Он говорил об этом с таким отменным равнодушием, словно речь шла о желтой папке с отчетами по факультету. Просто привычное дело, не более.

«Убийца, — прошелестел внутренний голос. — Равнодушный убийца и садист, и не надейся, что он станет другим. Не станет. Такова его природа, ловить и терзать».

Элиза тотчас же напомнила себе, что этот человек пришел сюда убить их с Обероном, он бросил в них метательный нож, и кто знает, что еще у него было в рюкзаке. Но то, что он проведет ночь в яме со сломанной ногой, которую будут грызть крысы, вселяло в нее липкий ужас.

Ни один человек такого не заслуживал.

Элиза понимала: после этого их отношения с Обероном погибнут. Их уже будет не оживить. Что бы он ни сделал, как бы потом ни спасал ее и ни любил, между ними всегда будет лежать этот вечер, незнакомец в провале и пирующие крысы.

Этого не перенести и не обойти. Не забыть, не вычеркнуть из памяти.

— Я тебя тогда потеряю, — прошептала Элиза. — И уже не верну. Что ты сегодня говорил своим ребятам?

Оберон удивленно посмотрел на нее. Из провала донесся рев боли — крысы принялись за работу. Элиза подумала, что они пока играют, наслаждаются мучениями жертвы. Спешить им некуда, ночь длинная.

— Что вами движет не жажда убивать, — напомнила Элиза. — Что вы спасаете людей…

Она чувствовала, что готова разрыдаться. Ее трясло от озноба, словно Элиза подцепила лихорадку.

— Оберон… — выдохнула она. — Оберон, пожалуйста… я очень тебя прошу.

Оберон прижал ладонь ко лбу. Отец Элизы тоже так делал, когда хотел что-то сказать о бабьих нервах, которые мешают мужчинам делать серьезные дела.

— Он пришел нас убивать, — негромко напомнил Оберон. — Зарезал бы, как котят, и бросил на камнях. Или пробрался бы в замок и убил во сне. Или поставил бы ловушку.

— Но не убил же! — Элиза отступила от Оберона, споткнулась о камень, но не упала. Сейчас ей овладело странное чувство, яростное и светлое, словно она на самом деле боролась не за незнакомца в провале, которого грызли крысы, а за Оберона. — Пожалуйста, достань его оттуда, — неожиданное понимание того, как надо поступить, вдруг озарило ее душу, и Элиза воскликнула: — Мы отнесем его в замок! Пусть Анри испытает на нем какую-нибудь Руку мертвеца! Он сам все расскажет, Оберон!

Оберон устало вздохнул. Кивнул и пошел к провалу.

Элиза поняла, что победила.

Подстаканника успели вытащить из ямы до того, как крысы взялись за него всерьез — так, куснули пару раз. Несерьезно; быстро оценив рану на ноге, Оберон понял, что крысы пока только развлекались. Глядя, как его тащат по тропинке к замку, Гнюк заметил с редким для крысы умом:

— У тебя благоразумная жена, декан. Смотри, изменит тебя в худшую сторону. Будешь жалеть тех, кого тебе положено убивать. Как там говорится в ваших книгах, возлюби врагов своих?

Элиза, которая терпеливо ждала чуть поодаль, сделала вид, что ничего не услышала. Хотя ее лицо удивленно дрогнуло, когда Гнюк упомянул книги.

Подстаканник стенал и вопил; работники замка, чьих коллегой он так и не стал, предметно рассуждали о том, как бы так его треснуть, чтоб заткнуть, но не убить. Очень уж шумный, зараза такая, а дело к ночи. Мало ли, какая дрянь выберется из гор на этот шум.

Оберон усмехнулся. Иногда ему казалось, что Гнюк тоже оборотень: застрял в крысином теле и решил не возвращаться в человеческий облик. Очень уж толково рассуждал.

— Почему же в худшую? — поинтересовался он. Гнюк совершенно по-человечески пожал плечами, сел и снова принялся рыть пузо. На шерсти Оберон увидел мазки крови: Гнюк взялся за Подстаканника одним из первых.

— Потому что ты охотник на чудовищ, — сказал Гнюк. — А охотник не должен жалеть свою жертву. Что там, кстати, о награде за наши труды?

Оберон кивнул — Гнюк своего не упустит, не та порода. И чужое прихватит, если выпадет случай.

— Вам уже несут коровью тушу, — ответил он. Острая морда Гнюка приняла такое выражение, которое можно было бы счесть довольной улыбкой.

