Теперь французы располагали на фронте в 40 км. у реки Эна 2000 легких 75-мм пушек, 1930 орудиями тяжелой артиллерии, 17 орудиями большой мощности и 1650 траншейными орудиями. Пассивные участки фронта перед атаками занимались территориальными частями, давая возможность сосредоточить лучшие войска на участках прорыва. Первые атаки должны были привлечь и измотать резервы противника, а последующие — достичь прорыва обороны. Однако из-за плохой погоды артподготовка все время откладывалась, и наступление уже не представляло для немцев секрета. Тяжелая артиллерия большой мощности, например, 280-мм мортиры с дальностью стрельбы в 10 км, придавалась дивизиям, которые использовали ее в своих интересах — для обстрела целей в 3–5 км, хотя эта задача могла быть выполнена и обычной дивизионной артиллерией. При этом глубина немецкой обороны превышала 15 км. Уцелевшие германские пулеметы буквально пригвождали атакующих, за несколько минут нанося большой урон, особенно в командном составе.
Атаки англичан у Арраса также не удались, несмотря на танки, атаки перекатами (первая волна достигала нужного рубежа и закреплялась, пропуская следующие) и подвижный огневой вал — 100–150 м. за три минуты. Позднее огневой вал, включая огонь пулеметов, развился до 7 и более линий, глубиной до 1,5 мили.
Основные силы немцев теперь находились в тылу, и сокрушительные многодневные удары артиллерии союзников почти не доставали до них. Как только атакующие французы и англичане утрачивали поддержку тяжелой артиллерии и пулеметов, останавливаясь перед второй позицией, немцы контратаковали с флангов и из глубины, восстанавливая фронт.
Немецкие войска заранее отошли на главную полосу обороны вне досягаемости артиллерии противника. Французская пехота была встречена огнём неподавленных немецких орудий и пулемётов. Наступлению мешало ненастная погода — начавшиеся дожди с метелями. Не помогла и атака 128 французских танков типа «Шнейдер». Почти все они были подбиты германской артиллерией и авиацией. Уцелело не более 10 машин. Опять продвижение, как французов, так и англичан, исчислялось немногими километрами, за которые приходилось щедро платить солдатской кровью. Оперативного прорыва достичь так и не удалось. В мае по настоянию французского правительства, извещённого об огромных жертвах, наступление было прекращено. Англичане потеряли убитыми и ранеными 160 тысяч человек, французы — 180 тысяч, а немцы — лишь 134 тысячи. Кроме того, 29 тысяч германских солдат попали в плен. При мерно такими же были потери пленными у союзников. Участвовавшие в наступлении две русские бригады потеряли убитыми и ранеными 5183 человека.
Провал наступления привёл к отставке Нивеля, заменённого Петэном, и к волнениям во французской армии. Отдельные полки отказались идти в бой, а некоторые части захватывали грузовики и поезда, чтобы добраться до Парижа и предъявить правительству требования о немедленном заключении мира. 30 мая солдаты 36-го и 129-го полков попытались прийти на помощь бастовавшим парижским рабочим, но были отогнаны артиллерийским огнём. Для подавления волнений Петэну в июле пришлось ввести смертную казнь за отказ повиноваться своим командирам. Ему удалось не допустить открытого мятежа во французской армии, но на несколько месяцев она утратила способность к наступательным операциям. Атаки с ограниченными целями продолжали только англичане, в начале июня добившиеся тактического успеха у Мессин. В июле и августе английским и французским войскам с помощью танков удалось одержать несколько частных побед. В октябре французам удалось срезать мальмезонский выступ, захватив 11 тысяч пленных. Этот успех поднял боевой дух армии.
Тайна июньского наступления 1917 года
После того как в конце марта 1917 года немцами был захвачен Червищенский (Тобольский) плацдарм на реке Стоход, Верховное командование надолго запретило предпринимать какие-либо действия на Восточном фронте.
