Чулки с меня спадали, шнурки эти постоянно развязывались или же я сильно перетягивала ногу, так что она начинала неметь. Тяжелый меховой плащ, спору нет, дарил тепло, но по весу был точно Швинн.

Штаны надеть мне не позволили. Я могла их носить здесь, но не в Сердце Мира на глазах у всех остальных Сыновей Бога. Только платья, подбитые мехом. Те самые платья, по которым я скучала столько времени, пока носила бесформенные мешки. Теперь я готова была променять эти сексуальные вырезы на теплые мешки, которые укрывали меня с ног до головы.

Я представила, как холодно, должно быть, там наверху, и натянула поверх чулок и кожаной куртки, еще одно платье, какое осталось неразрезанным. Надо же, когда-то я стремилась пощеголять ножками, ха! Сверху все этого был плащ на меху.

Анкхарат тоже был в плаще, но одежды на нем было всяко меньше. Перед полетом мне выдали даже варежки и шапку. Но варежки были какие-то неправильные — они представляли собой кусок мехового отреза, нашитым на кожаную полосу, которая завязывалась на кисти. С изнаночной стороны варежек была пришита кожаная петля, которая надевалась на указательный палец. И все. Если держишься за всадника или даже за поводья в таких недоварежках, то мех покрывает кулак хотя бы сверху, хотя все равно холодно. А привычные варежки, похоже, еще не изобрели, не говоря уже о перчатках.

Когда Анкхарат в последний раз решил проверить все подпруги, я подбежала к Зурии и крепко обняла ее.

— Я буду ждать, — сказала жрица.

Я поцеловала Швинна в его колючие усы и вернулась к орлу. Анкхарат подсадил меня, обошел, сел сам. Махнул рукой собравшимся.

Когда я обвила его руками, подтянула ноги, как он учил меня в самый первый раз, он прошептал мне:

— Готова?

Я кивнула. И все равно вскрикнула, когда орел, расправив крылья, устремился к краю срезанной макушки пирамиды и, перемахнув через лужу, рухнул вниз.

Как давно я не летала! И как же страшно, мать вашу! Анкхарат-то был опытным наездником, а я?… Я Швинна даже рысью не пускала, только прогулочным шагом. Да и ногами можно было в любой момент коснуться земли. На спине тигра не то, что в седле велосипеда.

После того, как орел стал набирать высоту, я пересилила себя и глянула назад на пирамиду, ставшую мне настоящим домом.

Полосато-оранжевая точка наворачивала круги вокруг человека в красной одежде — это Швинн выпрашивал у Зурии еду.

Дорога выдалась тяжелой. В разы тяжелее моего первого путешествия над землями Нуатла. В тот раз страх не позволял мне любоваться окрестностями, сейчас — леденящий ветер. Всю дорогу я утыкалась лицом в спину Анкхарата. Оголенные части тела ветер резал точно ножом.

Хотя Анкхарат и не летел высоко, над самыми макушками деревьев. А выше нас бежали полные дождя облака и дул порывистый ветер.

Как во всех городах и во все времена в Сердце Мира было значительно теплее. Дома-пирамиды защищали от ветра, а освещающие улицы многочисленные факелы и костры нагревали воздух. Люди не ходили по улицам, закутанные по самый нос в меха, как я предполагала. Женщины носили все те же платья с глубоким вырезом на груди и двумя вырезами на длинной юбке, чтобы при ходьбе оголялись колени. Разве что в их гардеробе появились меховые боа и муфточки, в которых они прятали озябшие руки.

Мне пришлось часа два отмокать в горячем источнике, чтобы прийти, наконец, в себя и перестать дрожать.

Приземлившись, Анкхарат высадил меня, передал на попечение рабу-управляющему домом-пирамидой и, поцеловав на прощание, улетел восвояси.

Когда мы прилетели, было еще светло, но когда я, покинув горячий источник, оборудованный на нижнем уровне пирамиды, рухнула на ту широкую постель, которая была единственной мебелью в отведенной мне спальне, за окном уже сгустилась ночь.

Молчаливый раб принес еду и замер у входа, сцепив перед собой руки. Я проглотила мясное жаркое с развалившимися кореньями, безвкусными, как мороженая репа, даже вытерла глиняную чашу куском лепешки, до того я была голодна. Подумала об Анкхарате и о том, удалось ли ему съесть хоть что-то к этому часу. Пусть он и был в разы выносливее меня, но всему есть предел, верно?

