Он замолчал, будто раскаиваясь в своей вспышке и показывая своим видом, что он разговаривать больше не намерен.

— Кроме того, — сказал Монат, как бы не замечая реакции Спрюса, — вы, наверное, хотели провести изучение человечества с точки зрения его истории. Записать все земные языки, обычаи людей, их мировоззрение, жизненный путь. Для этого вам нужны агенты, которые, смешавшись с людьми, делали бы записи, наблюдения, проводили исследования. Вопрос: сколько времени может занять воплощение этого замысла? Тысячу лет? Две тысячи лет? Десять? Миллион?

И как насчет нашей будущей ликвидации? Или нам суждено оставаться здесь вечно?

— Вы здесь будете оставаться столько, сколько понадобится для вашего выздоровления, — выкрикнул Спрюс. — И только после этого…

Он закрыл рот, сверкнул глазами, а затем все же, очевидно, пересилив себя, заявил:

— После длительного контакта с вами даже самые крепкие заражаются чертами, характерными вашему роду. После возвращения приходится проходить реабилитацию, чтобы избавиться от них. Я уже давно ощущаю себя запятнанным…

— Поместите его над огнем, — приказал Таргофф. — Мы вытянем из него всю правду.

— Нет, нет! Вам этого не удастся! — закричал Спрюс. — Не удастся! Мне давным-давно следовало это сделать! Но кто знает, может быть…

Он упал на землю, и кожа его стала быстро голубеть. Доктор Стейнберг, один из членов Комитета, осмотрел его. Но и без этого всем давно стало ясно, что этот человек умер.

— Нужно убрать его отсюда, — сказал Таргофф. — Я бы посоветовал сделать вскрытие. Мы будем ждать ваш отчет, доктор.

— Каменным ножом, без необходимых препаратов, без микроскопа? Какого рода отчет вы ожидаете? — вскричал Стейнберг. — Впрочем, было бы очень интересно, в самом деле, взглянуть на внутренности этого существа.

«Спрюса» унесли.

— Я рад, что он не заставил нас признаться в блефе, — сказал Бартон. — Если бы он молчал, то нам ничего не оставалось бы делать, как признать себя побежденными.

— Значит, вы действительно не собирались подвергать его пыткам? — удивился Фригейт. — Хотя я надеялся, что вы запугивали его. Правда, черт вас знает. Голова идет кругом. От вас всего можно ожидать. По крайней мере, я бы сразу же ушел, скорее всего, навсегда бы ушел от вас.

— Ну, ну, Питер, — начал успокаивать американца Руах. — У нас никогда не было никаких кровожадных намерений относительно этого лже-Спрюса. Он прав, если бы мы применили пытки, то были бы ничуть не лучше Геринга и его приспешников. Но мы могли бы использовать против него другие средства. Например, гипноз. Если мне не изменяет память, вы, Бартон, на Земле были специалистом в этой области?

Бартон кивнул, но ничего не ответил.

— Но вот в чем неприятность, — начал Таргофф, — мы ведь так и не знаем, добрались ли мы до истины. Может быть, он нам все врал. Монат выдвигал предположения, и если они были неверны, Спрюс мог довольно легко увести нас в сторону, соглашаясь с этими выдумками. Я бы сказал, что сейчас ни в чем нельзя быть уверенным относительно этого дурацкого допроса. Надо было действовать как-то по другому.

Они согласились в одном. Теперь, когда Они, кем бы Они не были, знают о зрительных способностях Казза и его соплеменников, возможность обнаружить еще одного их агента отпадает. Они наверняка предпримут надлежащие меры для исправления своей ошибки.

Стейнберг вернулся ровно через два часа.

— Нет ничего, чем бы он отличался от любого другого представителя вида «гомо сапиенс». Кроме вот этого небольшого устройства. — Он протянул черный блестящий шарик, размером со спичечную головку. — Я обнаружил это на поверхности лобной доли мозга. Он подсоединялся с помощью проволочек к некоторым областям мозга и был заметен только под определенным углом зрения. Мне просто повезло, что я это обнаружил. Я думаю, что Спрюс убил себя с помощью этого устройства, буквально подумав, что надо умереть. Каким-то образом шарик преобразует желание умереть в соответствующее действие. Возможно, он реагирует на мысль выделением какого-нибудь яда, распознать который у меня сейчас нет никакой возможности. — С этими словами он передал шарик членам Комитета.

