Там медики уже выкатили из машины каталку, они отступают на шаг назад, когда я вылезаю на дорогу.

Я прохожу мимо. Меня предали, знаю. Опять. Снова. Но меня предупреждали. «Прости, если можешь».

Я не знаю, могу ли я.

Сейчас я даже не могу думать о тебе, Анкхарат. Сломать ногу и то не так больно, чем позволить думать о тебе, Анкхарат.

Ты пытался, я знаю, пытался предупредить, но если бы ты предупредил меня, как есть, это могло не сработать. Я могла бы выдать себя и тебя своим наигранным гневом, отчаянием, слишком медленной реакцией. Асгейрр знал только один рычаг давления на тебя — и это была я.

Эта мысль пока не очень помогает. Боль все равно не утихает. Это больно, Анкхарат. Очень больно.

Я иду вперед. Я помню тебя, помню ночи с тобой, и я знаю только одного человека, который объяснит мне, что нужно делать дальше. Что нам ждать дальше. Он умный, очень умный.

Его зовут Питер. Жаль, что вы никогда не познакомитесь.

Он полюбил другую, сейчас я скажу ей, что она подходит ему больше, чем я. Гораздо, гораздо больше. Если дойду.

А я дойду. Обязательно дойду. Ради нас. Ради них.

Ради целого мира, чью историю я не знаю, но они знают. Я, наконец, оценила знания своих друзей.

Лучше поздно, чем никогда? Не знаю. Может быть.

Я иду, ковыляю. Иногда запрокидываю голову и глотаю капли дождя. Внутри меня бушует огонь. Я зла, очень зла на тебя, Анкхарат. Тебе повезло, что я так далеко.

Синие отблески скорой помощи меркнут, машины обдают меня водой. Я могла бы попросить их подвезти меня, если бы внутри них были водители. Но за рулем никого нет.

Это сон, мираж или видение воспаленного разума, сейчас это не важно. Конечно, мне ведь дали какое-то успокоительное, иди знай, что они развели в нем. Но иначе я бы не оказалась здесь. Не смогла бы повернуть время вспять. И снова встретиться с погибшими друзьями.

Мимо проносятся одни и те же машины. Синяя, красная. Красная, синяя. Это закрома моего подсознания. Не исключено, что именно они проезжали мимо меня, когда я мчалась, не разбирая дороги. Это не я, это мозг запомнил их.

Почему же, мозг, ты не запомнил ничего полезного? Например, разговоры Питера и Хлои, которые я слушала часами? Мне не пришлось бы тащиться полумертвой в кафе в надежде вытащить из друзей толику полезной информации, которая может пригодиться мне в первобытном мире.

Я различаю огни придорожного кафе. И вижу Питера.

Теперь это действительно он. Питер стоит так же, как я и запомнила. Вскочил на ноги, опрокинув табурет позади себя. Смотрит через стекло на меня, которой не должно быть на парковке в этот миг.

Но я снова здесь. Потому что меня снова предали.

Я простила их, Анкхарат, тебя должно это успокаивать. Вероятно, и у тебя тоже есть шанс. Когда-нибудь. Не сейчас. Сейчас можешь даже не искать меня. Бесполезно.

Питер стоит, даже не моргая. Неведомая сила держит его. Таких воспоминаний в моем разуме нет. Я не знаю, что происходило здесь, когда ушла.

Я медленно ковыляю к стеклянной двери у входа в кафе.

Время замерло. Я запомнила его таким. Все, как было, когда я выбежала прочь. Этот мир умер для меня в этот самый миг. Разбился вдребезги, как тот стакан, что завис в воздухе в сантиметре от пола у столица возле дверей. Сейчас я не услышу звона бьющегося стекла. Сейчас мир замер, не понимая, что я делаю там, где меня быть не должно.

Официантка наливает кофе, но чашка не переполняется. Мужчина разинул рот, готовясь впихнуть в себя тройной бургер. Жир застыл на его пальцах. Его сын размазывает кетчуп ровным слоем по столешнице.

Я не видела всего этого раньше, не запомнила. Я вылетела из кафе и потом разбилась в аварии.

Но сейчас я иду к столику, за которым сидит Хлоя. Я снова вижу карандаш в ее рыжих локонах. Она собрала волосы на затылке, как только она одна умела — небрежность с примесью элегантности.

