— Тронешь их — и сдирание шкуры покажется тебе легкой щекоткой, — резко изменил тон Паоло. Он реально перестал играть и посмотрел на Филиппа таким взглядом, что мне стало слегка не по себе.

— Какие вы все злобные и серьезные стали. Сдирай, разрешаю. Мне даже выгоднее, если птица умрет. — Козодой снова спустился на ближайшую ветку. — Неприятные ощущения я потерплю. Не в первый раз. Тем более что они не продлятся долго, болевой шок отпустит меня быстрее, чем ваша ведьма успеет потянуть за свою нить.

— А кто сказал, что я буду делать это с птицей?

— Ну, тогда ничто не мешает мне сделать то же самое с вашим некромантом.

Инсолье

— Вот это и называется — патовая ситуация, — со вздохом пояснила мне Элле, когда мы снова устроились на ночлег в палатке. — Отпускать его нельзя, он может сильно нагадить. Но и убить не получится. Единственное, чего мы добились, — немного уравняли силы, лишив его слишком большого преимущества. Но и сами его не получили.

— Ты добилась и лишила, — поправил я не слишком довольным тоном. — И я имею что сказать по этому поводу. Еще раз так сделаешь…

— Хорошо, больше не буду. — Элле перебила меня раньше, чем я придумал хоть какую-то более-менее правдоподобную угрозу. — Я просто не успела тебя предупредить. Прости.

— Ну конечно. И свинью к моим штанам ты только от недостатка времени прицепила? — продолжал я бухтеть по инерции. Потому как злиться по-настоящему, когда тебя целуют в полутьме палатки и гладят по плечам, спуская с них рубашку, очень трудно.

— Я за тебя беспокоилась.

— В другой раз беспокойся вслух и с моего ведома. Обещаешь?

— Угу…

— На вашем месте я бы завтра сменил тропу, голубки мутировавшие, там дальше склон обвалился, — раздался вдруг третий голос.

Вот они. Самые худшие из последствий. А именно — наглый козодой, сидящий на палатке где-то сверху и снаружи.

— А ты не подслушивай, скотина! — Я швырнул на звук снятым сапогом. Не попал, к сожалению.

— Увы, невозможно. Слух у моего тела сейчас очень острый. А еще я не собираюсь улетать от своего главного аргумента — заклейменного некроманта. Не доверяю твоей жене. Стоит потерять козыри — и она меня придушит. — Голова птицы проникла в небольшое отверстие, служившее для вентиляции, и уставилась на нас своими безумными желтыми глазами разного размера. — Так что сегодня я с вами сплю.

— Это я с ними сплю, — поправил Паоло, входя в палатку с магическим светляком и пристраивая сбоку от общей лежанки котелок с отваром. — А ты, брат, спишь на шесте снаружи. Если, конечно, не хочешь спать в кастрюле.

— Быстро ж ты переобулся. Но это хорошо. Значит, план сработал просто отлично. И в церковь ты уже и сам возвращаться не захочешь. — Козодой протиснулся-таки в дырку и по-хозяйски уселся на ручку котелка. — Нечего мне кастрюлями угрожать. Я слишком хорошо тебя знаю, брат. Сам вырастил, можно сказать.

— Боюсь, не настолько хорошо, — почти ласково сказал Паоло. Одним стремительным движением поймал птицу за хвост и выпустил наружу, — чтобы сохранить все перья в хвосте. Не наглей, командир. Пожалуйста.

— Кры-ы, — недовольно прозвучало в ночи, но наглый козодой снова протиснулся в палатку. Только теперь еле ковыляя на лапах. — Ну молодец, покалечил птичку. Между прочим, там ночь в горах. Если я замерзну насмерть, все ваши планы на равновесие сил полетят козодою под то место, за которое ты меня лапал, бесстыдник. А еще иди теперь и добывай мне сверчков, тело жрать просит. Я без хвоста не летун, помру уже от голода.

— Этот поход все больше и больше напоминает мне пересказ дурацкого анекдота, — пробурчал я, потянувшись к котелку, чтобы разлить отвар по чашкам.

— Есть немного, — согласилась жена, со вздохом накидывая рубашку обратно мне на плечи. — Вяленое мясо будешь, насекомоядное? Я порежу на тонкие полоски.

— Отравишь небось. А давай, быстрее сдохну — быстрее окажусь в собственном теле. Трави, трави меня полностью.

