С той поры минул год. Деян по-прежнему ночами вглядывался в потолок, но узор стыков и трещин больше не тревожил, не казался неправильным. Был другим – но и только.

«И я не чужой здесь. – Он обвел взглядом комнату. – Пусть Петер потом вышвырнет меня за шкирку; но сейчас – здесь мой дом, моя семья. И даже десяти чародеям этого не изменить».

– Я привыкла, что ты молчишь и хмуришься. Молчать и улыбаться – это что-то новое. – Эльма, подливая ему облепиховки, взглянула с подозрением.

– Да, новое. Но почему бы и нет? – Он картинно развел руками.

– IX –

Деян уже задал корма курам и прибирал стол, когда вернулась Эльма, выходившая проведать Малуху с девочками у Солши. Старуха Шалфана снова посапывала на печи.

– Порядок: компот пьют, на ночь обещали запереться наглухо, – не дожидаясь вопроса, сказала Эльма с порога.

– Хорошо.

– И еще одно: на улице встретила внучку Лесоруба – она как раз сюда шла.

– Киан послал? – Деян насторожился. Внучка Киана, миниатюрная веснушчатая девчушка, была тихой и стеснительной, и ей самой никакой надобности идти под ночь к Догжонам быть не могло. – С чем?

– Она долго мялась, но передала дословно. – Эльма подбоченилась и проговорила с выражением:

– «Сказать этому грамотею, чтоб не высовывался больше и писульки свои в печь сунул, пока энти пришлые по домам шариться не начали. А то голова – не нога, деревянную не приделаешь!» – Она улыбнулась. – Вот так вот. Старик без грубости и доброго дела сделать не может. А ты, никак, думал, что Лесоруб с досады тебя под руку Голему подставить захочет? Да? Ох, Деян. По лицу вижу – так и думал…

Деян отвел взгляд. О чем он точно не думал, так это что Киан-Лесоруб начнет давать советы, как ему выкрутиться.

– Эх ты! – Эльма взглянула с укоризной. – Нельзя так о людях… Но разве в твоих записках есть что-то о развалинах?

– Нет, ни словом не упоминаются, если я сам чего не забыл. – Деян в задумчивости поскреб подбородок. В коротких записях, которые он начал вести девять лет назад, чтобы не разучиться писать, ничего интересного для чародея не было. – Но, может, лучше все-таки поберечься лишний раз. К тому же, если я его не послушаю, Киан точно обидится…

В маленькой комнате стоял невысокий столик для рукоделия: Деян иногда использовал его как письменный. В нижнем ящике хранилась стопка сшитых ниткой листов серой бумаги, пузырек со сделанными из алракцита чернилами, железное перо и подставка под него, хорошие восковые свечи с подсвечником. Все – подарки от друзей и соседей.

«Верно: нельзя так о людях. Пустая моя голова».

Деян сел за стол, запалил свечу и, раскрыв тетрадь, стал листать страницы. Заметки о рождениях и смертях, об урожае и погоде, о происшествиях: ничего особенного – повседневная орыжская жизнь. Строчка о рождении старшей дочери Петера. Строчка о рождении младшей. Размер подати на будущий год. Зимние бури и летняя засуха, погубившая клубнику; куриный мор. Ничего особенного: девять лет – двенадцать страниц убористым почерком…

Длинный список знакомых имен – мужчины и юноши, ушедшие с вербовщиками: братья, старые друзья, соседи.

Деян бережно провел рукой по странице.

– Завтра будет год.

– Как наши ушли?

– Да. Рано нынче дожди зарядили.

– Если большой нужды нет, то, может, и не стоит сжигать? – Эльма, уловив его настроение, подошла сзади и положила руки ему на плечи.

– Ну, в конце концов, я ведь хотел «хоть что-нибудь» сделать. А эти бумаги… Не в них счастье.

– Но они – свидетельство нашего существования, так?

– В каком-то смысле, так.

– Тогда – оставь, – решительно сказала Эльма.

– Оставлю.

Помолчали немного. Тихо было, только бился в стекло припозднившийся, опоздавший к солнцу мотылек.

