«Он кого-то потерял, — подумала Элиза. — Оборотень убил его близкого человека, и Марк решил стать охотником».

Мысль была ленивой и сонной. Птица кружила над соснами, и серое небо становилось все ниже.

— А эта кровь? — поинтересовался Оберон, и Элиза удивленно подумала: какая кровь? О чем он говорит? Она никому не сделала ничего дурного!

Или сделала? Голову наполнял вязкий туман, и Элиза никак не могла вырваться из него на свободу.

«Моя мать не была оборотнем. Ее зачаровали, эти чары и увидел отец при первой встрече», — хотела сказать Элиза, но язык и горло не слушались. Собственное тело казалось чужим, неловким, сломанным, словно душу Элизы вынули и вдохнули в куклу, и теперь она не знала, как ею управлять.

Что сделать, чтобы поднять руку? Как заговорить?

Она не знала, и это было невыносимо. Она должна была рассказать Оберону о том, что случилось с ее матерью — Элиза боялась, что может забыть об этом.

Голову жгло — Элиза понимала, что это работает новая серебряная нить, которая сковывает в ней зверя. Она помнила каждое мгновение блаженной лунной ночи, помнила свое невыносимое светлое счастье и понимала, что это больше не должно повториться. Никогда, нет.

Она Элиза Леклер, она человек, а не зверь.

— А это кровь зайца, — ответил Марк. — Она охотилась в лисьем облике.

Потом тучи снова затянули небо над головой Элизы, и она поплыла в пустоте. Не было ничего, кроме этой пустоты — она вслушивалась, пытаясь уловить голос Оберона и, зацепившись за него, выплыть к свету и жизни, но ничего не было.

Элиза очнулась от того, что рядом кто-то всхлипнул, и что-то теплое и влажное прикоснулось к щеке. Ей казалось, что она никогда не может открыть глаза — и все же смогла. Элиза увидела, что она лежит на кровати в спальне Оберона, а на подушку забрался растрепанный и несчастный Пайпер: квиссоле всхлипывал совсем по-человечески и лизал ее щеку.

— Тихо, тихо, — услышала Элиза и поняла, что тоже плачет. Над ней склонилась госпожа Летиция, и холодное стекло уткнулось в губы. Элиза сделала глоток — прохладная жидкость пахла яблоком, но на вкус была такой отвратительной, что Элизу едва не вырвало.

— А вот этого не надо, — строго сказала госпожа Летиция и, зажав нос Элизы цепкими сухими пальцами, приказала: — Пейте!

Элиза послушно выпила зелье до конца, и пальцы разжались. Госпожа Летиция смотрела с искренним сочувствием — так могла бы смотреть мать или бабушка, которая готова была не спать всю ночь и подавать лекарства больному ребенку.

— Ну как вы? — заботливо спросила она, присев на край кровати. Элиза прислушалась к себе и ответила:

— Чувствую себя чем-то вроде макарон.

Госпожа Летиция понимающе качнула головой.

— Неудивительно. Столько магии меньше, чем за сутки! — сказала она и, понизив голос, призналась: — Я, честно говоря, удивляюсь, как вы вообще живы после всего этого.

Мысли едва ворочались в голове, но Элиза сосчитала: разрыв цепи, которая соединяла их с Обероном, потом превращение в лисицу и новая сдерживающая нить, брошенная Марком.

— Многовато… — вздохнула она, и декан факультета зельеварения ободряюще улыбнулась:

— Ничего, теперь дело пойдет на лад. Видите эти шарики? — она указала на прикроватный столик, и Элиза, с трудом повернув голову, увидела серебряный подносик, на котором лежала груда шариков в белой обсыпке, похожих на кокосовые конфеты. От них и пахло чем-то конфетным, сладким, и этот запах воскрешал воспоминания: неясные, но хорошие, из далекого детства. — Их обязательно нужно съесть в течение этого дня, иначе магическое поле академии начнет вас отторгать. Ничем хорошим это не кончится, сами понимаете.

— Как… принца Жоана? — прошептала Элиза, и госпожа Летиция кивнула.

— Это разные процессы, но принцип похож, — ответила она.

Элиза попробовала шевельнуться, но руки сразу же налились такой густой тяжестью, что она без сил обмякла на кровати.

— Не знаю, как буду их есть, — призналась Элиза, и по тонким губам госпожи Летиции скользнула понимающая улыбка.