— Да наградит тебя Крысиный король! — произнес он, и в следующий миг его уже не было на камнях. Оберон вздохнул и пошел в сторону замка.

Гнюк был прав: если бы не Элиза, которая так отчаянно умоляла его пощадить Подстаканника, Оберон и не подумал бы вытаскивать его из провала. Посидел бы в компании Гнюка и его приятелей, утром все сам рассказал бы, и о чем надо, и о чем не надо. Еще жалел бы, что мало знает. Но вот ведь, попалась добрая девочка, которая решила пощадить того, кто пришел ее убивать.

Нет, Подстаканника сюда отправил именно король. Больше никто не смог бы снабдить его метательным ножом из метеоритного железа. Да уж, напрасно они с Элизой думали, что их оставили в покое. Злоумышленник просто притих на время — то ли решал какие-то свои дела, то ли прикидывал, как расправиться с Обероном и Элизой.

«Если это Эдвард, то я знаю, чем он был занят, — подумал Оберон, входя во двор замка. Элиза тихонько шла за ним, не говоря ни слова, и он невольно заметил, что это отличное качество: иногда уметь промолчать. У Женевьев такого не было. — Он надевал корону нашего дорогого отечества. Дьявольщина, я уже серьезно думаю над тем, что он причастен к покушению и смерти генерала! Впрочем, почему бы и нет?»

Что же сделал Эжен Леклер, что Эдвард решил убить его и опозорить? О чем знает или не знает Элиза, что ее так настырно хотят уничтожить?

Фила Два Стакана, конечно, отпустят. Он не был ни в одной оперативной разработке и, по сути, не сделал ничего плохого. Ковыряться в мусоре законом не запрещено, делать ремонт в своей халупе из найденного мусора — тоже. Два Стакана отправится к нанимателю получать премию за молчание на допросе, а наниматель станет думать, что делать дальше.

Но Элиза! Добрая милая девушка, которая так сражалась не за того, кто покушался на их жизни — за самого Оберона! Гнюк, пожалуй, прав: если так пойдет и дальше, то Оберон скоро начнет думать о правах оборотней и водяных.

Он не знал, хорошо ли это или плохо. Но ему было приятно, что Элиза думала о нем, о том, как они будут жить дальше. «Правильно я сделал, что не стал ее ломать, как положено светскому цинику», — подумал Оберон, вошел в двери замка и первым делом увидел Мориса Лаваля.

Бывший чиновник министерства магии собирался спать, если судить по его одежде, но потом случилось что-то, что вырвало его из кровати.

— Вот вы где! — воскликнул Лаваль, увидев Оберона и Элизу, и кинулся к ним так, словно они успели задолжать ему денег или могли спасти от неминуемой смерти. — Сейчас в замок принесли Обера Оссе, он вопил и все тут закапал кровью. Где вы его выкопали, этого пройдоху?

Оберон прикрыл глаза, с трудом скрывая довольную ухмылку. У Подстаканника нашлось имя, и то, что Лаваль это имя знал, говорило о многом. Он вспомнил, что ему было известно о самом Лавале: не великого ума человек, но отсутствие ума искупает педантичность, благоразумность и аккуратность. Очень много, по нынешним суровым временам.

«А Элиза умница, — подумал Оберон. — Мне очень повезло».

— А вы его знаете? — ответил он вопросом на вопрос.

— Конечно! — воскликнул Лаваль и растерянно провел ладонью по лбу. — Он сватался к моей дочери, видите ли, но мы ему отказали.

Вот, значит, как. Картина становилась все занимательнее.

— А почему отказали? — поинтересовался Оберон, и Лаваль тотчас же набычился.

— Какое это имеет значение? — спросил он и, наткнувшись на тот взгляд, который Оберон берег для ленивых студентов и крестьян в поселках, не желавших ему помогать, тотчас же ответил:

— Я навел о нем справки. А как было не навести, дочь у меня одна, и отдавать ее неизвестно кому… — Оберон кашлянул в кулак, и Лаваль продолжал: — Выглядит, как джентльмен, тратит, как джентльмен, но его поместье Подгорье почти не приносит дохода, и при этом в банках у него нет кредитов. Откуда деньги тогда? Постоянно крутится… — Лаваль пощелкал пальцами в воздухе, подбирая нужное слово: — Как та рыба в мутной воде, которая ловит добычу.