Меня вдруг разобрал нервный смех.

— Да… а они причиняют пользу и добро тоже везде… где не надо! Спасибо, мне трех дней хватило, чтобы оценить. Ты дурак?! С какой стати я буду верить каким-то незнакомым людям, пусть они трижды братья прежней Имран? Особенно после того, что они с ней сотворили? Если уж сравнивать, именно ты как раз ничего плохого мне ни разу не сделал! Только хорошее…

— Ты ненормальная. Я сжег твои глаза!

— Мои глаза сгорели при пожаре, когда мне было одиннадцать лет. Тебя там даже близко не было. — Все, голос сорвался с нервного смеха на всхлипы, я плотнее прижалась к Инсолье и попыталась унять крупную дрожь.

— Так… совсем другой человек, да? — с сомнением в голосе произнес он. — С иной историей жизни? Ты не Имран?

— Нет. Меня зовут Алла.

— Элле… — попытался выговорить он, и я в очередной раз ощутила, что здешний язык, на котором мы разговариваем, вообще не похож на русский. И мое собственное имя на нем произносится по-другому. И это осознание ударило реальностью сильнее, чем все, что случилось со мной раньше, я как бы до конца поняла, что да! Я здесь. Все по-настоящему.

— У нас есть пара часов на восстановление. Расскажи, — после долгой паузы все-таки произнес Инсолье, зачем-то крепко цепляясь рукой за мое запястье. Будто боялся, что я убегу.

— Расскажу, — согласилась я, вцепляясь в ответ не менее крепко. — Но ты сам сказал про два часа. А еще раньше говорил про сутки. Значит, мы все успеем.

— Что успеем?!

— Все.

И больше не стала ждать, потянулась навстречу, обхватила его затылок ладонью и впилась в его губы, точно голодный вампир. Мне просто необходим был этот поцелуй, чтобы не сойти с ума.

А потом стало понятно, что одного поцелуя мало.

— М-м-м… Н-н-не то чтобы я был сильно против, — прохрипел Инсолье, когда мои руки скользнули по обнаженному торсу вниз. — Т-только вот, во-первых, не уверен, что доживу до кульминации. А во-вторых, все еще хочу вылечить и посмотреть в твои… ох… бесстыжие глаза.

— Заткнись и целуйся! Если не хочешь, чтобы я тебя изнасиловала.

— Дожили… меня насилует святая дева. Кому расскажешь, не поверят.

Но он все же послушался. И я дала волю собственным желаниям, больше ни в чем не сомневаясь и ни о чем не думая. Вот он, рядом. Теплый, живой. Замученный только, да. Гады инквизиторские, это называется «причинять добро»?! Будь моя воля…

Кажется, я все это бормотала вслух, пока целовала губы, подбородок, шею, грудь…

— Эм-м-м… по-погоди, ты же не собираешься?!.. — Инсолье охнул с почти настоящим испугом, переходящим в легкую панику.

— Просто помолчи, ладно? — сквозь напряженное прерывистое дыхание попросила я, спускаясь поцелуями еще ниже и прокладывая влажную дорожку от ключиц к животу.

За одно могу сказать спасибо алым. Они его раздели для меня. И лишили сил сопротивляться. За это же самое я их ненавижу, но ненависть — это потом. Потом!

Инсолье

— Напомни мне, кем ты там была до Имран? — Я лежал, ошеломленный, на мокрой от недавнего дождя траве и медленно приходил в себя от чересчур ярких и волнительных впечатлений. Это ж надо… вот так вот. Святая — и ртом. Прям туда. Да даже мне самому стыдно стало, но… все мертвые боги, как же приятно. Разве что в дурной голове сразу зародились подозрения: а собственно, где моя сова такому научилась? Неужели бордель? Никакого другого места, где учат таким извращениям, я бы даже не придумал. Но нет, для бордельной девки Имран, нет, Элле слишком хорошо воспитана. Значит, такое практикуют при дворе? Ну да, скучающие на балах аристократы идут на многое. И кем тогда была моя дурная святая?

— Учительницей музыки.

— Кем?! Кха… только не говори, что учила играть на флейте, — насторожился я. Нет, против шлю… бордельных я особо никаких претензий не имел. Девчонки в ту канитель редко когда по доброй воле впрягаются. И даже наша недавняя история с любительницей удушения не сильно повлияла на мое восприятие. С ума просто так не сходят.