29 марта командующий 5-й армией А. М. Драгом и ров писал главнокомандующему армиями Северного фронта Н. В. Рузскому: «Три дня ко мне подряд приходили полки, стоявшие в резерве, с изъявлением своей готовности вести войну до конца, выражали готовность идти куда угодно и сложить головы за родину, а наряду с этим крайне неохотно отзываются на каждый приказ идти в окопы, а на какое-либо боевое предприятие, даже на самый простой поиск, охотников не находится, и нет никакой возможности заставить кого-либо выйти из окопов… Настроение падает неудержимо до такой степени, что простая смена одной частью другою на позиции составляет уже рискованную операцию, ибо никто не уверен, что заступающая часть в последнюю минуту не откажется становиться на позицию, как то было 28 марта с [70-м] Ряжским [пехотным] полком (который после уговоров на позицию встал)».
К маю воинскую службу вынуждены были оставить более 120 высших должностных лиц, в том числе 75 начальников дивизий, 35 командиров корпусов, 2 главнокомандующих армиями фронтов и 1 помощник главнокомандующего, 8 командующих армиями, 5 начальников штабов фронтов и армий. В мае были зафиксированы убийства генералов на фронте — Я. Я. Любинкого и П. А. Носкова. До этого, еще в ходе Февральской революции, произошли массовые убийства офицеров в Кронштадте, Гельсингфорсе и Петрограде. Командующие фронтами и Алексеев докладывают, что «дисциплинированных войск нет… армия накануне разложения… армия на краю гибели». Однако, по мнению ряда генералов, наступление являлось единственным способом спасения армии от гибели. К лету в запасном батальоне Московского гвардейского полка из 75 офицеров на службе остались 21 — в основном прапорщики и подпоручики, заявившие о своих симпатиях к новому строю. В то же время Алексеев пытался убедить правительство «вовсе отменить приказ об общем наступлении», видя в нем путь к гибели русской армии.
Но Временное правительство путь к восстановлению боеспособности армии видело в организации победоносного наступления. Опытные генералы и офицеры к успеху подобного замысла относились крайне скептически. Будущий донской атаман и известный писатель, а тогда командир 2-й Сводной казачьей дивизии генерал Петр Краснов вспоминал: «… Меня спросили, как я смотрю на переход в наступление революционными войсками, с комитетами во главе. Я ответил, что, как русский человек, я очень хотел бы, чтобы оно завершилось победою, но, как военному, сорок лет верившему в незыблемость принципов военной науки, мне будет слишком больно сознавать, что я сорок лет ошибался». О ненадежности армии предупреждал и Верховный Главнокомандующий М. В. Алексеев, 16 (29) апреля писавший военному министру А. И. Гучкову: «С большим удивлением читаю отчеты безответственных людей о «прекрасном» настроении армии. Зачем? Немцев не обманем, а для себя — это роковое самообольщение. Надо называть вещи своими именами, и это должны сделать Временное правительство, трезвая печать, общество, все партии, пользующиеся авторитетом масс и коим дорога свобода народов, населяющих Россию». Однако решение о начале наступления все-таки было принято.
Новый военный министр Александр Керенский и новый Верховный Главнокомандующий генерал Алексей Брусилов настаивали на том, что главный удар должен быть нанесен на Юго-Западном фронте, а вспомогательные — на всех остальных фронтах, чтобы вовлечь всю массу солдат в бои и отвлечь ее от разлагающего влияния политизированного тыла. По свидетельству его жены Н. В. Желиховской, Брусилов говорил тогда: «Дайте мне три месяца, и мы будем в Берлине диктовать нашу волю».
3 июня 1917 года офицер 1-го гвардейского корпуса писал родным с Юго-Западного фронта: «Мы назначены для развития удара… К самой идее наступления я отношусь отрицательно. Я не верю, что с такой армией можно победить. Если же наступление будет неудачно, то правительство и весь командный состав полетит к чорту. Они играют опасную игру. По-моему, наступление — легкомысленная авантюра, неудача которого погубит Керенского». 11 июня командир того же корпуса докладывал о полках, в которых прибывшие пополнения составляют 60–80 % боевого состава рот, что крайне неблагоприятно отразилось на боеспособности. «В настоящее время настроение полков не дает возможности поручиться, что таковое выдвижение [в первую линию] будет выполнено».
