– Мы быстро, – обжигая горячим дыханием мою шею, пообещал он. – Очень.

– Ты… не…

Последние крохи моего самообладания издохли с пошлым, сладострастным стоном, когда мужские пальцы, справившись с двумя верхними пуговицами на моей ширинке, скользнули сразу под ткань белья.

Серго зашипел, а я нецензурно выругалась.

– Повтори! – потребовал, наматывая мои собранные в хвост волосы на кулак и поворачивая меня лицом к стене. – Повтори.

Да пожалуйста!

– Твоюжжж…

И в следующую секунду моя щека прижата к прохладной стене, левая грудь облапана жадно и, пожалуй, даже болезненно, но… очень, очень хорошо. А на южном полюсе, где всё уже давно растаяло и потекло, единовременно началось коварное и вместе с тем невыразимо сладкое вторжение.

Острое.

Или недостаточно острое, потому что три с половиной возмутительно медленных движений спустя, Серго рыкнул:

– Не так хочу. – И я даже не успела понять, как оказалась стоящей на четвереньках на отполированной до блеска поверхности журнального стола.

Я вижу в мутном отражении свой ошалевший взгляд, вижу задранный до горла свитер и свою обнажённую грудь, которую жадно сжимают мужские ладони. Зрелище, прямо скажем ох…

Серго, рывком ворвавшись в моё тело, снова намотал мой хвост на свой кулак, и со злостью, от которой вдоль моего позвоночника пробежал табун развратных мурашек пообещал:

– Сейчас будет жёстко. Держись.

Я вцепилась пальцами в край столешницы и, несмотря на предупреждение, заорала, ибо то, что делал со мной этот мужчина было далеко за пределами моей персональной чувственной шкалы.

– Серёжа-а!!

Он врывался в меня сильно и жёстко. Ругался. Сжимал сильными руками мои бёдра и талию, а когда его зубы коснулись местечка, где шея превращается в плечо, перед моими глазами полыхнул такой фейерверк, что я, кажется, на какой-то момент даже потеряла сознание.

***

– Руська… – Отрывистое частое дыхание обожгло влажную кожу на моей шее, и меня от макушки од кончиков пальцев на ногах прошила остаточной волной наслаждения. – Рехнуться можно. Я чуть сдержался.

– Мгу...

Лёжа животом на журнальном столике, я чувствовала себя выброшенной на берег медузой. Пошевелилась, понимая, что надо встать и, если мы всё же хотим попасть сегодня на хоккей, привести себя в порядок.

Серго помог мне встать, а потом, не обращая внимания на моё смущение, подхватил на руки и вот такую, голозадую и растрёпанную, понёс в ванную. От чувства неловкости у меня зашумело в ушах, и только когда мы, раздевшись, одновременно вошли в душ, чтобы смыть с себя следы нашей внезапной близости, я заметила, что у моего мужа какое-то уж слишком напряжённое лицо, и поняла, что его последняя фраза прозвучала весьма неоднозначно.

– Что значит, чуть сдержался? – переспросила я с запозданием.

Серго выдавил себе на руку гель для душа и с сосредоточенным видом принялся втирать мыло в мои плечи, одновременно лаская большими пальцами ключицы.

– Наверное, я должен был сказать тебе раньше, – решительно начал он, и я вдруг жуть до чего перепугалась. – Но я не жалею о том, что Владыка нас поженил.

– Что?

– Я его даже готов поблагодарить при встрече, потому как если бы не его блажь, мы никогда не узнали бы друг друга.

Он снял со стены лейку и, переключив её на мягкий режим, аккуратно, чтобы не намочить мои волосы, начал смывать с нас пену.

– Что ты думаешь по этому поводу?

– А?

Думать в этой ситуации не получалось. Получалось, почему-то только пугливо моргать.

– Стоит нам благодарить Владыку? Или… – Серго осёкся, поймав мой ошалелый взгляд. Улыбнулся. Выключил воду и, наклонив голову, потёрся носом о мою шею. – Я пытаюсь сказать, что ты мне очень нравишься, Руська. Так сильно, что мне отчаянно хочется послать нашу договорённость по боку. И я только что едва не поставил тебе метку.

– О Боже! – ахнула я. – Ты…

– Ключевым словом было «едва», – прижав палец к моим губам, усмехнулся он. Затем помог мне выбраться из душа и, пока я переваривала полученную информацию, взял полотенце и начал осторожно стирать влагу с моей кожи.