Но одно лишь понимание, что кто-то когда-то с моей совой вот так вот развлекался, поднимало во мне давно уже притихшую было волну ненависти. Плевать, что это было в какой-то иной жизни. Плевать! Я разыщу их души в кольце перерождения и просто сотру в порошок. Я воскрешу их разум в самых низших червях и брошу в самую вонючую и большую сливную яму!

— На флейте тоже умею, но учила не этому. — Она усмехнулась, чуть поерзала и закинула на меня ногу, притираясь плотнее, хотя куда уж. — Не выдумывай всяких неприличностей. Я учила детей в музыкальной школе. У меня очень хороший слух и ловкие пальцы. Слепота обостряет другие чувства, так что было нетрудно. А еще я работала волонтером в хосписе.

— Э-э-э…

— Ухаживала за больными и умирающими в бесплатной лечебнице, — послушно перевела она. — Еще помогала освоиться тем, кто недавно потерял зрение. И немного подрабатывала в приюте для животных.

— То есть ты еще большая святая сволочь, чем прежняя Имран, — после долгой паузы озвучил я напрашивающийся вывод.

— Сам такой. — Она совершенно не стеснялась ни меня, ни своего странного рассказа, ни того, что творила со мной вот всего пять минут назад. — Хотя насчет сволочи я спорить не буду, тут мы с тобой немного одинаковые. Но святой я не была никогда. И не буду.

— Так где ты научилась такому блуду? — вроде как между делом спросил я. Спокойно и уравновешенно настолько, насколько вообще мог. Для стабилизации сознания представляя кишки Филиппа, фигурно развешанные на церковной люстре. Действительно успокаивающие мысли.

— Я твоя жена, — напомнила она и… укусила меня за ухо! — Что бы между нами ни случилось, блудом оно быть не может. А научилась дома. Я старше, чем это тело, хотя и не намного.

— У тебя был муж? — Кишки Филиппа и всего ордена для обрамления светильников. И красивый костер из священных книг посредине алтаря.

— Был, — легко согласилась она. — Бросил меня, когда наигрался в слепую жену. Впрочем, я не в обиде — я его по-настоящему не любила, оказывается. Я только теперь поняла…

— Хочешь, мы его призовем? Я надеюсь, он уже умер, да? Погиб от болезни и старости в страшных муках? — с надеждой спросил я.

— Да зачем он тут нужен? — Она искренне изумилась. — Нет, с чего бы ему умирать. Женился второй раз, детей завел, все у него хорошо. И пусть дальше так будет, нам-то какое дело? Я даже почти не помню его запах и каким было его лицо под пальцами.

— Жаль, — искренне ответил я, — что не умер. Искать его сейчас у нас нет времени. Легче было бы призвать.

— А, так это ревность? — сообразила святая сволочь и засмеялась. А меня накрыло такой волной щемящей нежности, что я в ней едва не захлебнулся и обреченно понял: все. Конец. Пропал.

— Вот ты все же святая. Сволочь. Самая натуральная, — посетовал я, на ощупь находя рядом плащ, в который укутался еще там, в темнице, ободрав его с заложника. Кроме плаща, на мне ничего не было, но хоть так задницу прикрыть. — Больных лечила, детей учила, кошек подбирала…

— Легко быть доброй, когда ты сыта и тебе больше нечем заняться. — Элле стала серьезной. — Это ровно такой же эгоизм, как любой другой. Я хотела себя хоть чем-то занять, хотела получить моральное удовлетворение от своих дел, и я его получала. А детей и вовсе учила за деньги. Это слишком по-человечески, знаешь ли, и совсем ничего общего не имеет со святостью.

— Живые боги просто так души в чужие тела не засовывают, так что не оправдывайся. Особенно после того, как с какого-то перепуга спасла меня — бандита, убийцу и черного мага в одном флаконе. Протянуть руку помощи подобному отбросу могла лишь глупая неоперившаяся святая, — сказал я, медленно вставая и чувствуя, как в очередной раз лопается кровавая корочка на спине. Зелья зельями, а отходил шаттов хмырь меня знатно, заживать будет минимум пару дней.

— Можешь помочь — помоги. — Она пожала плечами, поднимаясь следом и поддерживая меня. — Есть шанс, что и тебе помогут когда-нибудь. Это тоже не святость, это практичность с прицелом на будущее. Еще скажи, что я не получила выгоды от своей доброты. — Она потянулась к моим губам, и, конечно, конечно, я не мог не ответить. Дурак, а? Но мне голову сносит от нее, ничего не могу поделать…