— Разреши, отец? — взвизгнул юноша с бледным в синюшность лицом уже безнадежного наркомана.

Вряд ли он понял Воронцова, но навел на человека брошенный кем-то пистолет, так как человек был явно виду милицейского и самого Корнея, которого столько лет мечтал увидеть парень, оплевывали, как последнюю падлу.

Сидевший неподалеку отец Митрий недовольно заворчал и опустил широкую ладонь на дрожащую руку наркомана, прихлопнул пистолет, сгреб, сунул в карман. Корней сдержанно рассмеялся, пистолет продолжал крутить между пальцами, другой рукой перебирал высыпавшиеся из портфеля пачки денег. Вел он себя без показушности, спокойно, на Костю поглядывал изредка, казалось бы, доброжелательно.

— Ты сядь, не суетись, гляди, от запалу и страха раньше времени помрешь, — Корней махнул рукой на Костю пренебрежительно. — Верю, один пришел, нет с тобой никого. А вы, сявки, — он медленно оглядел сходку, — пушки, раз так, положите и ножички свои маникюрные тоже, — Корней выждал, пока его приказ выполнят, заметил наступившее облегчение и тихо-тихо рассмеялся. — Полегчало? Мир вам, сявки, и добрую тачку до конца дней. Гражданина трогать не велю, он мой. Я его и вас всех сейчас судить буду. Кабан, Маленький, сядьте рядышком, чтобы не встревал комиссар.

Кабан и Леха-маленький молча сели рядом с Костей, стиснули тяжелыми плечами. Корней, чувствуя, что вожжи перехватил, добавил:

— Девку к нему пристегните.

Чьи-то руки вытолкнули Дашу, она привычно огрызнулась, ударили сзади по голове, девушка качнулась, и Костя сам подхватил ее, усадил рядом. Вышло все для Кости Воронцова скверно: пришли вдвоем, сели вместе и столом, как стенкой, от людей отделились — да еще двое по бокам, будто натуральный конвой. Взглянешь только на Паненку и Воронцова: что виновны, понятно, а в чем и как. Корней определит. И хотя обидел сильно Корней воровской люд, однако, освободив от решений и, главное, действий, души всем облегчил.

— Мудр Корней, истинно Корень, — насмешливо пророкотал отец Митрий, огладил бороду и только хотел мысль продолжить, как Корней влет насмешку перехватил.

— Тебе благодарен, Митрий, не дал огольцу стрельнуть, — мудр он был истинно, этот преступный, продажный, лживый. — Моя это пара, — Корней неожиданно широко перекрестился. — Виноват, люблю девку. Не спасет тебя моя любовь, Дарья.

— Свободная я! — Даша вскочила. Кабан повис на девичьих плечах.

— Была свободная, продала, — отрезал Корней, глянул на воров открыто, зло, голос придерживать перестал. — И вы продали, сявки. Забирайте, — он махнул на деньги. — Воры? Люди свободные? Суки продажные!

— Корней!..

— Молчать! Последний раз с вами говорю. Сапоги лизать будете, уйду и не вернусь. Этот, — Корней кивнул на Сипатого, — пришел, пролаял, и вы поверили, что Корней с казной людской сбежал. А Сипатый вас, стоеросовых, своим оброком беспременно бы с товарищами в открытую свел. А годитесь вы в открытую против уголовочки? Что от вас осталось бы, умницы? А где герой? А герой из Москвы давно подался с казной вашей, по крохам собранной. Отжил ты свое, Сипатый. Не был никогда настоящим вором и умрешь, как сука, — он поднял пистолет, Сипатый сполз на пол, захрюкал, запахло от него остро. Соседи отодвинулись. Послышались шутки, блатные и матерные словечки. Корней пальцем поманил парня Кузю, которому Сипатый деньги дал. Кузя, покачиваясь, подошел, ошарашенный едой, водкой, деньгами, непонятным, что вертелось вокруг. Корней вложил ему в руку пистолет, кивнул на стоявшего на коленях обделавшегося Сипатого и сказал:

— Разрешаю. Должок, — он похлопал по карману, где лежали деньги Сипатого, — прощаю, твои деньги. Твои...

Костя было вскинулся, Даша одернула:

— Сейчас себя защищать будешь. Воронок. Нравятся тебе загнанные в угол?

Парень уже выстрелил, Сипатого под смех и шутки уже уволокли за порог. Корней схватил всех за глотку, как одного. Он шел ва-банк, сам сдавал, сам открывал карты, объявлял, у кого сколько, втемную.

