Ей снится мир, который она боится исследовать, мир, который она боится оставить без внимания.

Она стара, но не то чтобы очень.

Она молода, но не то чтобы очень.

Никогда еще ей не было так страшно.

Вечером в пятницу Ханна находит его после занятий с молодежной группой.

— Нужно поговорить.

Не отвечая, Петер берет ее за руку и ведет в свой кабинет. Дверь оставляет приотворенной.

Он не отрывает от Ханны взгляда, на лице тревога.

Все слова внезапно куда-то подевались.

Наконец она произносит:

— То, что ты делал, было неправильно.

Она собиралась начать не так, однако в этой краткой фразе выражено все.

Петер смотрит на нее и не отвечает.

Она предпринимает еще одну попытку:

— Мне было тринадцать.

Он встает и закрывает дверь. Садится снова, по-прежнему не сводя с нее глаз. В конце концов на его лице возникает понятное ей выражение: стыд.

— Я доверяла тебе, — продолжает она. — Мы все доверяли тебе.

Она не рассказывает о том, как болело сердце, когда он перестал прикасаться к ней, о тоске, мучившей ее с тех пор, как он прекратил приглашать ее на дополнительные занятия.

Это ее позор. Ей с этим и жить.

— Ты тут еженедельно разглагольствуешь о чистоте и целомудрии. Если истинная любовь способна ждать, почему тебе это оказалось не по силам?

Она плачет, а ведь надеялась обойтись без слез. Хотела быть твердой. Слишком долго Ханна держала в себе эти слова, и теперь они вырвались на волю.

Петер протягивает ей пачку бумажных носовых платков. Она вытаскивает один для носа, другой для глаз. Когда все перестает расплываться, в его глазах она тоже видит слезы.

Она чувствует себя просто ужасно.

— Ханна, выслушай меня, — говорит Петер. — Мне очень, очень жаль. Ты права. То, что мы делали, неправильно. Ты бесценный дар Господа и всегда останешься им для меня. Не было дня, чтобы я не сожалел о содеянном. Я все время молюсь о прощении.

Он встает с кресла и опускается перед ней на колени. Берет ее за руки:

— Ханна, пожалуйста, пойми. Мне ужасно стыдно. Но я знаю, что способность Бога прощать безгранична. И еще я знаю: Бог хочет, чтобы я продолжал делать свое дело здесь. Я умею дотягиваться до ребят и спасать их души. Вот чего Господь ждет от меня. Было бы ужасно, если бы что-то помешало этому. Понимаешь?

— Да, — отвечает она. — Понимаю.

— Иногда чувство вины захлестывает меня с головой. Гложет мысль, что я не гожусь для этой работы. Однако потом понимаю: это нашептывает дьявол, добиваясь, чтобы я ослаб. Бог хочет, чтобы я оставался здесь.

Ханна снова хлюпает носом.

— Мне очень жаль, Ханна. Пожалуйста, прости меня.

— Не могу, — говорит она.

Вытирает слезы, встает, открывает дверь.

— Ханна! Остановись!

Она выходит. Забирается в пикап, где ждут папа и Франни.

— Что ты там застряла? — ворчит Франни.

— Разговаривала с Петером.

— Ты плачешь?

— Франни, все в порядке.

— А по-моему, ты плачешь.

— Франни, отстань.

Ночью Ханна не может уснуть. Часы отсчитывают одиннадцать, потом двенадцать. Это старая проблема, с которой она борется много лет.

Она выбирается из постели. Включает лампу. Открывает Библию на странице с загнутым уголком и читает отрывок, помеченный пять месяцев назад.

Если вы пребудете в слове Моем, то вы истинно Мои ученики.

И познаете истину, и истина сделает вас свободными.[34]

Истина — это трудно. Истина — это стыдно. Истина восстановит против нее родителей, заставит отвернуться друзей. Разрушит все связи, обречет ее на одиночество.

Истина разрушит ее жизнь.

На протяжении пяти месяцев она знала, что нужно делать, но ужасно боялась.

Она покидает свою спальню и идет по коридору в комнату Франни. Та спит, разметав волосы по подушке, губы приоткрыты, одеяло отброшено. Ханна свертывается калачиком рядом с сестрой, не будя ее.

