Печально, не переставая, гудят суда. Длинной вереницей, скользя и проваливаясь в раскисшем снеге с водой, идёт . группа людей в рабочих брюках, заправленных в сапоги, в телогрейках, в морских бушлатах и свитерах. Сменяясь, несут на плечах гроб, завёрнутый в кормовой, огромный государственный флаг. Впереди процессии медленно, опустив голову, идёт помощник капитана судна, высокий человек без пальто, в водолазном свитере, на который надет форменный чёрный пиджак с золотом нарукавных нашивок. Чёрные форменные брюки заправлены в рабочие сапоги с загнутым вниз верхом. На длинных ремешках болтается где-то у колен наган в чёрной кобуре. Взят для прощального салюта. Боже мой, где это я? Разве в 60-х годах XX века капитаны ещё хоронят своих мёртвых матросов на необитаемых островах?

«А. П. Жиленко, матрос. Погиб 25 января 1960 года» — написано на могильной доске. Звучат залпы прощального салюта. Ревут суда.

День четыреста пятый. Пурга. Ветер 20 метров в секунду, и нет видимости. Все работы на льду прекращены. Антарктида спохватилась, что дала похоронить человека, но уже опоздала, мы успели сделать все как положено.

День четыреста восьмой, воскресенье. С утра возобновлена разгрузка. Снова взад и вперёд идут трактора по ледяной дороге. Днём разгрузка окончена. Вечером принято решение: выходить сегодня. Это чтобы не. выходить в понедельник. Обе команды бешено готовятся. В 22.00 из Мирного на борт «Кооперации» были доставлены последние отъезжающие.

День четыреста девятый. Понедельник, 1 февраля. Вчера отойти так и не удалось. С утра наша старушка все ворочается во льду, пытаясь развернуться. Наконец на буксире «Оби» это ей удаётся, и, дав длинные прощальные гудки, оба судна идут по каналу. Через два часа вышли на чистую воду, спрятались от ветра за айсберг и стали у припая борт к борту. Прилетел прощаться Ан-2 с начальством из Мирного. Идёт перекачка горючего с «Оби», чтобы нам хватило его до Африки. Оба экипажа целуются, палубы забиты людьми. Никогда не думал, что встреча двух судов так торжественна и величественна. Совет капитанов принял смелое решение — выходить в море сейчас же, то есть в понедельник.

В 16.30 наконец мы отошли от «Оби». Гудки, объятия, ракеты.

Снова любуемся закатом, айсбергами. Не могу представить, что можно жить без всего этого, без этого моря и этой уже такой привычной замкнутой на себе жизни.

Следующий день. Идём вперёд. Солнце, красивые кучевые облака. Их не было у нас на побережье никогда. Ночь сейчас почти тёмная, видны даже звезды.

День четыреста одиннадцатый. Айсбергов все меньше, пасмурно, спокойно. Мёртвая зыбь. Появились первые красавцы альбатросы. Распорядок дня: с утра до обеда — отчёт, потом обед и разное: кино, пинг-понг, книги. Остановились для ремонта машины. Во время двухчасовой стоянки пытались ловить рыбу. Кругом вспенивают воду киты или косатки, а рыбы что-то нет. Вечером в музыкальном салоне — песни…

День четыреста двенадцатый. Ветра по-прежнему нет, но крупная зыбь — к счастью, килевая. Переношу её хорошо, только голова тяжёлая. Облака разошлись, светит солнце. Айсбергов уже нет.

Основной волнующий вопрос: куда идём? Вечером стало известно, что направляемся в Порт-Элизабет, затем в Ист-Лондон. Только что наблюдали красивейший закат. Низкие тёмные облака, тяжёлая зыбь, отсвечивающая сталью, и у горизонта красные и лимонного цвета светлые пятна в просветах облаков. Бесподобно…

День четыреста тринадцатый. Пасмурно. Покачивает.

Волна бьёт «в скулу», но корабль отлично держится. Бортовой качки практически нет. С утра — отчёт, потом безделье. Сегодня уже первая настоящая тёмная ночь со звёздами. И Южный Крест над головой.

День четыреста шестнадцатый. Все судно скрипит и стонет. Иногда кажется, что оно во что-то врезалось или скребёт по булыжникам, упав с волны. В этот момент кто-нибудь говорит, что опять переехали кита. На палубе стоять трудно. Ветер до 30 метров в секунду. Шторм 10 баллов. Я в такой ситуации в первый раз. Чувствую себя хорошо. Только аппетит зверский и утром трудно вставать. Судно наше отличное и прекрасно сопротивляется боковой качке, лишь клюёт носом, зарываясь в волну.

Оказывается, при 10 баллах отдельные горы воды уже загораживают горизонт.

День четыреста восемнадцатый. Вчера шторм не ослабевал, судно с таким грохотом падало с волны, что иногда казалось, что оно натолкнулось на айсберг. Чувствую себя по-прежнему отлично. Изменили курс, и качка стала бортовой. Шторм не утихает. Утром по правому борту сквозь туман стали вырисовываться острова Принца Эдуарда — стена, уходящая под 45 градусов вверх. Вершина скрывается в тумане…

Качка не утихает, впервые вижу такую волну. Судно кренит с борта на борт так, что со стола летит всё, что там лежит. Когда наша старушка валится на борт и видишь, как идёт новая зелёная гора, которая сейчас поддаст ещё, кажется, что мы уже не встанем…

Самое интересное, что никого не укачивает. У всех прекрасное настроение, страшный аппетит. В столовой даже на политых скатертях невозможно есть: слишком энергично надо жонглировать тарелкой с супом. На стуле не усидишь, едешь вместе с ним. Поэтому многие едят стоя, «расклинившись» где-нибудь.

Я чуть не переломал ребра. Меня и одного радиста бросило на столик, стол вырвало вместе с паркетом из пола, и мы все улетели в угол. Ребята хохочут: «…ещё немного — и выломали бы борт». Все время откуда-то слышен грохот. Это летят плохо закреплённые ящики, стулья.

Часа два днём провели на палубе, фотографировали волны и альбатросов. Шторм очень красив и хорошо действует на нервы, если тебя не травит. Особенно шторм при солнце, как сегодня.

День четыреста двадцать второй. Второй день лежу как пласт, без движения. Приступ аппендицита! В самый неподходящий момент, в шторм. Около, потирая руки, облизываясь, как кот, ходит наш экспедиционный врач Серёжа Косачев… «Ну как, сделаем харакири?» Но я пока держусь. В каюте все время полно народу, большое участие принимает новая знакомая, наша классная служительница Валя, сидит рядом, сверкая улыбкой мне и всем ребятам. Снова в ходу наш антарктический юмор. Снимают мерку для моего гроба, идут разговоры про колосники. Я распределяю между ребятами своё имущество, завещаю кому что. Даже Валя подхватила наш стиль, говорит, что не разрешит бросать меня за борт, положит в рефрижератор, довезёт до Риги и сдаст моей Вале. Во всем этом какая-то доля правды. Тяжело делать операцию на качающемся судне на 30-м градусе южной широты. Уже жарко, и все плохо заживает. Так что главный вывод: надо терпеть и не сдаваться до родной земли. В запасе есть ещё уколы, хотят начать их делать сегодня.

Сильная слабость, болит голова.

День четыреста двадцать третий. Дела мои неважные, вчера потерял сознание. Почувствовал себя плохо, встал, вышел из каюты и хотел закричать, но упал в проходе. Операцию делать уже нельзя: уже слишком поздно. Надо лежать, чтобы глупый аппендикс не прорвался. Врачи колят уколами изо всех сил.

День четыреста пятьдесят шестой. Прошёл месяц, как я бросил писать. Боль в боку наконец прошла. Остались позади заходы в Порт-Элизабет, Ист-Лондон. Позади остался Кейптаун, первые дни безмятежного плавания в Атлантике, бассейн, душные ночи экватора, Южный Крест. Дня за два до экватора и дня два после его пересечения были отлично видны и Крест и Медведица.

Позади осталось чудесное утро, когда мы любовались Канарскими островами по левому борту и маленьким корабликом между небом и землёй. Канары навсегда останутся в памяти такими: синяя далёкая земля, синее море и белый кораблик, как бы висящий среди синевы. Остались позади дельфины, весело, не оглядываясь, идущие на метр впереди форштевня и вдруг уходящие вправо и влево.

Остались позади встречи с акулами с напоминающими чёрный парус плавниками, со спешащими посмотреть на нас любопытными черепахами и с пугливыми летучими рыбками. Позади ленивые тропические «станции» — остановки для проведения научных наблюдений и тревоги с криком «Человек за бортом!» и со спуском шлюпок.