— Борис Григорьевич, вы же смогли выследить, к кому я хожу, — я изобразил самую вежливую улыбку, на которую оказался способен. — Зла никакого я на вас за то не держу, всё понимаю. И вы понимаете, что действую я с ведома и в интересах вдовы пропавшего, Лидии Бабуровой, урождённой Лапиной.

— Понимаю, Алексей Филиппович, — признательно склонил голову пристав. У него, похоже, гора с плеч упала, когда я проявил такое миролюбие. Снова выбравшись из-за стола, он вытащил из несгораемого шкафа укладку с бумагами и положил на стол. — Хотите, берите домой, только к пятнице вернуть попрошу.

Я поставил на стол сумку и принялся запихивать укладку в неё. Уф-ф, не ошибся с размерами — укладка кое-как, но влезла. Хорошо всё-таки иметь особые отношения с губным сыском!

— Ежели вопросы какие появятся, всегда буду рад помочь, Алексей Филиппович, — заверил меня Борис Григорьевич. — Только должен вас предупредить: дело почти что безнадёжное.

— Даже так? — недоверчиво спросил я.

— Да как бы и не ещё хуже, — махнул рукой Шаболдин. — Тухлое это дело, Алексей Филиппович, совершенно тухлое...

[1] См. роман «Жизнь номер два»

[2] См. роман «Пропавшая кузина»

[3] См. роман «Царская служба»

Старший губной пристав Шаболдин оказался совершенно прав — дело о безвестной пропаже Петра Акимова Бабурова, двадцати семи лет от роду, православного вероисповедания, мещанина, родившегося в Москве, проживающего в собственном доме нумер шесть по Никульскому переулку, женатого на Лидии Ивановой, урождённой Лапиной, бездетного, и правда было тухлым.

Пётр Бабуров родился в одна тысяча семьсот девяносто пятом году. Восьми лет от роду поступил учиться в девятую Московскую народную школу, каковую и закончил в одна тысяча восемьсот десятом году. Закончив школу, поступил в домашнее услужение к доктору медицины Игнатию Федосеевичу Ломскому. В одиннадцатом году умер отец Бабурова, в восемнадцатом мать, и Бабуров унаследовал родительский дом. Поскольку содержать собственный дом, живя в доме доктора Ломского, Бабурову было бы невозможно, доктор, довольный работой своего слуги, устроил его служителем в Головинскую больницу, где Бабуров и познакомился с сестрой милосердия Лидией Лапиной.

Двадцать первого сентября двадцать первого же года Бабуров и Лидия поженились, а в декабре того же года Пётр вдруг решил прекратить службу в больнице и устроился приказчиком в кондитерскую лавку купца Эйнема. По показаниям Лидии, связано это было со значительно более высоким жалованьем, которое её муж получал у кондитера. А двадцатого июля двадцать второго года Бабуров вышел из дому, сославшись на какие-то свои дела, и дальнейшая его судьба осталась неизвестной. Как и незавидной — в дело была подшита бумага, заверенная настоятелем Иосифо-Волоцкого монастыря архимандритом Власием, свидетельствовавшая, что молитвенное разыскание по чину Святителя Антония показало отсутствие раба Божия Петра Бабурова среди живых, однако же обстоятельства его смерти и место погребения открыть не удалось.

Всё это я уже слышал от Лиды, но было в деле и такое, о чём она мне не рассказывала — то ли умолчала, то ли не знала сама.

Оказалось, уже в апреле двадцать второго года Бабуров от Эйнема ушёл, причём жене о том ничего не сообщил — до самого исчезновения мужа она считала, что Пётр так и продолжал продавать сладости. Губные установили, что после этого Бабурова неоднократно видели в трактире Самсонова на Остоженке — заведении весьма приличном, доступ куда всяких голодранцев отсекался уровнем цен. Установили губные и заходы Бабурова в весьма дорогую блядню, что держит в Сивцевом Вражке мещанка Аминова. Источники дохода Бабурова за это время выявить не удалось, однако же домой он приносил деньги в количестве, соответствовавшем размеру его жалованья у Эйнема.

Далее, опрос соседей Бабуровых показал, что это был не первый и не единственный случай, когда Пётр не появлялся дома несколько дней кряду. Видимо, потому Лида и подала прошение на розыск мужа лишь первого августа, спустя более чем седмицу после его исчезновения.