Когда я доела, раб подхватил посуду и принес мне еще одну глиняную тарелку. На ней лежали медовые соты.

Могу поспорить, что это те самые, с Солнечного острова. Я облизнулась, как кошка. Мед сверкал расправленным янтарем на тарелке.

Примерно раз в неделю к твердым безвкусным лепешкам подавали ложку меда, не больше. О шоколаде не приходилось и мечтать.

В это мире мне действительно страшно не хватало сладкого. Я почти забыла вкус шоколада, мороженого или кофе, только помнила, что когда-то эти продукты приносили неземное удовольствие. Я не шутила, когда просила Анкхарата привезти что-то сладкое.

Он запомнил.

Я коснулась пальцами липкой соты. Нагнулась и откусила кусок. Кто бы мне сказал, что я душу Дьяволу продам за мед, фиг бы я поверила.

Я ела и, наверное, урчала, как Швинн, когда ему доставалась печень убитого оленя. Потом я облизала каждый палец. Потом даже тарелку. Каждая капля такого ценного продукта не должна была пропадать даром.

Бесшумный, как призрак, раб сам забрал тарелку, когда я отставила ее в сторону, унес и расстелил постель, хотя я и сама могла это сделать.

Так близко с рабами я еще не сталкивалась. В поместье их было несколько, они помогали Зурии по хозяйству и готовили еду, но никто из них не прислуживали мне.

Давным-давно, когда я только столкнулась с рабами в пирамидах Анкхарата и уставилась на них, Зурия с удивлением объяснила мне, что рабов нельзя замечать. Пока они хорошо исполняют свою работу и предугадывают желания хозяев, к ним нет нужды обращаться, звать, прогонять. Они исчезают ровно тогда, когда нужно и появляются, когда в них нуждаются. Лучшие рабы живут и умирают безымянными.

Только когда раб провинился или достоин наказания, ты смотришь ему в глаза и называешь по имени. Всех мужчин-рабов звали одинаково, как и женщин-рабынь.

Мне сложно было с этим смириться. Понятное дело. Но, стиснув зубы, пришлось смириться, что мне не по силам организовать им профсоюз, выбить из правящей верхушки, то есть из Анкхарата, пособия и отпускные и тому подобное…

Этот мир был другим, снова и снова повторяла я самой себе, я должна это наконец-то понять. Либо я принимаю его таким, какой он есть, либо становлюсь для рабов Спартаком и жгу дома из-за жестокого обращения с женами… Жечь дома мне не понравилось. Тем более что вряд ли пожар чему-то научил Асгейрра.

На самом деле, я с самого начала очень опасалась и опасаюсь до сих пор изменить или нарушить что-либо во времени. Повлиять так, как уже повлияла, скажем, на Анкхарата.

Он изменился. Отношения со мной невозможны без этого.

И, кажется, я уже скучаю по Зурии и Швинну.

Усталость взяла верх, а сытость дополнила начатое. Скинула одежду, я нырнула под одеяло. Услышала, как раб вынес лишние факелы, и комната погрузилась в полумрак, освещаемая только неровным светом огня в камине.

Мысленно я снова вернулась к прошлой ночи. Обнимая меня, в полумраке, в тепле горячего источника, Анкхарат сказал, что гонки, в которых он займет последнюю десятую дорожку, назначены на третий день. Это уже завтра.

Церемония начнется тем же вечером, после пира в честь победителя гонок. На этом же пиру Сыновья Бога попрощаются с беременными избранницами. Пришло их время удалиться на Остров, чтобы выносить и родить там сыновей. Детям не место в Сердце Мира, пока им не исполнится хотя бы три года.

Он не сказал, что ждет меня дальше, ведь я, единственная из них, не беременна. А я не стала спрашивать, раз не беременна, то остаюсь с ним, разве нет?

После пира и проводов избранниц Анкхарат вместе с братьями войдет в Храм и спустится на самые нижние его уровни, где и должен будет провести целых шесть дней без еды и сна. Они будут поститься, чтобы очистить разум и помыслами разгадать волю Богов. Покинуть Храм самостоятельно и раньше срока они не могут. На место входа жрецы задвигают особую зачарованную стелу — дверь, по сути. Уникальная и особенная дверь, призванная оградить Сыновей от суеты внешнего мира и не дать божествам проникнуть в мир обычных смертных. Вот почему во всем Нуатле больше нигде не было дверей. Они были священны и имелись только в единственной зале главного Храма.