При виде короткой расправы над “королем” блатные словно опрокинули по солидной чарке. Все разом заговорили, выпячивали груди, пытались взять на голос. Чужая смерть сильно опьянила людей, они поглядывали друг на друга вызывающе, а на Дашу и Воронцова — ожидая сигнала хозяина.

Кузя, который на глазах у всех стал убийцей, помахал пистолетом картинно, а когда смотреть на него перестали и каждый занялся собой, положил оружие на стол и начал его тихонько отпихивать под руку Корнею. Тот, наблюдая за происходящим и ловя момент, чтобы вовремя перехватить вожжи, пистолет взял, исполнителя смахнул в сторону, будто того и не было.

— Соплив ты против Корнея, — притиснутая охраной уголовников к Воронцову, прошептала Даша. — Сейчас эти загнанные в угол на нас бросятся.

Костя пытался поймать взгляд отца Митрия, пожалуй, единственного человека, который в этом содоме оставался спокойным и на чью помощь можно было рассчитывать. Митрий из-под густых бровей глянул раз и отвернулся. Отчаянную, но безнадежную борьбу вел он сам с собой. “Вся дорога твоя через грязь, и конец ее в сточной яме, Дмитрий Степанович, — разжигал он себя, пытаясь подняться и отбить ребят у Корнея. — Не только двум молодым людям смерть, всем присутствующим петля, коллективную казнь готовит Корней — Иуда Искариот. Один на один схватиться с Корнеем не боязно, а на сходке, которую он уже захватил и в кармане держит, — чистейшее безумие. Так не два будет трупа, а три”. Митрий чувствовал, как поглядывает на него Корней испытующе, нюх у него собачий. “Так умру я тихонечко за своими бочками одинешенек, огольцы мне сегодняшний вечер не простят, молодые сердца жалостливые и суровые. Раз Воронцов с Дашей через посты шли, значит, сейчас уже вся моя армия знает, что Костя Воронок здесь. Может, шепнуть Корнею, пусть поостережется?” И уже поднялся Митрий, кашлянул в бороду, когда мягкая рука коснулась его плеча, повернулся бывший дипломант университета и оказался лицом к лицу с Корнеем.

— Ты, Дмитрий Степанович, сан принимал, — Корней взял его под руку, повел к дверям. — Иди с богом, ни к чему тебе быть свидетелем людской мер-зопакостности. — Вывел за порог и добавил громче: — Посветите на дворе, как бы не споткнулся благочестивый.

Костя видел, как отца Митрия вывели. Корней вернулся мгновенно, за столом снова выпивали, и ему то было на руку.

— Я не дамся, не дамся, — шептала Даша. — Не жизни жалко, такого конца не хочу. Мужик ты или нет?

У Кости от напряжения почему-то свело скулы, как заклинило, и говорить он не мог. Обидно, Даша посчитает его трусом, сторонне думал Воронцов, вглядываясь в лица, ища выхода, единственного возможного решения. Может, перепьются и пробьемся? Он прикинул расстояние до двери, шевельнул плечом жирную тушу привалившегося слева Кабана. Тот мгновенно схватил огромной вонючей ладонью Костю за лицо:

— Не дыши, грязь!

Зала обвалилась хохотом и визгом, едко обожгло Косте сухие губы, челюсти разомкнулись, он понял, что сможет говорить, а от запаха и омерзения в голове неожиданно стало чисто и ясно. Однажды, когда его контузило и врач приводил его в себя нашатырем, Костя уже испытал такое чувство: то ли проснулся, то ли с того света шагнул назад, в жизнь. Он спокойно оглядел окружающих, серые лица и оловянные глаза. Вспомнился Коля Сынок — глаза ясные, голубые, до краев наполненные страхом. “Корнея не провести, не губите людей, назад не пойду”, — говорил Коля в ту ночь. Воронцов с Мелентьевым парня уговорили. И он пошел. Костя как сейчас помнит его тонкую изящную фигуру, мелькнувшую под фонарем и растаявшую в темноте, затем оттуда запоздало донесся его звонкий смех. Долго Воронцов не мог понять, что означал и что напоминал смех смелого и по-русски бесшабашного парня, сейчас сообразил: так смеется Даша Латышева, знаменитая Паненка.

Сейчас она не смеялась, щурясь, словно кошка на свету, поглядывала на мужчин с ненавистью. Костю она забыла: парень оказался, как все они, пустой. “Мужики, мужики, — думала Даша, — кто вам поверит либо пожалеет, тот и дня не проживет. По одиночке из любого из вас кружева наплету, а когда вы стадом, водкой и кровью смазаны, — как ухватиться?”