Содержались в деле и бумаги, всегда сопутствующие розыску — в основном допросные листы. Губные допросили всех, пересечение чьих жизненных дорог с жизненной дорогой Петра Бабурова стало им известно — учителей в школе, нескольких школьных товарищей, соседей, доктора Ломского и всей прислуги в его доме, врачей, сестёр и служителей Головинской больницы, приказчиков Эйнема. Я решил заказать Шаболдину сделать с них списки — возвращаться к этим бумагам мне придётся не раз и не два, а дословно запомнить их содержание невозможно. Однако уже сейчас я видел в некоторых из них огрехи и провалы, совершенно меня не устраивавшие. Что ж, постараюсь и с этим разобраться.

Главное же — ничто в деле даже не намекало на то, как можно было бы объяснить исчезновение Бабурова. Вообще ничто. И потому оставалось непонятным, где искать его останки. Ладно, глаза, как говорится, боятся, а руки делают. Начал я с разговора с Шаболдиным, что состоялся, когда я вернул ему дело.

— Знаете, Алексей Филиппович, что мне в этом деле не нравится? — похоже, я пришёл вовремя. Пристав явно был настроен со мной поговорить, видать, общение с сослуживцами и подопечными ему к концу седмицы успело как следует надоесть. Я, понятно, показал самое искреннее внимание, играть тут мне не пришлось.

— Вот смотрите. Бабуров, не имея никакого законного дохода, стеснён в средствах не был. Значит, был у него доход незаконный. Так ведь?

Я согласно кивнул — мол, продолжайте.

— Раз незаконный, то значит воровской. Вряд ли Бабуров имел какое-то достойное занятие, которым занимался тайно, чтобы не платить налогов. А у воров же главный закон какой? Каждый за себя. Да, с губными они не шибко разговорчивы, но ежели вора потрясти как следует, да припугнуть, что его молчание ему же боком выйдет, он о других-то ворах много чего расскажет. Но про Бабурова никто, повторюсь, никто ни единого слова не сказал! — в сердцах Шаболдин едва не выругался.

— А чем вы такое можете объяснить? — вот тут мне стало интересно по-настоящему.

— Тут объяснений может быть немало, — задумчиво произнёс пристав. — Бывает, что шайка настолько сплочённая, что никто там даже не осмелится не то что сказать, помыслить против главаря. Но это не наш случай — уж главарём Бабуров точно не был, не того полёта птица.

Бывают воры-одиночки, но это тоже не здесь — такие по блядням не ходят, содержат постоянных девок. Да и вообще, у этих всё поведение иное, не такое, как у Бабурова было. Бывает, что жертвы воров сами на руку нечисты и потому к нам не приходят. Но такие воры, которые своего же воровского брата обижают, среди воров все наперечёт, и всегда найдётся кто-то, кто нам о них по-тихому шепнёт. Да много чего бывает!.. — Шаболдин опять чуть не ругнулся. — Уж мы и так, и этак тут копались, и ничего. Ни-че-го!

— То есть сам Бабуров жертвой воров стать не мог? — сделал я вывод из сказанного приставом.

— Да нет, мог, конечно, — после недолгой паузы ответил Борис Григорьевич. — Но...

Я терпеливо ждал продолжения и после ещё одного недолгого перерыва оно последовало.

— Если так, очень уж тщательно тут всё проделано. Тела мы так и не нашли. Да что мы — монахи не смогли! Поверьте, Алексей Филиппович, моему опыту, так поступают в тех лишь случаях, когда речь идёт о больших деньгах. Об очень больших. Или когда замешаны большие люди. Бабуров большим человеком и сам не был, и никаких его связей ни с кем из таких мы не нашли. А большие деньги... Ну откуда они у него? Да, к блядям Аминовой ходить, тут жалованья приказчика не хватит, но это всё равно не те деньги, за которые убьют так, что монахи не найдут тела.

— То есть, Борис Григорьевич, если я вас правильно понимаю, уровень исполнения преступления никак не соответствует уровню жертвы, — заключил я.

— Вот, Алексей Филиппович, именно так! — пылко поддержал меня пристав. — Никак, никак не соответствует! Самую суть вы ухватили! Вот потому мы тут никакого просвета не видим...