Верный Пайпер важно шел рядом с таким видом, словно это именно он поймал и пленил Оссе. Элиза вспомнила, как он схватил полевку, а потом отпустил, и не сдержала улыбки.

— Охота на порождения тьмы — это всегда простые и действенные решения, — сухо ответил Оберон. Они спустились по лестнице, вышли в просторный коридор преподавательского этажа, и Элиза впервые подумала, что это похоже на возвращение домой. Как быстро это место сумело стать ее домом! Или это потому, что Оберон был рядом? — К тому же, он не стал бы нас жалеть. Он пришел сюда не за этим.

— Я знаю, — сказала она и взяла Оберона за руку. Тот устало улыбнулся, сжал ее пальцы. — И я рада, что все кончилось… ну вот так, как кончилось.

В спальне горел тихий свет лампы; пропустив Элизу вперед, Оберон остался в гостиной, давая ей возможность переодеться, и, развязывая ленты на платье, она слышала, как он устало ходит вдоль стены. Зашуршала книга, которую машинально взяли с полки и затем положили обратно, потом снова послышались шаги, и звякнул хрусталь — Оберон наливал себе вина, хотел успокоиться после вечера приключений.

Затем раздался грохот и негромкий вскрик Оберона — Элиза поняла, что он выронил графин, потому что…

Ее грудь и голову пронзила боль — такая, что выбила пол у нее из-под ног, оборвала дыхание, выкинула в обморок. Падая в серую пелену, Элиза еще успела подумать: неужели Оберон отошел дальше…

И все померкло.

Очнувшись, она поняла, что лежит головой на коленях Оберона — он массировал точку на ее переносице и выглядел таким бледным и потрясенным, словно только что заглянул в Ад. Элиза потянулась к нему и всхлипнула — движение вызвало тошноту и слабость.

— Что… произошло? — только и сумела прошептать она. Оберон провел ладонью по лбу, стирая пот, и ответил:

— Наша цепь лопнула, Элиза. Нас накрыло отдачей.

Он сделал паузу и произнес:

— Мы свободны.

Сначала Элиза не поняла, о чем он говорит, и просто повторила: цепь, цепь лопнула. Потом она опомнилась, рванулась было в сторону — свободна, наконец-то свободна! — и снова обмякла без сил.

Все было как в их первую ночь, когда они могли только лежать на кровати в Элизиной спальне и говорить. Все было, как тогда. Только теперь Элиза освободилась. Связь, что соединяла их с Обероном, разорвалась.

Они оба были свободны друг от друга. От понимания этого Элизу начало знобить. «Свободны, свободны», — повторяла она и не знала, радуется этому или же нет.

— Цепь лопнула… — прошептала она. Господи, почему в душе так пусто, она же должна быть счастлива! Оберон улыбнулся — Элиза давно заметила, что он всегда улыбается, когда ему не по себе, а на сердце темно.

— Да. Варево Анри подействовало быстрее, чем мы все предполагали. Ты сможешь идти, куда захочешь, — спокойно сказал он, но Элиза чувствовала, как именно ему дается это наносное спокойствие. В нем сейчас все рвалось, все рушилось. Все, что он успел построить в себе, разлеталось во все стороны, словно соринки в урагане, и Оберон не знал, что теперь с этим делать.

Это было невыносимо.

— И ты не будешь меня удерживать? — спросила Элиза, стараясь заглянуть ему в глаза. Оберон усмехнулся. Погладил ее по руке.

— Нет. Да и зачем? Я не люблю птичек в клетках, — признался он.

«Клетка, — подумала Элиза. — Да, нас и правда загнало в клетку — но не изменило».

— И я могу пойти, куда угодно? — спросила она.

Оберон мог сказать сейчас: не так быстро, дорогуша. Забыла, кто спасал твою жалкую жизнь? Забыла, кто выплатил все долги и увез подальше, чтоб тебя не полоскали по всей столице, чтобы кумушки не тыкали в тебя пальцем, а слуги и продавцы не хихикали за твоей спиной? Вот и пришло время расплатиться за мою доброту.

Элиза не знала, что будет делать, если Оберон действительно скажет так. Впрочем… тогда он не был бы тем Обероном, которого она успела узнать.

Да, судьба загнала их в клетку — но не изменила и не испортила.

— Конечно, — ответил Оберон. — Куда ты хочешь пойти?

Элизе вдруг стало легко-легко. На мгновение ей показалось, что сейчас она взлетит. Она села, потом встала — Оберон поднялся тоже, и его улыбка стала шире.

