Юноши, непочтительные к старшим, часто умирают преждевременно. Коль скоро они не ценят старость, зачем Небу давать им долгую жизнь?

Если человек в течение дня услышит одно доброе слово, увидит один добрый поступок и сделает одно доброе дело, он проживет этот день не напрасно.

Тот, кто в покое созерцает течение мыслей, подобен хозяину, принимающему в главной зале дома гостей: он лишь непроизвольно откликается на воздействие извне.

У того, кто всегда утверждает, что прав, сердце зачерствело, а дух размягчился.

Не прощайте вашим слугам, если они обидели чужого человека. Прощайте вашим слугам, если они обидели вас.

Человека узнать нелегко. Но тот, кого легко узнать, не стоит того, чтобы с ним знаться.

Тот, кто собирает добрые наставления, подобен торговцу, который откладывает каждый медяк и в конце концов становится богачом.

Когда сознание влечется за вещами, это называется помрачением. Когда сознание следует должному, это называется просветлением.

Человек не должен быть снисходительным к себе и не должен требовать от других, чтобы они были снисходительны к нему.

Нельзя не искать правду, но нельзя действовать именем правды. Нельзя жить законами этого мира, но нельзя отворачиваться от жизни в этом мире.

Встречаясь с человеком богатым и знатным, нетрудно быть вежливым, а трудно быть радушным. Встречаясь с человеком бедным и сирым, нетрудно быть милостивым, а трудно быть вежливым.

Читая книги, приходится терпеть ошибки печатников, подобно тому как, поднимаясь в гору, приходится терпеть крутую тропинку, идя по снегу, приходится терпеть скользкий мостик, а живя в праздности, приходится терпеть пошлые речи.

Хорошо радоваться жизни во всех ее проявлениях. Но лучше всех радуется тот, кто умеет радоваться своим радостям.

Откуда же берется эта подлинная радость жизни — неиссякаемая, беспредельная, неизмеримая, совершенно безусловная? Где лежит та высшая, предельная целостность опыта, которая заключает в себе все, даже невозможное и неприемлемое? Предельно полон тот, кто сумел вобрать в себя все иное и недостижимое и, следовательно, «опустошить» себя, и притом в двух смыслах: только тот, кто пуст, умеет все вместить в себя, и надо стать пустым, умалить себя до самого конца, чтобы сойтись с несходным, найти согласие с несогласующимся. Поэтому истинная радость проистекает в конечном счете из самого способа отношения Пустоты к вещам, отношения не тождества и не различия, но «чудесного совпадения» крайности, не-двойственности тела и тени, не-связи слова и молчания. В мире этого хаотического всеединства реальность исчезает, чтобы претвориться в «другом». Реальность Великого Пути удостоверяется ее отсутствием.

В пространстве всеобщего взаимозамещения, неисчерпаемой игры бытия человек обретает себя как раз там, где кончаются все его зримые и мыслимые образы; он находит мужество вместить в себя мир после того, как потеряет все основания, все резоны своего

существования. Чтобы довериться непостижимому, найти опору в темной бездне пустоты, нужно уметь смотреть на вещи под знаком иронии. Да, жизнь оправдывается иронией. Это значит — оправдывается тайно и путями неисповедимыми. И ирония, этот сокровенный сосуд душевной радости, оказывается высшей санкцией человеческого творчества, превосходящей даже богов, ведь она предполагает принятие абсолютно всех возможностей, хранимых жизнью. Не исключая, разумеется, и неизбежной ограниченности всякого бытия. Ибо полнота бытия всегда и во всем ограничивает индивидуальное существование. Вот почему в творчестве, разверзающем перед человеком эту необозримую полноту опыта, в конце концов не человек «сочиняет» что-то, но самое творческое вдохновение подчиняет себе человека. Писатель XVII века Ли Юй говорил об этом так:

"Куда мысль устремляется, туда и кисть спешит", — такое еще подвластно пишущему человеку, А если "куда кисть устремляется, туда и мысль спешит", с этим уже не совладать. Когда начинаешь писать, кисть сама летит куда-то, слова неудержимо изливаются на бумагу, и ты совсем не думаешь о том, что можешь натолкнуться на преграду…»

Ли Юй был готов признать, что кистью вдохновенного писателя водят сами боги. Но в душе его не было благоговейного трепета. В миге творческого наития он чувствовал себя по меньшей мере равным богам и потому мог с чистой совестью и восхвалять себя, и иронизировать над собой, размышляя над тем, отчего столь могучие духовные силы вручены столь слабому существу.

Впрочем, тот же мотив «божественной иронии» ярко выразился в традиционной фигуре «низвергнутого на землю небожителя» (ди сянь)— бессмертного святого, который по собственной воле предпочел жить земными радостями и воочию являет собой присутствие вечно-живого в гуще повседневного и будничного.

Чтобы стать великим, нужно себя умалить. Чтобы стяжать жизнь вечную, надо принять смерть — самый великий и устойчивый предел нашей жизни. Истинно радуется тот, кто сознает пределы своей радости. Воистину примирится с жизнью и с собой тот, кто примет свою смерть.

Стать равным богам — не значит занять место на Олимпе. Истинное величие человека состоит в том, чтобы, даже став бессмертным, найти свою смерть. И сделать это с легкой, ироничной улыбкой на уаах. Как нашел свою смерть чаньский монах, который, почувствовав ее приближение, созвал своих товарищей по монастырю и спросил их: «Бывали ли в нашем монастыре случаи, когда монахи умирали сидя?» — «Такое бывало», — отвечали ему монахи. — «Ну а были у нас монахи, умершие стоя?» — «Были и такие», — ответили ему. — «Ну а умирал ли кто-нибудь, стоя на голове?» Никто из монахов не смог припомнить такого случая, тогда умирающий встал на голову и… испустил дух.

Еще Чжуан-цзы учил, что высшая радость открывается в некоем неисповедимом посмертном видении. А первые буддисты учили, что достигший совершенства в духовной медитации в самой смерти обретает блаженство.

Самая чистая радость: сотворить этот мир и подарить его людям, самому оставшись незамеченным. И только радость конца дает возможность и способность узнать, что каждое мимолетное впечатление может быть поводом для радости. Поистине, есть глубокая правда в старинной чаньской сентенции:

Чтобы жизнь сохранить,

нужно жизнь уничтожить…

Имеющий уши да услышит.

В жизни есть пять истинных радостей, о которых следует знать.

Когда глаза видят прелестнейшую в миру красу, уши слышат самые дивные в мире звуки, тело вкушает покойнейшее в мире отдохновение, уста изрекают мудрейшие в мире речи — вот первая радость!

Когда перед залом расставлены старинные сосуды, а позади зала играет музыка и двор полон гостей, мужчины и женщины весело переговариваются, ароматный дым свечей поднимается к небесам, узорчатые ковры расстелены на земле, лунный свет играет на занавесках и тени от цветов колышутся на одеждах — вот вторая радость!

Когда в комоде лежат тысячи свитков драгоценных книг, а рядом с домом есть харчевня, где собирается дюжина верных друзей, и среди них есть муж великого таланта, пишущий, как древние, просто и величественно, — вот третья радость!

Купить за тысячу золотых лодку, посадить в нее музыкантов, певичек и любителей путешествий, сделать эту лодку плавучим домом и скитаться на ней беззаботно, не замечая надвигающейся старости, — вот четвертая радость! Правда, при такой жизни за несколько лет спустишь все семейные богатства. Вот тогда заживешь, как зверь лесной, утром не будешь знать, что станется с тобой вечером, скарб домашний отдашь певичкам, еду раздашь сирым и старым, сам же поселишься где-нибудь у родичей, не зная ни забот, ни стыда, — вот пятая радость!