— О чём нам нужно задуматься, матушка? — в тон ей задал я вопрос. — О том, что после такой жары всегда идут грозы? Это законы природы, и не нам пытаться что-то в них изменить.

— Это прежде всего препятствие на нашем пути, — высокомерно заявила она.

— Бросьте, матушка, — я отвечал ей исключительно на русском языке, не без скрытого злорадства наблюдая, как иногда сбоит её внутренний переводчик. — Лично я считаю подобные задержки благословением. Они позволят мне осмотреть город и сделать это внимательнейшим образом. Чего никогда не произошло, если бы не эта гроза.

— Я надеюсь, Александр, вы позволите местному дворянскому обществу устроить для нас бал? — перебила меня мать и тут же подняла руку, чтобы прервать мои попытки возразить. — Глубокий траур уже закончился. И я считаю, что можно позволить местному провинциальному дворянству устроить для нас бал.

— Зачем? — я быстро прикусил язык. У Сашки было много различных завертонов и разворотов, но вот бал он бы никогда не отменил. Сейчас я мог списать своё нежелание вальсировать на невменяемые деньги по поводу траура, но вот что буду делать после окончания годовой скорби по покойному императору, даже не представлял.

— Что значит «зачем»? — Мария Фёдоровна приподняла брови. — Александр, я успела переговорить с господином Мертенсоном. Этот бал готовился. Неужели ты хочешь оскорбить всех дворян Тверской губернии своим отказом?

— Нет, разумеется, — вот ведь… И когда она успела поговорить с губернатором? Он же практически всё время был подле меня! Так, Саша, спокойно. Мать ты не изменишь, у неё разные интриги в крови. Она инфаркт схлопочет, если даже не попытается. Надо её чем-то занять. Причём срочно. Подготовка к коронации — это долго, нудно и сложно, и всё одновременно. И я не могу посадить её под домашний арест в Москве, не поймут-с.

— К тому же, я считаю, что нужно вывести в свет Екатерину. На таком вот провинциальном балу это будет вполне уместно, — продолжала императрица. Вокруг нас образовалось небольшое пространство. Бобров очень быстро его организовал. Ну а как же, его величество с матерью разговаривать изволят.

— Матушка, Кате тринадцать! — я с трудом заставил себя говорить тихо, потому что к нашему разговору прислушивались все, включая Лизу. Даже промокшую одежду предпочитали отряхивать тихонько. Даже лакеи, мать их, стояли в сторонке и не спешили растаскивать гостей по приготовленным им комнатам. — Она совсем дитя, — добавил я ещё тише.

— Екатерина достаточно взрослая для первого представления свету, — холодно ответила Мария Фёдоровна. — Так вы даёте разрешения на бал?

— И когда запланировано это событие? — спросил я. — Так получилось, что вы узнали о предстоящем бале гораздо раньше, чем о нём сообщили мне, матушка.

— Губернатор Мертенс очень хотел подбодрить меня в моём горе, — поджав губы, ответила Мария Фёдоровна. — Он поспешил порадовать меня, сообщив, как всё Тверское дворянство готовилось, чтобы хоть немного развеять мою чудовищную меланхолию.

— Я полагаю, вы успели ему сообщить, что причиной этой «чудовищной меланхолии» в большей степени является ваш старший сын, — я не спрашивал, а утверждал. Ещё больше выпрямив спину, я сцепил руки за спиной и оглядел заполненный людьми холл.

— Нет, Александр, я прекрасно знаю, где проходят определённые границы в отличие от… — она замолчала. Я ждал почти минуту, когда же Мария Фёдоровна продолжит, но мать молчала, не без удовольствия разглядывая вымокшую до нитки Гагарину, у которой даже тщательно уложенные локоны промокли и теперь жалко свисали, прилипая к лицу.

— Ну же, договаривайте, — подбодрил я вдовствующую императрицу. — Хорошо, я вам помогу. В отличие от меня, вы это хотели сказать?

— Вы сами всё прекрасно понимаете, Александр, — тихо произнесла Мария Фёдоровна. Кажется, она поняла, что опять договорилась, и что я ещё больше начну закручивать гайки. Мать была последней, кто пытался меня драконить. До остальных уже дошло: в своей семье я не потерплю фрондёрства. Мне хватает проблем, чтобы ещё постоянно ждать удара в спину.