Интересно, в каких воображаемых мирах пребывает девочка? В таких же буйных и красочных, как миры самой Ханны? Возможно, она никогда этого не узнает. Сестры — во многом загадка друг для друга. Но, возможно, в ее силах сделать реальный мир немного безопаснее для девочки. Чтобы защитить юность Франни, она сама должна повзрослеть.

Ханной владеет страх, но у нее есть против него заклинание: любовь.

Любовь выше страха.

Сильная магия.

Могущественная магия.

Она повторяет эти слова снова и снова, пока не засыпает.

Волшебница Ханна-из-Леса приводит свои вещи в порядок. Протирает зеркало и пыльные книги. Выпалывает сорняки в саду. Выметает мусор в доме. Выпивает чашку чая. Все это успокаивает ее, помогает собрать мужество.

Вечерние тени удлиняются, наступает ночь. Ханна заплетает волосы в косу. Открывает окно. Говорит молитву; на самом деле это замаскированное заклинание. Что такое магия, как не желание, выраженное словами? Ее желание сильно, она подбирает слова осторожно.

Она открывает пузырек.

Как волшебница, Ханна всегда ощущает присутствие силы — и это тот самый случай. Сегодня ночью духи приманят к ней инкуба, но одновременно они могут привлечь другую опасную нечисть, притаившуюся в этом мире или рядом с ним. Она пытается спасти Перта Пердида, но с такой же легкостью может обрушить сонм призраков на головы его жителей.

Иметь дело с темной магией рискованно.

Она роняет каплю на левое запястье, вторую на правое, третью на ключицу над сердцем.

Она расставляет ловушку, сама выступая в роли приманки.

Ложится в постель и ждет, глядя, как струйки летнего дождя бьют в окно, преобразуясь в полупрозрачную завесу.

Этой ночью ничто не угрожает Перта Пердида — инкуб возбужденно бродит по лесу, отыскивая источник дразнящего запаха.

Когда он приходит, она готова. Ханна чувствует его тяжесть, опускающуюся на нее, словно туман в лесу, — влажный покров зияющей пустоты, жаждущей стать наполненной, но нуждающейся в призыве. Поглощающей душу, словно решето, сквозь которое утекает вода. Она произносит слова, до утра связывающие ее с инкубом: заклинание влюбленных, рожденных друг для друга; заклинание чистого ночного неба, усеянного мириадами звезд. И в эти чары вносятся поправки ее собственного изобретения.

Всю эту трудную ночь она борется и танцует с лишенным всякой теплоты созданием. Обнимает бездну, рискуя утратить самое себя под натиском волшебства исключительной силы. Соблазняет ненасытное чудовище, чтобы заняться с ним любовью. Она очень хорошо понимает, что делает. Понимает и то, что такие игры с потусторонним миром угрожают всему, что она знает и чем дорожит.

Когда первые лучи рассвета вспыхивают в темном небе, сила связывающего заклинания начинает спадать. Тень выскальзывает из окна и принимает облик оленя; то же самое делает и волшебница.

Обогнав инкуба-оборотня, она мчится к лесу, то прыжками, то рысью, приглашая его следовать за собой.

Она говорит с ним на языке, который знают оба.

Она поет ему древние песни.

Она учит его стихам и молитвам.

Это утро в лесу не наступает; ветви перекрывают золотистый солнечный свет, порождая вечные сумерки.

Весь долгий темный день они со сверхъестественной быстротой скачут по лесу, удаляясь все дальше от города. Бегут так, словно никогда не делали и не будут делать ничего другого. Она все глубже заводит его в лес; он не помнит дороги обратно — как это было когда-то с ней самой.

Так проходят часы. Она и сама растворяется в радости кинетической энергии, в быстром стуке копыт, в грации гибких прыжков. Город остался далеко позади — но и она тоже; временами она ощущает себя не более чем быстро движущимся физическим телом.

Олени мчатся до тех пор, пока не оказываются на противоположном краю леса. Дальше лежит шоссе. Уже в другом мире, который мы называем реальным.

В мире, где есть только одна магия — магия метафор.