Тридцатью днями позже, перед самым восходом солнца, Бартон, Фригейт, Руах и Казз возвращались из плавания вверх по Реке.

Вокруг них клубился густой холодный туман, поднимавшийся в эти последние часы ночи над Рекой на высоту до 5–8 футов. Ничего не было видно далее, чем на длину прыжка с места сильного мужчины. Бартон стоял на носу одномачтовой бамбуковой лодки. Он знал, что они находятся недалеко от западного берега, так как в относительно мелких местах течение заметно ослабевало, а они только что свернули с середины Реки к левому берегу.

Если его расчеты верны, они должны находиться поблизости от развалин «чертогов Геринга». В любое мгновение он ожидал увидеть полосу более интенсивной тьмы, возникающую из темных вод — берег земли, которую он теперь называл Домом. Дом для Бартона всегда был местом, из которого он отправлялся в очередное путешествие, местом отдыха, временной крепостью, где можно без помех писать книгу о своей последней экспедиции, берлогой, где зализывались раны, боевой рубкой, из которой он высматривал новые земли, подлежащие обследованию.

Всего лишь через две недели после смерти Спрюса Бартон ощутил необходимость податься в какое-нибудь другое место. Он прослышал, что на западном берегу, примерно в 100 милях вверх по Реке, обнаружили медь. Это был берег, заселенный на протяжении пятнадцати миль сарматами пятого века до н. э. и голландцами из тринадцатого века н. э.

Бартон не очень-то верил в правдивость этого слуха, но это давало ему долгожданный повод отправиться в путь. Он пустился в плавание, не обращая внимания на мольбы Алисы взять ее с собой.

Теперь, месяц спустя, после многих приключений — некоторые из них были даже весьма приятными — они были почти дома. Слух оказался вовсе не беспочвенным. Медь была, но в ничтожных количествах. Поэтому четверка забралась в свою лодку, предвкушая легкое плавание вниз по течению с наполненными непрекращающимся ветром парусами. Днем они плыли, приставая к берегу во время еды повсюду, где встречались дружелюбные люди, позволявшие странникам воспользоваться своими чашными камнями. Ночью они или спали среди дружественных аборигенов, или плыли в темноте мимо враждебных берегов.

Последним этапом их поездки стал проход опасного участка Реки после захода солнца. Прежде чем попасть домой, нужно было пройти мимо сектора долины, в котором на одной стороне жили охочие до рабов мохауки восемнадцатого века, а на другой столь же алчные карфагеняне третьего века до н. э. Проскользнув мимо них под покровом тумана, они почувствовали себя почти что дома.

Внезапно Бартон произнес:

— Вот и берег! Пит, спускай мачту. Казз, Лев, за весла!

Через несколько минут после достижения берега они вытащили свое легкое судно из воды и затащили на пологий берег. Теперь, когда они выбрались из тумана, стало видно, как светлеет небо над восточными горами.

— Считавшиеся мертвыми возвращаются живыми! — продекламировал Бартон. — Мы в десяти шагах от чашного камня у развалин.

Он окинул взглядом бамбуковые хижины. Нигде не виднелось ни одной живой души. Долина спала.

— Вам не кажется, — удивился он, — странным то, что до сих пор никто еще не поднялся? По крайней мере, нас должны были окликнуть часовые!

Фригейт указал в сторону смотровой башни справа от них.

Бартон выругался:

— Черт побери, эти негодяи или спят, или бросили свой пост!

Но он уже почувствовал, что дело было не этом. Он ничего не сказал остальным, но только ступив на берег, он уже был уверен, что здесь что-то неладно.

Высоко поднимая ноги в высокой траве, он побежал к хижине, в которой жил вместе с Алисой.

Алиса спала на ложе из бамбука и травы справа от входа, завернувшись в одеяло из полотнищ, скрепленных магнитными застежками, так что виднелась только одна голова. Бартон откинул одеяло, встал на колени перед свернувшимся на низком ложе в калачик телом и приподнял ее за плечи. У нее был здоровый цвет лица и нормальное дыхание.