— Вы действительно решили сократить двор, ваше величество? — спросил Сперанский.

— Да, действительно. Кириллов начал лить тёплую воду из кувшина, и я замолчал, интенсивно втирая в себя мыло. — У нас долг размером с Джомолунгму, а мы плодим непонятных камер-юнкеров, в чьих обязанностях я так и не разобрался. Фрейлины хоть глаз радуют, а эти при дворе чем занимаются?

— Хм, — Сперанский задумался. — Если как следует разобраться, то… Я не могу сказать, чем занимаются все камер-юнкеры двора, ваше величество, — наконец он сдался и положил на стол объёмную папку.

— Если уж вы, Михаил Михайлович, не можете этого сказать, то и никто не сможет, — я встряхнул головой и с изрядно отросших светлых волос во все стороны полетели брызги. — К тому же я существенно облегчил себе жизнь, да и жизнь Александру Семёновичу, если разобраться. Ему сейчас некогда будет, он новое ведомство организует. Если ещё и крамолу искать, не покладая рук, то так и перегореть можно. А мне никак нельзя допустить, чтобы Макаров перегорел, мне его заменить пока некем.

— И как же вы облегчили всем жизнь, ваше величество? — спросил Сперанский, слегка удивившись. Он редко позволял себе проявлять эмоции, но иногда это всё же случалось.

— Очень просто, — я принялся вытираться жёстким полотенцем. Слава богу, Кириллов быстро запомнил, что подобные вещи я предпочитаю делать самостоятельно, и не пытался больше помогать. — Я рассказал её величеству Марии Фёдоровне о моём плане.

— И как же это может помочь? — Сперанский всё ещё недоумевал.

— Если вы не в курсе, то дворянство Тверской губернии решило устроить бал в мою честь, а может быть, и в честь Марии Фёдоровны, раз она первой об этом узнала, чёрт их знает, — я даже задумался над этим вопросом, а потом махнул рукой. — Как вы думаете, насколько быстро все придворные узнают об этом моём решении выгнать каждого второго?

— Полагаю, что часть уже знает, — задумчиво произнёс Сперанский.

— В ближайшие полгода-год мы будем наблюдать очень увлекательную игру под названием «Выжил сам, выживи ближнего своего». Количество интриг возрастёт в разы, как и количество доносов, — я протянул полотенце Кириллову. — Это будет забавно.

— Не боитесь, что они договорятся между собой? — задал вполне логичный вопрос Сперанский.

— Нет, — я покачал головой и принялся одеваться. — И у меня есть несколько причин так думать. Во-первых, без поддержки офицеров создать полноценный заговор, направленный на свержение власти, очень проблематично. Не невозможно, заметь, а проблематично. А офицеры пока пытаются мундиры отстирать, которые так тщательно замарали дерьмом наши повешенные. Ещё одного обвинения в предательстве Отчизны, да ещё и за деньги, многие не потерпят. Как это ни странно, но для восьмидесяти процентов офицеров честь оказалась не простым набором забавных звуков.

Я задумался, вспоминая, как бледный Горголи на коленях стоял, когда просочились новости, в чём действительно его бывшего патрона обвиняют. Он так старался откреститься от Палена, что договорился в итоге до того, чтобы я его без жалованья оставил. Мне удалось его убедить, что он выполняет сейчас очень нужную работу, и что платить за неё я буду. Что он будет делать со своим жалованьем потом, меня не волнует, пускай хоть школы открывает, в которых будущих пожарных по науке готовить начнут. И я не знаю об остальных. Горголи-то доступ ко мне имеет, поэтому сумел как бы оправдаться.

— А, во-вторых? Я вздрогнул и посмотрел на Сперанского. — Вы сказали, во-первых, ваше величество, значит, есть во-вторых?

— Тебе не говорили, Миша, что ты слишком педантичный? — он пропустил моё обращение к нему на «ты» мимо ушей, только продолжал смотреть вопросительно. Я вздохнул и продолжил: — Да, во-вторых. У них нет времени на то, чтобы составить приличный заговор. Я же не назвал сроков дворцовой реформы. К тому же половина или около того останется. Так зачем мараться в заговоре против императора, когда можно попробовать гарантированно попасть в эту оставшуюся половину? Нет, Миша, или я плохо разбираюсь в людях, или уже очень скоро придворные начнут отчаянно интриговать друг против друга, надеясь заручиться моей поддержкой. Причём, заметь, моей. Ни поддержкой моей матери или Елизаветы, а именно моей. После моего назначения фрейлин её величеству вдовствующей императрице до самого тупого дошло, что во дворце не останется никого, к кому я не буду испытывать определённой симпатии.