В молчании мы вошли в большую спальню, куда успели перекочевать почти все мои вещи. Я достала из комода свежее бельё, а Серго прислонился плечом к стене и вдруг спросил:

– Скажи мне, Русь, если бы я не сдержался сегодня и всё-таки поставил метку. Как бы ты к этому отнеслась?

Мой мрачный взгляд стал бы для кого угодно достойным ответом.

Для кого угодно, только не для Серго.

– Так как же?

– Разозлилась бы, – ответила я. – Разочаровалась. Обиделась. Что ты хочешь от меня услышать?

– Да, – ответил Серго.

– Что?

– Я хочу услышать от тебя «да», когда в следующий раз мы поднимем вопрос о метках, потому что я для себя всё решил. А ты? Сколько времени понадобится тебе, чтобы ты смогла рискнуть доверить мне свою жизнь не на время, а навсегда?

Прижав к загоревшимся щекам ладони, я жадно глотнула внезапно ставший густым воздух.

– Я… не знаю. Мне… – Суетливо я осмотрелась по сторонам. Взгляд упал на брошенный на подоконник хоккейный свитер. Боже! Спасибо тебе за идею. – Мы опоздаем, Серёжа. Нехорошо получится, я же обещала Матюше, что приду. Он ждать будет…

Сказала и чуть не захлебнулась в накрывшей с головой панической волне. Говорить оборотню в такой момент о другом мужчине – дурная идея. Тем б.олее когда он не знает, что этому мужчине едва ли исполнилось десять лет.

Но вопреки моим страхам, Серго криво ухмыльнулся.

– И кто он, этот Матюша? Племянник? Кузен?

– Ученик, – призналась я. – И между прочим он играет за «Звезду».

Серго присвистнул.

– Серьёзно? Тогда и вправду опаздывать не стоит. Поторопись, душа моя.

Обрались мы очень быстро. Я надела тёплую куртку и хоккейный свитер с номером Серго поверх неё. Серго остановил свой выбор на джинсах и толстом тёмно-синем джемпере а-ля учитель истории. Если бы у нас в универе были такие учителя, я бы с начфака на исторический перевелась – зуб даю!

В новеньком джипе, который Серёжке выдали во временное пользование, пока идут разборки со страховой, мой мужчина сначала позаботился о моём удобстве – включил печку, подождал, пока пристегнусь – и только после этого отъехал од дома.

К разговору, с которого я так позорно соскочила, он не возвращался, не обижался, не злился… В общем, вёл себя как всегда.

И я не выдержала.

– Ладно! – рявкнула на первом же светофоре. – Ладно. Мне совершенно точно надо кое-что объяснить.

– Я не настаиваю.

Глянув на этого паяца волком, я усмехнулась.

– Я настаиваю. Потому что ты мне тоже очень нравишься, Серёжа.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Он на секунду отвлёкся от дороги, чтобы посмотреть на меня.

– Очень?

– Да. И в этом вся проблема.

***

– Уверена, что хочешь поговорить об этом прямо сейчас? – уточнил он. – Может, вечером? Дома?

Может. Вечером. Дома. А лучше завтра или через год. Боюсь только, что и тогда мне будет нелегко говорить об этом. Стыдно.

Я посмотрела на мужа. Сосредоточенный. Уверенный. Сильный.

– Я боюсь.

– Меня? – изумился он.

И я со вздохом призналась:

– Будущего.

А потом взяла и рассказала ему про всё. Про ту маму, которую совсем почти не помню. Про то, что никто никогда прямо не рассказывал мне, куда она пропала, но я всё равно знала. И про то, как долго мне было больно и обидно из-за того, что она меня бросила. Как я не понимала её, и как однажды всё изменилось.

– Вадик тогда ещё совсем маленький был, несколько месяцев всего, – рассказывала я. – Я к маме в спальню зашла, а она плачет. Знаешь, свернулась так на кровати, ноги поджала, калачиком, в подушку грызёт, чтобы никто не услышал… У меня аж в глазах потемнело. Она мне ничего не объяснила тогда, я сама на кухне подслушала. Женщины, знаешь, любят языком почесать… Обсуждали, что у Вожака наложница с норовом. Что ей нужно своему мужику тапочки в зубах подносить, а она морду воротит из-за того, что он по другим бабам шастает… А ведь у неё даже метки нет, Серёж. Если даже без метки так больно, то что же… А я не люблю боль. Понимаешь?