— Все будет хорошо, вы справитесь, — уверенно сказала она. Элиза посмотрела по сторонам, прислушалась и спросила:

— А Оберон? С ним все хорошо?

Госпожа Летиция кивнула.

— Он сейчас в ректорате, о чем-то приватно говорит с Акимой. А до этого вместе с невыносимым Анри пытался учить меня, как приготовить лекарства для вас.

Должно быть, Оберона не ждет ничего хорошего. Он декан факультета, который готовит борцов с чудовищами. Он лучше всех знает, как сражаться с темными силами, он успел доказать свою непримиримость в этой борьбе — и он привел в академию оборотня. Он готов был жениться на той, которая превратилась в лисицу.

Элиза вспомнила круглое лицо полной луны, мелодию земли и жизни, согласный хор всего, что наполняло этот мир, и поняла, что до конца дней своих будет жалеть о том, что отказалась от этого чуда. Будет жалеть — но никогда не согласится вернуться к нему.

Там, за гранью невыносимого счастья, лежала лишь такая же невыносимая боль, сплетенная с безумием.

Что теперь будет с Обероном? Что теперь будет с ней?

— Госпожа Летиция, — почему-то Элиза не сомневалась в том, что с этой женщиной можно говорить искренне и ничего не бояться, — у Оберона не будет сложностей из-за меня?

Госпожа Летиция вздохнула, отставила стакан и взяла поднос с белыми шариками.

— Вы не сделали ничего, что каралось бы законом, — ответила она и, взяв один из шариков, поднесла его к губам Элизы. На вкус шарик был похож на виноград и рассыпался во рту мелкими каплями. Голова прояснилась, словно прошло опьянение. — Да, оборотней положено убивать, но не за то, что они оборотни.

— Первое убийство в день первого обращения… — проговорила Элиза. — Вернее, в ночь. Кажется, Оберон говорил об этом с Марком.

Госпожа Летиция кивнула.

— Совершенно верно. Оборотней убивают именно поэтому. Потому что они становятся безумными мясниками. Но вы-то не из таких.

Элиза услышала хриплый стон и поняла, что это она так смеется. На мгновение ей сделалось невыносимо жутко, но потом страх отступил.

— Я убила зайца в лесу, — призналась Элиза. Госпожа Летиция махнула рукой.

— Я тоже убивала зайцев, — сказала она. — В детстве отец брал меня на охоту, мы жили на краю Залесских гребней. Я тоже убивала зайцев, однажды подстрелила лису, — госпожа Летиция осеклась, вспомнив, в какое именно животное оборачивалась Элиза.

— Я не хочу оборачиваться, — выдохнула Элиза. — Никогда.

Госпожа Летиция ободряюще погладила ее по плечу. Только сейчас Элиза поняла, что с нее успели смыть ту грязь, что налипла в лесу, и переодели в чистую сорочку. От этого невольно становилось легче.

— Вот и замечательно. А ваши отношения с Обероном… ну что ж, знаете, как говорят: с кем поведешься, от того и наберешься. Курьез, в определенном смысле анекдот — но не то, за что снимают чины и головы.

«Как же это хорошо», — подумала Элиза и вновь скользнула во тьму — но на этот раз теплую, сонную и совсем не страшную.

— Это, я думаю, как раз тот случай, о котором никто не должен узнать.

Акима выглядел так, словно ничего особенного не произошло. Он бродил по кабинету с чашкой крепчайшего чая в руке и был похож на этакого доброго дедушку, который уже знает, как выручить глупого внука, угодившего в не менее глупую ситуацию.

— Как о нем не узнают? — Оберон угрюмо заглянул в чайную тьму в своей чашке и подумал, что это утро полностью выпило из него все силы. Сейчас он готов был вытянуться прямо на полу ректорского кабинета и заснуть дней на пять. — Мы принесли Элизу утром, когда и студенты, и преподаватели уже проснулись. Все видели, что с ней случилось, все поняли, что она оборотень.

Акима сделал глоток, прикрыл глаза и поцокал языком.

— Я имел в виду, что никто за пределами академии не должен об этом узнать, — уточнил он. — В конце концов, ничего сверхъестественного не произошло. Да, ваша невеста оборотень. Ну и что? Она кого-то успела убить за то время, пока была лисицей?