И в этот момент что-то узкое, металлическое обхватило его запястья. Он попытался высвободить руки, однако Кабал уже защелкнул наручники.

— Что это? Что ты делаешь?

— Спасаю мир, приятель. Прости, но я не могу рисковать. Конечно, многое зависит от того, насколько эффективно сработает местная полиция.

Говоря, Кабал пятился к той части парапета, которая возвышалась над задним двором. У края он обернулся и посмотрел вниз.

— Надеюсь, вы готовы, констебль, — крикнул он, — а иначе нам всем конец.

Малефикарус недоуменно посмотрел сначала на Кабала, а потом на свои запястья. К наручникам была крепко привязана веревка. Он скользнул по ней взглядом — вдоль крыши и поверх парапета, у которого стоял Кабал. Подняв глаза, увидел в небе огромный шар — тот был привязан к стоящей на заднем дворе машине. Малефикарус наконец понял, что происходит, и кровь отлила от его лица.

— Нет! Нет!

Кабал ответил взглядом, полным жадного предвкушения. Долго ждать ему не пришлось. Внизу констебль Коупленд на мгновение оторвался от выталкивания зомби из машины, мысленно помолился, чтобы его узлы оказались не слабее, чем у Кабала, и ножницами по металлу перерезал удерживающую воздушный шар веревку. После чего снова повернулся к орде покойников и вонзил ножницы в тело, недавно бывшее его начальником. Даже если сейчас умру, мелькнула мысль, мечта всей жизни исполнена.

Воздушный шар взлетел слишком быстро, не дав Малефикарусу времени справиться с узлом. Веревка натянулась, ноги некроманта оторвались от крыши. Пленник воздушного шара, имеющего форму гигантского кота, он поднимался все выше, корчился, звал на помощь, умолял Кабала пощадить его, однако господствующий ветер подхватил шар и понес в сторону моря.

Кабал же стоял, сунув руки в карманы, смотрел, как улетает враг, и бормотал себе под нос:

— Прощай, Руфус! Я не против, чтобы ты оставался в живых, пока не удалишься хотя бы на три мили от берега.

Когда зрелище перестало забавлять его, он перевел взгляд на толпу ходячих мертвецов. Их создатель удалялся в сторону горизонта, а они валились один за другим — сначала на том конце площади, а затем, плавной волной, все ближе к Кабалу. Что происходит с Малефикарусом, больше значения не имело. Когда рухнул последний зомби, ритуал Эрешкигали завершился.

Внезапно наступила тишина. Кабал посмотрел вниз, на сотни разбросанных по городской площади трупов, и с грустью покачал головой. Какая жалость, просто сердце разрывается! Столько свежего материала, но взять его уже не удастся.

Он подошел к краю крыши и увидел измученного Коупленда, стоящего в кольце трупов. Почувствовав взгляд Кабала, тот прикрыл глаза от солнца и поднял голову.

— Мы по-прежнему в мире живых, констебль, — окликнул его Кабал.

Коупленд вскинул ножницы для резки металла и ткнул ими в Кабала:

— Вы задержаны, черт побери.

— Увы, существует и практическая сторона дела, о которой вы забываете. Не только ваши наручники улетают вдаль вместе с героем дурацких мультфильмов. Вы находитесь внизу, а я наверху. К тому времени, когда вы сюда доберетесь, я наверняка спущусь по запасному маршруту и удеру со скоростью, достигнутой долгой практикой. Ваше право пытаться задержать меня всеми доступными способами остается в силе, но не хотелось бы, чтобы вы, потерпев неудачу, испытали разочарование.

И все же, несмотря на это пожелание, Коупленд был разочарован.

Янь проснулась до рассвета. Взмокшая от пота рубашка облепила груди. Янь лежала в кровати, не желая пошевелиться, чтобы не разбудить трехлетнюю сестренку. Малышка свернулась клубочком, уткнулась лицом в грудь Янь. Девочка проснется голодной — она всегда голодна. А Янь не хотелось вставать и варить рис.

Вдалеке заворчал гром, словно охотящийся тигр; у окна зашелестел на ветру бамбук.

Ей приснился Хуан Фа. Лишь несколько лет назад проторили Великий шелковый путь в Персию, и прошлой весной Хуан Фа отправился туда ради нее, Янь. Близится зима, скоро на склоны Гималаев ляжет снег. Если Хуан Фа не вернется к той поре, значит придется ждать до следующего года — зимой перевалы непроходимы.

Во сне Янь видела его ясные искристые глаза. В них отсвечивала луна. В саду сверчки тоскливо призывали любимых, плескались карпы в пруду.

— Я вернусь и привезу много серебра, — обещал Хуан Фа. — Когда твой отец увидит богатство, наверняка не откажет мне.

Хуан Фа низкороден, он из семьи торговцев рыбой — и смеет надеяться на руку и сердце дочери уважаемого семейства, владеющего большими угодьями. Чтобы претендовать всерьез, ему следует обзавестись землей, стать солидным, почтенным человеком.

Его тихий хриплый голос слышался во сне с необыкновенной отчетливостью, будто Хуан Фа стоял у кровати. Оттого Янь бросило в дрожь, у нее сладко затрепетало под сердцем. В свои пятнадцать Янь влюбилась впервые, мучаясь тоской и желанием, томясь и страдая.

— Первая любовь девушки — самая драгоценная, — сказала однажды мать. — Если очень повезет, мужчина твоей первой любви останется единственным, первым и последним для тебя.

Янь вдохнула глубоко. Мелькнула надежда: вдруг Хуан Фа и в самом деле приходил ночью и у кровати остался его запах. Но в ноздри проник лишь аромат утренней грозы.

Где же теперь Хуан Фа?

Думая о нем, Ян прошептала молитву Красному государю, богу солнца Янь-ди.

— Где бы ты ни был, любимый, встречай рассвет, вспоминая меня!

Земля Алтайских гор была темна, черные камни лежали на черных же скалах, и лишь изредка пробивались среди них чахлые кусты и травы.

Хуан Фа шел сквозь предрассветный сумрак, пылая лютой злобой. Попытался вспомнить о Янь — но ярость и боль изгнали ее образ. Сотня ли, пройденная пешком холодной ночью в горах, ожесточает душу. Хуан Фа шатался от слабости, ледяные ветры, разогнавшиеся над каменистыми склонами, выстудили тело. Осталась лишь одна сандалия, и он ковылял как мог. Сколь же насмешлива судьба! Натертые на обутой ноге волдыри полопались и закровоточили, и та болела сильнее, чем нога босая.