— Это… — Сперанский запнулся, а потом закончил фразу, — довольно жестоко, ваше величество.

— Нет, Миша, — я покачал головой. — Я тут не так давно на забавную книжку наткнулся. Правда, большинство вещей нужно додумывать, но я попробую. Не так давно Францией правил Людовик четырнадцатый. Который Король-Солнце, но это ты и без меня знаешь. В детстве он пережил Фронду, и очень быстро повзрослел, придя к одному интересному выводу: вся эта братия пытается устраивать разные заговоры исключительно из-за скуки. Им нечем заняться, да и дурость в головах покоя не даёт. Тогда он придумал, на мой взгляд, исключительную вещь. Он начал торговать совершенно идиотскими титулами. И казну наполнил и аристократов занял. Они же начали друг против друга интриговать за право завязывать ленту на правой ноге его величества. Заметь, это было совершенно официальное звание в штате двора, вот только за него платили сами придворные, а не выплачивалось им жалование из несчастной казны.

— Не понимаю, ваше величество, — честно признался Сперанский.

— Я тоже не понимаю, Миша. Например, почему при такой всеобъемлющей любви ко всему французскому мы не взяли у французов такие действительно толковые вещи, как нумерация домов, например?

— Или продажу дурацких титулов при дворе? — Сперанский нахмурился, переваривая эту новость, которая, похоже, для него действительно новостью оказалась.

— Да, или продажу титулов, — я взял щётку и принялся расчёсывать вьющиеся волосы. Надо коротко их остричь к чёртовой матери! Вот только мне предложили подождать до коронации, и я принял доводы того же Сперанского и согласился. — Знаешь, я бы продал право подносить мне домашние туфли за, ну, допустим, три тысячи рублей в год, — посмотрев на ошарашенную физиономию своего секретаря, тихонько рассмеялся. — Но не буду этого делать. Поэтому мы с тобой будем составлять адекватный потребностям императорской семьи штат придворных. И приготовься к взяткам. Я даже разрешаю тебе их принимать с честным предупреждением, что сделаешь всё возможное, но желаемого результата всё равно не гарантируешь, так как решение я буду принимать лично.

— Вы шутите, ваше величество? — Сперанский пару раз моргнул.

— Какие могут быть шутки, Миша, если речь идёт о таких деньгах? Давай договоримся. Если взяток тебе в итоге хватит, чтобы открыть лицей для подготовки будущих чиновников, то я разрешу выбрать тебе десять человек из самых щедрых. Заодно покажем, что ты действительно делаешь всё, что в твоих силах, чтобы помочь этим господам. Будем считать, что продали право держать собачку её величества за значительную сумму.

— Кха-кха, — Скворцов не выдержал и закашлялся, отвернувшись и поднеся кулак ко рту.

— Ты не заболел? — заботливо спросил я Илью.

— Нет-нет, ваше величество, просто что-то горло пересохло, — тут же ответил Скворцов.

— Водички попей, — посоветовал я ему. — Да, ты тоже приготовься взятки принимать. Не в таком объёме, как Михаил, но всё же. Думаю, на открытие нескольких женских гимназий в крупных городах должно будет хватить.

Дверь открылась, и вошёл Бобров.

— Ваше величество, Чернышёв Григорий Иванович просит вас его принять, — он говорил настолько замученным голосом, что мне мгновенно стало любопытно, что это за Чернышёв, который сумел настолько довести почти непробиваемого Боброва.

— И что же хочет от меня Григорий Иванович? — спросил я, отмахиваясь от Кириллова, который хотел напялить на меня мундир. Было жарко даже в рубашке, а всё ещё бушевавшая гроза не позволяла открыть окна, чтобы всё вокруг не залило дождём. Да что уж говорить, когда свечи вынуждены были зажечь посреди дня, чтобы в потёмках не сидеть.