Мне до нее далеко. Во многом. Думаю, Хлоя научилась бы плести ожерелья из ракушек гораздо быстрее и лучше меня, если бы оказалась на моем месте.

Питер стоит возле стола и смотрит на пустую парковку, на которой он в последний раз меня видел.

Я сажусь на свое место. Там пустая тарелка, я жадно и с аппетитом ела, пока они обсуждали прочитанное в книгах. Я не слушала их. Как обычно.

Сейчас я тщательно всматриваюсь в застывшие лица друзей. На веснушки Хлои. На настоящего Питера, совсем не похожего на Анкхарата. Перед ними стопки книг и раскрытая тетрадь с переводом Питера.

Я не успела сказать им, пока они были живы, как сильно недооценивала их знания и увлечение историей.

Я говорю им это сейчас, хотя они и похожи на две восковые куклы в музее моих воспоминаний. Говорю, что они двое очень подходят друг другу. Что мне жаль и я прошу у них прощения.

А после тянусь через стол к раскрытой книге перед Хлоей. Издали вижу подчеркнутые маркером предложения. Маркер лежит рядом с ее рукой, но я закрываю книгу и читаю на обложке:

«Льюис Спенс. Атлантида. История исчезнувшей цивилизации».

Раз в шесть лет все десять Сыновей, ведомые жрецами Огня и Океана, спускались в глубины горного Храма.

Но прежде них в священные залы заводились десять быков. Жизни этих животных жрецы обещали Богам. Святилище Богов никогда не оскверняли кровью недостойных дикарей. Быков крепко привязывали к десяти колоннам из орихалка, на поверхности которых мастера по камню изобразили историю Нуатла от тех первых дней, когда Боги только сотворили первую женщину и рассудили, что будут брать ее по очереди.

Анкхарат не может глядеть на эту женщину на первой золотой колонне. Вместо Богини он видит совсем другую женщину.

Быков оставляли в Храме на девять дней, без пищи и воды, и лишь то животное, которые оставалось в живых, приносилось в жертву Богам, когда десять Сыновей Бога входили под своды Храма безоружными и готовыми к божественному откровению.

Ко встречи с Богами Анкхарат, оказался, не готов.

«Прости, если можешь».

Он не смог предупредить ее. А этих слов недостаточно для той, кем она была него. Теперь он это понимает.

Он слышал, как она что-то выкрикнула на том самом языке, когда лодка начала удалятся. Вряд ли это было что-то хорошее. Тот язык обладает силой. Наверное, он все-таки ошибся, не предупредив ее. Хотя бы случайных проклятий можно было избежать. А в том, что это были проклятия, его уверенность крепнет день ото дня.

В запертой зале Храма они сидят полураздетые, в одних только набедренных повязках, и смотрят на разожженное в центре залы пламя.

В эти дни в пламени Боги показывают прошлое и будущее.

Анкхарат видит в пламени женщину, которую отослал из Сердца Мира ради нее же самой. И до сих пор слышит ее крики.

Но чаще он вспоминает ее стоны.

Ему тоже кое-что известно о чувствах. Так он сказал. Теперь ему известно, пожалуй, даже больше, чем должно быть известно мужчине для спокойной жизни в Нуатле.

Анкхарат потерял счет днем. Дурманящие напитки отгоняют его сон. Изредка они пьют соленую воду из одной чаши, передавая ее по кругу, в знак почтения перед Богом Океана. Когда они убьют последнего из выживших быков, — а ему уже отказывают силы, и он лежит на пучках соломы и часто дышит, — они будут пить его кровь. Тоже в честь Богов. Кровь соленая, как океан, и красная, как плодородная земля Нуатла.

Девять туш быков лежат возле колонн, все еще привязанные. В зале витает отчетливый запах смерти. Анкхарат знает, скоро смерть коснется их самих.

Десять Сыновей сидят полукругом и не отводят глаз от языков пламени. В эти дни с каждым из них разговаривают их настоящие отцы — Боги.

Анкхарат не слышит Богов. Он понимает, что, скорей всего, вызвал их гнев, потому что стремился к удовольствию, но так и не дал жизнь сыну. Анкхарат не чувствует раскаяния. Если бы было позволено, он бы проживал дни и ночи рядом с ней снова и снова.

Однажды сидящий неподалеку от Аталаса Саймир начинает плакать.