— В столовую, — призналась Элиза. — Я страшно проголодалась после всего этого. Может, там есть что-то вроде пирожков и чая, да и от десерта я бы не отказалась… — она помолчала, потом взяла Оберона за руку и добавила: — И я буду очень рада, если ты пойдешь со мной… конечно, если ты не собирался заниматься делами факультета.

Стопка желтых папок с отчетами лежала на прикроватном столике. Оберон покосился на нее и вдруг рассмеялся — ему тоже стало легко.

— С удовольствием составлю тебе компанию, — сказал он и потом произнес уже серьезнее: — Элиза, ты действительно свободна. Я не хочу тебя к чему-то принуждать, особенно к соседству со мной. Ты теперь и правда можешь выбирать так, как хочешь, а не так, как вынуждена. Хочешь жить в другой комнате — тебе стоит только приказать. Все сразу же будет сделано.

Элиза подумала, что надо сказать, как сильно она благодарна ему за это — и в ту же минуту поняла, что никогда об этом не скажет. Просто покажет делами. Их дальнейшей общей жизнью.

— Ты не забыл, что сделал мне предложение, и я его приняла? — рассмеялась она. — Оберон, ну что ты! Я согласилась не потому, что была к тебе прикована, не потому, что я тебе благодарна…

Элиза смущенно умолкла, понимая, что готова наконец-то выплеснуть то, что зрело в ее душе все эти дни. Оберон мягко погладил ее по щеке и негромко, словно боясь спугнуть что-то очень важное, произнес:

— Я все это делал потому, что я тебя полюбил. И хочу, чтобы ты была счастлива. Со мной, без меня — главное, счастлива.

— Без тебя этого точно не получится, — призналась Элиза. Оберон опустил руки ей на плечи и, откликаясь на его поцелуй, Элиза поняла, что поход в столовую придется отложить.

Звук, который разбудил Элизу, был похож на тихий отклик струны, которую дернули пальцем. Как вздох — прокатился, погас.

Элиза села в постели и какое-то время не могла понять, проснулась ли она, или ей все еще снится сон. Все казалось ненастоящим, призрачным. Оберон спал рядом, под кроватью тихонько посапывал Пайпер, комнату заливал свет полной луны.

Тишина была такой плотной, что ее, казалось, можно было нарезать ножом на кусочки. Все, кажется, было, как всегда, но Элиза откуда-то знала, что нечто очень важное пробудилось и пришло в движение.

Звук повторился — теперь это был аккорд. Музыка летела снаружи, из-за стен академии. Тихая, плавная, она была похожа не просто на музыку, но на речь. Кто-то говорил с Элизой на языке ее души, и она все понимала без слов.

«Приди, — услышала она призыв к тому, что таилось в самой глубине ее сердца. — Приди, мое осеннее дитя, я жду. Пришел твой час, наконец-то».

Элиза бесшумно выскользнула из-под одеяла и, не разбудив ни Оберона, ни квиссоле, вышла в темный коридор. Мрамор пола заледенил ноги, но холод сразу же отступил, когда Элиза вновь услышала музыку.

Из дальних, сокровенных уголков ее души поднималось что-то тайное, что-то очень стыдное и в то же время правильное. То, что было там заперто многие годы и, наконец, освободилось.

Элиза возвращалась домой. Она шла к самой себе, и с каждым шагом ей становилось легче дышать.

Она не запомнила, как спустилась по лестнице, прошла по коридорам и оказалась во внутреннем дворе. Запомнилось только, как из-под ее ног вырвался домовой, посмотрел в ее лицо и заскулил от ужаса, закрывая рот лапками. Серая шерсть поднялась дыбом.

— Глупый, — улыбнулась Элиза, и эта улыбка почему-то была шире, чем обычно, и зубов во рту тоже оказалось больше — но это совсем не удивило Элизу. Это было правильно. — Не бойся ты так, не трону я тебя.

Краски осенней ночи окутали Элизу, словно палантин, когда-то подаренный отцом — но сейчас она забыла обо всем, что было с ней раньше. Луна висела прямо перед ее лицом огромной золотой монетой. Большая, украшенная медовыми узорами, она звенела, пела и звала. Она была самым главным — и впереди лежал осенний лес с его радостями и тайнами. Все чувства Элизы обострились до предела — сейчас она слышала поскрипывание каждого дерева, вздохи белок в дуплах и зайцев в гнездах, чувствовала, как пахнет мох на древесных стволах и как поднимается сухой смолистый аромат от сосен.