— Делать мне больше нечего, кроме как общие продукты портить. Достаточно мелко, не подавишься?

— Они такие милые, правда? — внезапно сказал Паоло, обращаясь ко мне. Я бы подавился отваром, если бы не слишком явная насмешка в голосе паладина.

— Я думал то же самое, когда ты вспарывал живот своему первому темному. Эх, были времена, — отозвался козодой, бодро склевывая полоски вяленого мяса с дощечки.

— Мой самый первый темный сожрал пятерых детей в деревне, так что о нем я не жалею, — серьезно ответил Паоло. — А вот о другом…

— Это жизнь, — философски пожал плечами Филипп, что в теле птицы смотрелось странно, — кому-то суждено выжить, кому-то сдохнуть. Хочешь контролировать данные процессы — взбирайся выше. Становись сильнее. Но знай, что для того, чтобы проложить себе этот путь, придется пройти по сотням чужих голов.

— Как ты, брат?

— Как я. Это очевидно, — козодой перехватил из рук Элле кусочек мяса, — в вашей истории я злодей, в чужой — спаситель.

— У меня свой путь, — мотнул головой Паоло. Без особого напора или возмущения, просто констатировал факт. — Пора спать. Я дежурю первый.

— Хрюша подежурит, — напомнил было я.

— Он далеко не всегда может засечь магическое перемещение врага, — покачал головой паладин и накинул свой плащ. — Так что я разбужу тебя через два часа после полуночи.

— А я могу отследить, — выдал козодой, устраиваясь на одной из наших подушек. — Но предлагать свои услуги не буду.

— Тебя никто и не просит, — буркнул я, метко пнув настырную птицу, чтобы уж совсем не наглела и не лезла к нам в гнездо. Пнул, конечно, слегка, даже перьев не помял — босой-то ногой. — Вали вон в тот угол. Там достаточно тепло.

Козодой удивительно послушно поковылял куда показали. Но уселся там в ворохе тряпок, пристально глядя в нашу сторону. Под прицелом огромных желтых фонарей мы и продолжили приготовления ко сну.

— Ты так и будешь пялиться? — все же поинтересовался я, отгораживая Элле от козодоя собой.

— М-м? Я делал это последние две недели. Привык уже. Не обращайте внимания, ничего не поменялось. Просто теперь вы меня тоже видите.

— Вуайерист пернатый, — обозвала Филиппа жена, впрочем, без малейшего смущения за те безобразия, что мы творили, получается, на глазах у заинтересованного зрителя.

— Кто?! — не понял темный.

— Кто-то нехороший, — проинформировал его Паоло, снова заглядывая в палатку и зачем-то накидывая на птицу свой плащ. Пока тот недоуменно бился, взял сверток в руки и вышел. — Будешь дежурить со мной. Не хочу оставлять тебя наедине с братом и сестрой. Мало ли что ты еще придумаешь. И к тому же нам надо поговорить.

Не знаю, о чем они там беседовали, я заснул. А когда пришла моя очередь нести караул, нахохленный козодой в плаще сидел на ветке, воткнутой в землю у костра, Паоло явно специально для него постарался.

Молча сидел. Прикрыв глаза полупрозрачными веками. Смотрелось еще жутче, чем когда он таращился в открытую.

Алла

— Хотел бы — убился бы о первое же дерево. — Я пожала плечами и протянула птице еще одну полоску мяса. Завтрак заканчивался. — И замерзнуть ночью насмерть тебе никто не мешал. Сам в тепло полез. Значит, не так уж тебе страшно оставаться птицей и зачем-то обязательно нужно таскаться за нами хвостом.

— Это ты просто самоубиваться не пробовала. Или сдыхать от голода. Или замерзать насмерть, — разглагольствовал Филипп, лапой придерживая корм и отщипывая своим жутким клювом от него по волоконцу мяса.

— Умирать пробовала. Неприятно, но не смертельно.

— Ты сама слышишь, что несешь?

— Я слепая, а не глухая. Конечно, слышу. И ночью слышала, что ты тут пытался втереть брату Паоло. Мелковато для главного злодея, между прочим.

— Ну тогда слушай дальше — ты умерла легко. Быстро. Бац — и без мозгов. А вот попробуй замерзнуть до смерти или голодать до того же состояния. Часы и дни мучений. И лишь последняя четверть из них будет в жутко болезненном полузабытьи и галлюцинациях.