«Как там все… Эльма. Зачем ты так со мной, за что? Что я сделал, в чем ошибся? Исправить нельзя – так хотя бы понять… Да ерунда это все, морок! Обошлось бы. Храни тебя Господь, Серая. И девчонок, и всех. Пусть Терош за вами присмотрит. Пусть присмотрит…»

– Закрой глаза, Джибанд! Пожалуйста! – Деян, подойдя, похлопал великана по плечу, но тот, конечно, не отреагировал на просьбу. Деян поборол искушение набросить ему на лицо какую-нибудь тряпку. Джибанд и так «следил» за хижиной невидящим взглядом: завязать ему глаза – значило только еще больше нагнать жути… Оставалась ли у него еще надежда очнуться от забытья?

– Безумие какое-то.

Деян вернулся к очагу, снова подвесил котелок над углями. Много лет – с тех пор, как несмышленым мальчишкой пытался сбежать к большаку, – он не оставался по-настоящему один: всегда где-нибудь рядом – не дома, так на соседском дворе – находился кто-то, с кем можно было перекинуться парой слов, у кого попросить совета, помощи…

– Брехня: ни у кого я ничего не просил, гордость не позволяла. Сами мне все предлагали. – Деян помешал варево, отгоняя мысль о том, что вряд ли чародей еще может глотать. – И зачем? Дураку все не впрок.

В памяти было не найти защиты и приюта; говорить вслух с самим собой оказалось еще хуже, чем молчать. Деян понял, что невольно придвинулся ближе к лавке, где лежал чародей. В лесных шумах за бревенчатыми стенами таилась неизвестная опасность, от великана веяло потусторонней жутью – тогда как Голем, несмотря ни на что, был человеком. Единственным живым человеком на много верст вокруг.

Но искра жизни в нем неумолимо угасала. Больше он не стонал и не бредил, едва можно было расслышать его дыхание за плеском капающей с крыши воды и треском углей.

«Сам ведь хотел скорее от него отделаться. И что теперь – передумал? Совсем запутался, увяз… Дурак!»

Деян заскрежетал зубами, меняя остывшие камни у ног чародея на новые. Злость, укоренившаяся глубоко внутри, за гранью разума, не исчезла. Но теперь, оставшись в одиночестве и потеряв, даже в мыслях, родной дом, засыпая с открытыми глазами от усталости, – теперь он со всей ясность видел в чародее человека, такого же, как он сам. И оттого совсем не хотелось, чтобы тот умер тяжелой, бессмысленной смертью в позабытой людьми и Господом хижине в глуши…

Сейчас – когда в ночи срывались с крыши капли воды, и едва возможно было уловить признаки теплящейся рядом жизни – Деян вспоминал о своем недавнем бегстве с отвращением.

Чем дольше тянулась ночь, тем сильнее сжималось вокруг одиночество; чем ближе смерть подступала к чародею – тем сильнее Деяну хотелось ее отвадить. Но в его распоряжении была лишь обрывочная и позабытая наука сумасшедшей старой знахарки да неумелые примеры лечения ее преемницы. А чародея убивала не только телесная слабость, но и зелье: с такой болезнью не сталкивалась даже старая Вильма, и никакого другого лечения от болезней похожих, кроме тепла и простой пищи, он не знал; а даже если б и знал, откуда б он мог взять лекарство?

Деян провел перед приоткрытыми глазами чародея ладонью: тот был без сознания. Пытаться влить жидкость было бессмысленно… Чародей умирал, и ничего нельзя было с этим поделать.

«А что если?..»

Деян замер: взгляд его зацепился за брошенный у очага топор. Лезвие отсвечивало красным.

«Если просто попробовать…» – Деян крепко задумался.

Кенек – будь он неладен! – рассказывал, как они с братом много лет назад втащили его, уже бесчувственного, к Вильме. Их выгнали, конечно, но они остались подсматривать под окнами и видели, как старуха творила «всякое эдакое». То, что по малолетству казалось помешательством, могло быть и колдовством; Деян колдуном не был – но зато колдуном был сам Голем.

«Хуже все равно ведь не будет».

Решившись, Деян крепко сжал голой ладонью лезвие. Почему-то не хотелось брать нож: старый, помнящий прошлое и тот роковой день топор казался вернее.

Боль была блеклой, словно на крепком морозе.

«Знать бы еще, что дальше».

