Свободное рукой придерживая мою голову – видимо, чтобы я не дёрнул ей вперёд, на лезвие – второй он вынимает нож. Глазница полностью чёрная, из неё льётся кровь, а я извиваюсь от боли.

— Но это неинтересно, — я не вижу лица говнюка, но ясно осознаю, что в этот момент он улыбается. — Ты должен оценить мой подарок. Страшно, наверное, умирать?

Он не торопится нанести следующий удар, поигрывая ножиком, измазанным в чёрном.

— Мой подарок – это избавление от страха смерти. Раньше ты её боялся. Теперь ты будешь её ждать.

Нож движется ко второму глазу, я инстинктивно отшатываюсь – и я на экране, и я настоящий – но клинок останавливается.

— Нет, это мы, пожалуй, ещё оставим, - задумчиво произносит Паша. – Пригодится. Зато есть ещё...

Я украдкой бросаю взгляд на хронометраж видео. Прошло меньше половины. А ведь все происходящее еще и обрезано… Сколько длились мои мучения?

***

Кадры перемежались, обрывались на полуслове и перескакивали дальше, до следующего “интересного” момента, и в какой-то момент я уже имел бы все шансы не узнать себя, если бы не знал заранее, кого и что я увижу на нём. Лицо изрезано. Челюсть чудовищно обезображена – никогда не задумывался о том, как меняется рот, если вырвать половину зубов (а точнее, вырезать вместе с кусками дёсен). По волосам опознать себя тоже не получится – скальп содран и валяется где-то на полу. Единственное живое место на лице – это глаз; левый глаз, обращённый прямо в камеру.

В начале, он не смотрел сюда. Смотрел в пол, на Пашу, по сторонам, куда-то ещё – но не в камеру. Сейчас же я уставился прямо в камеру – будто зная, что сам наблюдаю за собой через экран мобильника.

Стоя у стены, я смотрю на то, как неделю назад на этом самом месте со мной делали... наверное, самое жуткое, что я когда-либо видел. Некоторые отдельные виды пыток – я даже не подозревал, что они существуют. А вот Паша знал и практиковал.

Я уже давно задаюсь одним вопросом. Ну, допустим, зачем это делает Паша – спрашивать не приходится. Одного вида на его довольную и слегка (слегка ли?) безумную морду достаточно, чтобы понять, что ему это доставляет несказанное удовольствие.

Но зачем Паше было записывать всё это на видео? Улика против себя самого, но для чего? Не показывать же мне, в самом-то деле. Я всё и так видел своим глазами... глазом, и даже принимал в этом непосредственное участие.

Два плюс два.

Скорее всего, мне удалось добраться до его личной коллекции. Вполне вероятно, что Паша занимался такими вещами не раз… и если мне удалось достать это видео, то наверняка есть и другие. Вот только почему всё это до сих пор не опубликовано?

Покачав головой, я вернулся к просмотру. Само собой мне не хотелось и дальше наблюдать за своей пыткой, однако что-то подсказывало, что я в прошлом решил показать себе эти видео не только затем, чтобы у меня появилась парочка-другая психологических травм.

На видео же я молчал. Молчать я стал примерно с того же самого момента, как и смотреть в камеру. Только тихое, хриплое сопение. Изо рта стекают капли чёрной крови. Во время одной из склеек меня вырвало после очередного удара в окровавленный живот – Паша едва успел отскочить.

— Тихо стало, - замечает он. – Знаешь, даже скучно. Посиди тут минутку, я сейчас вернусь.

Я сижу и монотонно смотрю в камеру. Хриплое дыхание. Я давно уже отвязан – ему понадобились мои руки, чтобы превратить их в кровавые чёрные обрубки – но едва ли смог бы встать, даже если бы захотел. Сижу. Смотрю в камеру. Дышу.

Это жуткое зрелище продолжается минуты две-три, а затем Паша возвращается. За время отсутствия он успел вытереть с рук кровь. В руках - CD-проигрыватель и коробочка с диском.

— Если стало скучно, нет ничего лучше хорошей музыки, - он улыбается доброй, дружеской улыбкой, даже какой-то заботливой. – Я решил, тебе понравится. Может, снова развеселишься, включишься в процесс.

Дисковод открывается. Диск ставится на место. Паша нажимает кнопку – и...

“На фундаменте жизни воздвигни свои монументы!

Подчини своей воле стремительный водоворот!

Будет трудно, но стоит ли жить без подобных моментов?

Ведь ты – пробуждённый!

Ты сможешь, ты сдюжишь –

Вперёд!” – несётся из динамиков. Песня Лики, самая мотивирующая, мать её, песня десятилетия.

Я на видео продолжаю смотреть в камеру. За музыкой не слышно хриплого дыхания, но я знаю, что оно есть.

***

— Мда уж. Я уже извинялся? Не помню, – прошлый я улыбнулся, – но попридержи коней, ковбой. Если сейчас твоё сердце загорелось праведным гневом, а кулаки грозно сжались для осуществления страшной мести… придется тебя обломать, – я развел руками на видео, – Я уже. По крайней мере, частично. Дотла эту конторку тоже спалили мы с тобой. Не понравилось обслуживание, – прошлый я зацокал языком и прикусил нижнюю губу. – Все несколько сложнее простой мести. К сожалению.

После того, как третье видео подошло к концу, я ещё долго стоял на месте, осознавая увиденное и борясь с дурнотой. Да, я с первого видео сказал правильно – такое дерьмо лучше есть маленькими ложечками, порционно. И, пожалуй, на сегодня я уже объелся его.

Впрочем, всего, случившегося со мной, это не объясняло, и хотя я не ждал, что разгадка придёт вот так сразу, быстро, стоило бы, наверное, осмотреть и остальные комнаты. И видео могут прийти, и в самих комнатах может что-то найтись. Лучше проверить сейчас – чем потом спускаться сюда ещё раз; теперь это обгоревшее место казалось мне пугающим до мурашек. Я еле удерживался от желания поминутно оглядываться, а тишина, недавно бывшая успокаивающей, теперь стала гнетущей и давящей не хуже зрелища собственной кожи, сдираемой заживо.

Телефон молчал. Включив на нём фонарик, я принялся открывать одну дверь за другой – благо, запертых среди них не оказалось. Ничего. Такие же обгоревшие стены, лопнувшие зеркала. Казалось, все эти комнаты были сделаны под копирку, одна к одной.

Для чего?

Три плюс три.

Я уже знал ответ. И практически не удивился, когда в девятой по счёту комнате обнаружил оплавленный штатив от камеры, а в тринадцатой – обгоревший человеческий скелет. Без пальцев на руках и ногах и без зубов. Небольшой хостел для больных маньяков на окраине столицы?

Затею осматривать “номера” я бросил на комнате с колодками и целым ведром с тавро для клеймения скота в виде египетского Анкха, прямо как подвеска у Усатого в машине. Это наталкивало на определенные мысли, но я был несколько не в состоянии оформить их в единое целое.

Я постоянно ждал новых сообщений, но – их не было. Прочие помещения, в которые мне удалось попасть, были либо пустыми, либо выгоревшими настолько, что найти в мешанине грязи и пепла какой-то предмет было невозможно.

Что же, пора выбираться. Развернувшись к выходу, я двинулся наверх, испытывая... нет, не облегчение: оно придёт, пожалуй, только тогда, когда я окажусь снаружи. Некое ожидание облегчения, стремление поскорее закончить.

Выбраться вверх по лестнице я старался как можно быстрее, да и сам путь наверх был довольно тяжёлым – попробуйте сами подниматься пешком почти пять минут! Поэтому я уже не старался, как на пути вниз, быть тихим. Лишь бы скорее оказаться... не тут.

Как оказалось, зря.

Ведь судя по звукам, наверху меня уже ждали.

Я замер на лестнице, стараясь не дышать. Чёрт. Дождался. Можно ведь было догадаться, что не я один в курсе про это место. И что теперь? Спускаться обратно, пытаться прикинуться ветошью?

Из подземелья только один путь наружу. Этот. И я более чем уверен, что те, кто пришли за мной, не дилетанты. Любая возможность проскочить к окну, к заднему выходу, просто пройти мимо них – предусмотрена ими.

Продолжая стоять неподвижно, я прислушался к шуму наверху. Размеренные шаги. Голосов нет. Кажется, меня просто... ждут, спокойно и терпеливо. Не лезут вниз, потому что знают: я никуда не денусь отсюда.