кровью, на висках начали выступать крупные капли пота. Скатываясь вниз, они падали с чисто выбритого подбородка на огромный живот.

Долгое время после этого обеда Нелл мучили ночные кошмары. Ей снилось, что главный констебль, словно лопнувший шар, разлетается в клочья у них в гостиной.

Несмотря на склонность к чревоугодию, Хоффман был не худшим вершителем правосудия. Он неплохо знал законы, и это позволяло ему принимать более или менее справедливые решения. К тому же он любил свою работу. Конечно, у него имелись и неприятные обязанности: приходилось арестовывать преступников, бунтовщиков или бродяг, инспектировать постоялые дворы. А еще он доставлял в суд задержанных и набирал поденщиков во время сбора урожая.

Дэвид Хоффман делал все, чтобы поддерживать свою репутацию на высоте. На то были особые причины. Во-первых, должность главного констебля обеспечивала почет и уважение; во-вторых, работа позволяла обжоре Хоффману воздавать должное еде — его частенько приглашали на обеды и ужины.

К поездке на север в конце лета 1629 года Хоффман готовился не в лучшем расположении духа. Из Лондона поступили сведения: в Эденфорде назревает что-то недоброе. Хоффман надеялся, что буря пройдет стороной. Через полгода должно состояться повторное назначение, и ему не хотелось упустить должность главного констебля из-за каких-то беспорядков.

Энди никогда не встречал таких людей, как Мэтьюзы. За время работы тайным агентом ему уже несколько раз приходилось жить в чужих семьях, и он успел познакомиться со многими пуританами. Но все они были другими. Эта семья чем-то неуловимо отличалась от них, особенно сам Кристофер.

Энди не сразу понял, в чем состоит это отличие. Наконец ему в голову пришло подходящее сравнение. Люди, за которыми юноша шпионил до того, исповедовали свою веру, как школьники, затвердившие урок, или подмастерья, подражающие работе искусного мастера. Они пытались быть теми, кем не являлись на деле. Про Кристофера Мэтьюза нельзя было сказать, что он исповедовал свою веру, — он ею жил. Он и его вера сливались в единое целое. Птица летает не потому, что старается оторваться от земли, а просто оттого, что она птица.

Каждое утро за завтраком Кристофер Мэтьюз говорил:

— Что мы можем сделать для Господа сегодня?

Энди поражал не столько сам вопрос викария, сколько ежедневная попытка Мэтьюза ответить на него. Когда Кристофер выходил из дома, он тут же начинал искать, что бы еще такое сделать для Бога, словно это самое обычное занятие для человека.

День викария подчинялся давно установившемуся распорядку. Ему и в голову не приходило отступать от него — так дикий гусь никогда не размышляет, лететь ли ему в теплые страны. Мэтьюз вставал около четырех утра и час или два посвящал Богу. Потом он собирал семью для совместной утренней молитвы и пения псалмов. Он прочитывал вслух главу из Библии и вновь молился, стараясь донести до Бога просьбы, высказанные в молитвах дочерей. Вечером он снова открывал Библию, на сей раз сопровождая чтение наставлениями. Перед сном все члены семьи отправлялись к себе поразмыслить о прочитанном, о своей жизни, сделать записи в дневнике.