Он обмазал палец проступившей кровью и вычертил на лбу чародея три ровных полосы – как, по словам Кенека, делала когда-то Вильма. Еще она что-то говорила, но Кенек не слышал, что. И бросила в огонь пучок краснолистого боровника, но боровника тут все равно не было.

– Ты говорил, что не хочешь умирать. Так живи! – Деян перечеркнул полосы наискось и резко отвернулся, боясь спугнуть чудо.

Но никаким чудом и не пахло. Чародей дышал все так же слабо и неровно; трещали угли. Только закружилась от усталости голова.

– Господи, если слышишь, помоги ему. – Деян сел к очагу. – Я ненавижу его. Но он спас нас… Он хороший человек. Наверное.

Никаких других слов на ум не шло.

Деян кое-как замотал платком порезанную ладонь и сжевал без аппетита последний орыжский сухарь. Неудержимо клонило в сон.

– III –

Кошмары больше не досаждали – или же он не помнил их; но просыпаться, свалившись с ящика, оказалось немногим более приятно.

Деян зевнул, едва не вывихнув челюсть, потер слезящиеся глаза и попытался понять, сколько прошло времени. Выходило, что час или два: последние угли в очаге еще тлели, от котелка шел крепкий запах. Все так же капало с крыши в непроглядной ночи за дымовыми оконцами. Все другие звуки будто отмерли, погасли, придавленные этой темнотой. Темнота изливалась из лесу; темнота сочилась из неживых глаз Джибанда.

Подавив страх, Деян запалил от угля щепку и подошел к чародею. Рывком откинул одеяла и облегченно выдохнул: тот был еще жив. Грудь чародея вздымалась слабо, но, казалось, ровнее, чем прежде. Глаза были закрыты, лицо разгладилось. Более всего походило на то, что он спит. Или же дух его уже ступил за Белые Врата, а в мире осталось лишь последнее безмятежное дыхание…

– Голем! – окликнул Деян.

Чародей открыл глаза и тут же со стоном зажмурился на свет.

– Мрак небесный. Прости, не подумал. – Деян прикрыл лучину ладонью и воткнул между камней очага.

– Где?..

Чародей мучительно закашлялся, не договорив фразы. Деян помог ему приподняться и перевернуться на бок. Из горла вылетали капли темной слизи; лицо побагровело.

Вскоре приступ ослаб; Деян уложил обессилевшего чародея обратно на лавку. Тот видел и слышал: на лице его на миг проступило облегчение, когда он заметил громадное тело Джибанда в углу. Но взгляд был пугающе пуст.

– Что… случилось? Ты!.. – Чародей попытался приподнять голову. – Ты… Я умер?

– Нет.

– Но что тогда…почему… ты?.. Кто…

Деян похолодел. Чародей не узнавал его; возможно, принимал за кого-то другого, давно умершего. Быть может, он вообще ничего не помнил о днях, проведенных в новом времени.

Меньше всего на свете Деяну хотелось объяснять, что случилось. Он невольно отступил на шаг, лихорадочно обдумывая, как быть.

– Деян! – Во взгляде чародея вдруг появилось узнавание. – Ты?

Деян кивнул, несколько смущенный: он был почему-то уверен, что чародей вообще не потрудился узнать его имя.

– И сейчас… сейчас время…. правления... Вермана Везучего? – Чародей говорил так, будто надеялся если не ошибиться, то хотя бы поперхнуться своими же словами.

– Вимила Удачливого, – со вздохом облегчения поправил Деян. – Мы вышли из Орыжи десять дней назад искать Венжара ен’Гарбдада. Боюсь, все, что ты сейчас помнишь про последние дни, – правда.

– Чушь собачья. – Потрескавшиеся губы чародея растянулись в неестественно широкую улыбку. – Не может быть. Нет.

– Я сожалею. – Деян отвернулся и загремел котелком, наполняя кружку. Прозвучало неискренне, но ему и впрямь жаль сообщать эту неприглядную правду. Как будто от него тут что-то зависело! – Что случилось, то случилось: это твои слова, колдун.

– Ложь. Ты лжешь! – с нажимом повторил чародей. – В твоей истории концы не сходятся. Я не могу быть здесь. Я умирал… я должен быть мертв сейчас.

– Умирал, но не умер. Но это поправимо. Пей. – Деян приподнял голову чародея и поднес ко рту кружку, однако чародей отвел его руку, ухватив за запястье: