Затем он поднялся, завернулся в плащ и скрылся в тускло освещенных коридорах клуба жуликов Забытого Карнадайна. Я проводил его взглядом. Остальные смотрели на меня.

— Не понимаю, — пожаловался Красношляп.

— Что же он сделал? — взмолилась Злорада.

— Жуликами себя называете? — хмыкнул я. — А вот я догадался. Неужели так трудно… Ну ладно, пощажу вас. Когда ювелиры ушли, он дал им несколько дней помариноваться и довел напряжение до предела. Затем тайно встретился с каждым и в разных местах — наверное, в дешевых кабаках. И всякий раз сообщал, что визави упустил из виду маленький факт: именно он, администратор, представит заявки Анклаву. В его возможностях устроить так, чтобы выиграла, скажем, заявка Картуса.

Злорада ударила себя по лбу.

— Какая же я дура! Должна была сообразить! Он запросто мог выманить взяток на миллион золотых. А когда ему заплатил последний, он смылся. Ювелиры не могли пожаловаться: если бы выяснилось, что они пытались подкупить чиновника Анклава, они бы в лучшем случае лишились руки; спасибо, что не жизни и бизнеса. Какой восхитительный трюк.

И в зале клуба жуликов Забытого Карнадайна воцарилась тишина. Мы погрузились в раздумья о гении человека, продавшего Понтийский мост.

Она звала себя Одрой, хотя это не было настоящим именем; он представился как Майлз, но она подозревала, что это тоже выдумка.

Она была молода (сколько ей лет — не говорила), красива (во всяком случае, по словам Эмиля) и очень любила разного рода сказочные истории. Майлз был стар, покрыт татуировками, порочен и подчас недобр, но он знал сказки, которых не слышал никто, и она пребывала в уверенности, что только он поможет ей вернуться домой.

Она нашла его среди художников, поэтов и психов. Те нарекли его Дядюшкой и отзывались о нем порой нелестно, порой с уважением и почти всегда — с налетом благоговения: никто понятия не имел, как относиться к волшебнику в мире технарей.

Но Одра его раскусила.

Однажды некий низкорожденный юнец посмел претендовать на должность королевского мага. Крестьяне подняли его на смех: «Тебе, Эмиль, на роду написано только овец пасти!» — Но тот в глубине души знал, что способен к великой магии.

Сельские ведьмы и повивальные бабки смеялись над пастушком, задержавшимся в детстве, но потакали его одержимости. Он выучился чарам любви и брака (не стыдясь того, что это женская магия), а также заклинаниям богатства и удачи, но оставался недоволен собой, ибо не приблизился к трону. Он жаждал настоящей власти и не знал, где ее обрести.

У него была подруга детства — Аврора, с годами становившаяся все красивее и умнее. Их детская взаимная привязанность переросла в истинную любовь, и в день ее рождения они обручились.

Настал момент, когда юноша научился всему, чему мог научиться в окрестных деревнях и городах. Заливаясь слезами, влюбленные поклялись друг другу в верности и обменялись простенькими серебряными кольцами. Прощальный поцелуй — и вот Эмиль покинул свою избранницу и отправился на поиски истинного могущества.

Ей не составило труда с ним познакомиться, как только она поняла его вкусы. Юбка покороче, бретелька на плече, кричащая лента, новые чулки и темная подводка для глаз. Она последовала за ним в его любимый клуб, где музыканты предавались какофонии, а публика носила наряды не менее затейливые, чем у выступавших. Она прошла в кабинет, где он дымил сигаретами и пил виски в окружении юных красоток и женоподобных юнцов.

— Эй, Дюймовочка, поди-ка сюда.

Она всмотрелась в его темные глаза, развернулась и пошла прочь. Льстецы вокруг него загалдели, изливая на нее презрение. Она и ухом не повела; он же гаркнул на них, приказав заткнуться.

Коль скоро она его отвергла, все упростилось. Он трижды получил от ворот поворот, но подкатился в четвертый раз, и тогда она снизошла и присела за его столик.

— Давай, — она, не спрашивая, взяла его стакан и поднесла к губам, — расскажи мне историю.

— Что за историю?

— Сказку.

— Это какую же? С эльфами и принцами, которые жили долго и счастливо?

— Нет, — возразила она и потянула его голову к себе. Он опешил, но противиться не стал и подавался к ней, пока их лица не оказались в считаных дюймах друг от друга. — Настоящую сказку. С волками, ведьмами, ревнивыми родителями и дровосеками, которых подозревают в убийстве невинных. Расскажи, Майлз. — Склоняясь еще ближе, она ощутила щекой его неровное дыхание и шепнула ему в ухо: — Расскажи правдивую историю.

К рассвету, когда они добрались до его жилища, Одра вымоталась и сбила ноги. Она споткнулась о камень и ухватилась за руку Майлза.

— Точно не надо было ничего взять из дома? — спросил он, шуруя ключом в замке.

Стоило ей услышать про дом, как она вспомнила, что ненавидит Майлза.

— Точно, — ответила она.

Он повернулся к ней, на сей раз взглянув с одобрением иного рода. Теперь в его взоре ни похоти, ни подозрительности. Он прикоснулся к ее лицу, и его привычный мрачный оскал уподобился улыбке.

— Ты кое-кого напоминаешь мне, из давнего прошлого. — Улыбка исчезла, он отворил входную дверь и посторонился, пропуская Одру.

Дом был мал и полон диковин, убедивших ее в том, что Майлз-то ей и нужен. Многие вещи были до боли знакомы Одре: обвитое золотой нитью деревянное веретено в передней, изящная стеклянная туфелька на каминной полке — едва ли не на ребенка, в углу — каменное изваяние: уродливая скрюченная тварь, одной рукой прикрывавшая глаза как бы от света.

— Какая замечательная коллекция. — Одра выдавила улыбку. — Долго, поди, пришлось собирать.

— Пожалуй, даже слишком долго. — Он снял с полки золотую грушу и повертел перед собой. — Все это не то, чего я хотел. — Он небрежно поставил вещицу обратно. — Идем, покажу тебе спальню.

По сравнению с другими эта комната казалась голой. Никаких украшений на белой стенной штукатурке, ни единой портретной рамки на зеркальном комоде. Кровать была застелена выцветшим лоскутным одеялом — хоть и маленькая, ее хватило бы на двоих. С одной стороны стол, с другой — изогнутый деревянный стул.

Одра, словно аршин проглотившая, присела на кровать подальше от подушек.

Пружины скрипнули, когда рядом уселся Майлз. Она решительно повернулась к нему, готовая к неизбежному. Она могла пойти на что угодно, лишь бы попасть домой.