— О да, я понимаю, матушка, — протянул язвительно, поворачиваясь к ней. — Мне на днях принесли расходную книгу, в которой отражены все придворные, и во сколько они обходятся казне. Я вас первую предупреждаю, что намерен уменьшить этот штат как минимум наполовину. А знаете почему? Мария Фёдоровна ошарашенно покачала головой. — Потому что в ту кошмарную ночь, — я не стал уточнять, в какую ночь, это и так было понятно, — я никак не мог найти никого, кто помог бы мне справиться с горем. Да я даже собственного камергера отыскать не сумел! Мне помогали младшие офицеры и младшие слуги, которые всё ещё не потеряли таких понятий, как честь, достоинство и преданность. И уже тогда мне в голову пришла поразительная мысль: зачем нам столько придворных, если в лихую минуту я ни одного из них даже не увидел? Так что можете всем передать, что после коронации половина из них покинет двор. Как минимум, — добавил я, отворачиваясь от неё и снова разглядывая тех самых придворных, которые под моим пристальным взглядом принялись суетиться.

— Но куда же они пойдут? — растерянно проговорила мать, лихорадочно соображая, что будет делать, если столь блестящее общество внезапно сократится.

— Понятия не имею, — равнодушно ответил я. — Может быть, делом, наконец-то займутся. Мне всё равно. Пока всё равно. Да, каждого из них проверит очень пристально Александр Семёнович Макаров, дабы не сомневаться, что кто-то из них деньги или борзых щенков прямиком из иностранных посольств не получает.

— Что? Борзых щенков⁈

Мне удалось выбить почву из-под ног вдовствующей императрицы. Сомневаюсь, что надолго, но на наш визит в Твери должно хватить.

— Ах эти борзые щенки… — протянул я, чуть ли глаза не закатывая. — Многие из них могут стоить гораздо дороже золота.

— Вы собираетесь натравить своего мерзкого Макарова на собственный двор? — Мария Фёдоровна лихорадочно переваривала столь сногсшибательную новость.

— Ну что вы такое говорите, матушка! Александр Семёнович добрейшей души человек. Он даже мне постоянно пеняет, что я настолько сурово отношусь к овцам заблудшим. Как он переживал, когда эти продажные сволочи нашлись, опорочившие честь мундира русского офицера, — а вот сейчас я намеренно начал говорить громко. — Он у меня в ногах валялся, прося позволение верёвку заменить на благородный топор. Я рыдал, матушка. Вы даже не представляете, какое это было разочарование! Граф Пален, как он мог⁈ — вопросил я патетично. А потом совершенно спокойно закончил: — Dura lex, sed lex* Ничего не поделать, такова жизнь. Кто-то всегда должен страдать.

— Ваше величество, — ко мне пробился бледный Мертенс. — Позвольте, я покажу вам ваши покои. Ваше величество, вас сейчас же проводят в ваши комнаты, — скороговоркой проговорил он, обращаясь к Марии Фёдоровне.

— Наконец-то, Василий Фёдорович, — ядовито произнёс я. — А то я уже начал подумывать, что нас оставят ночевать посреди этого холла.

Мартенс закатил глаза и быстро пошёл впереди меня, показывая дорогу. Лакеи, видя, что движение началось, тут же бросились к гостям, разводя их по комнатам.

В моих покоях меня уже ждали Сперанский, Скворцов и Степан Кириллов. Последний всё ещё не мог прийти в себя от осознания, что его повысили до моего личного слуги. Как только я вошёл в комнату, он подскочил и бросился ко мне, чтобы помочь переодеться.

— Спокойно, Стёпа, поменьше рвения, а то голову расшибёшь, — посоветовал я ему, когда он стаскивал с меня мундир.

— Да, ваше величество, конечно, — пробормотал Скворцов.

— Ваше величество, я принёс полные списки дворов императорской семьи, — как всегда серьёзно и спокойно проговорил Сперанский. — С перечислением должностей, имён и жалованья, как вы и запрашивали.

— Прекрасно, положи на стол. Я сегодня их внимательно изучу, — говорил я на ходу, подходя к тазу, чтобы ополоснуться. Весь день в седле давал о себе знать не только усталостью, но и потрясающими запахами, которые я сам ощутил, как только снял мундир.