Деян откупорил чернильницу. Пустого места на последнем начатом листе, к добру или к худу, но оставалось только на дату да на одну строку:

«Сего дня, в два часа пополудни, в Орыжь явились двое. Виду странного. Именуют себя Големом…»

– I –

Обычно подолгу мучавшийся бессонницей, в этот раз Деян уснул сразу, едва лишь отстегнул протез и растянулся на кровати: сказались облепиховка и усталость.

Ему снился заснеженный лес, окруженная орешником поляна. Небрежно слепленная крепость посреди нее: невысокая, в полроста, но вместо лоскутка-«знамени» на башне – насаженные на палку-флагшток, будто на вертел, тетрадные листы.

На поляне были все: Эльма и Петер, Кенек и Барм, Халек, братья, родители, даже Киан и Беон, Солша и Вакир. Игра шла который час, и пора было ей закончиться, но валил крупный снег, засыпая «волшебный круг» у крепости, заслоняя игроков. Никто не мог друг в друга попасть, отяжелевшие снежки падали на землю, не долетая до цели.

Сначала Деяну отчего-то не хотелось, чтобы игра заканчивалась; снег валил все сильнее, слепил. Сквозь белую пелену и вой ветра прорывались только смутные тени, смех, голоса. Трещали деревья, снежные шапки падали с веток с мягкими хлопками. Лаяли собаки, и кто-то кричал в лесу.

– Серая! – попытался окликнуть Деян, но снег забился в рот, залепил глаза.

Что-то шло не так.

Он остался один в белой пустоте – бесполезный лже-чародей с глупым прозвищем Цапля. Вокруг выла пурга, и кто-то отчаянно кричал за ее стеной, кто-то бранился, проклиная все на свете. Что-то пошло не так. Когда? Почему?

«Что… Господь всемогущий!»

Деян рывком сел на лавке, сбросив одеяло. Поляна исчезла, белый холод сменился жаркой темнотой.

– Приснится же такое, мрак бы…

Он осекся. Где-то в Орыжи закричала женщина – надрывно, протяжно. Заснеженная поляна осталась сном. Но это ему не приснилось.

– Тихо. Не шуми. Не зажигай свет.

Напряженный шепот Эльмы доносился от окна: девушка сидела, накинув шаль поверх длинной ночной сорочки и приникнув к щели между занавесками.

– Голем вернулся? – одними губами спросил Деян, наощупь пристегивая протез.

– Нет. Хуже.

«Что может быть хуже?»

Он, как сумел, тихо проковылял к окну. С улицы смутно слышались голоса. И среди них – бас Кенека Пабала.

– Эл, но это же!..

– Молчи! – Эльма ладонью зажала ему рот. – Тише, Деян, Господа ради… Взгляни сам. С ним… Теперь понимаешь?

Она убрала ладонь: в этом больше не было нужды. Понимать Деян по-прежнему ничего не понимал, но происходило что-то… ненормальное. Чего не могло, не должно было происходить. Он ущипнул себя за руку, надеясь проснуться, но ничего не изменилось.

Во втором по счету доме напротив – в его родном доме! – горел свет: крики и брань, что его разбудили, доносились оттуда. Но не только: казалось, везде, со всех сторон за окном кто-то выл и плакал, кричал, ругался. Длиннобородый мужик в лохмотьях тащил по улице полураздетую внучку Киана, держа во второй руке ярко разожженный факел. Другой мужчина шел следом и, когда девушка спотыкалась, тыкал ее в спину длинной железной палкой, в которой Деян, прищурившись, распознал ружье.

– Кажется, они все дезертиры. Кен навел их сюда, и сам он… вместе с ними, – прошептала Эльма.

Кенек Пабал – он держал лампу, потому его высокая стройная фигура в изодранном мундире была хорошо различима среди других, – стоял спиной к калитке Догжонов, опираясь на ружье, и препирался с кем-то. Рядом с Кенеком стояла пара таких же заросших и оборванных мужиков.

– Как ты только мог, болван пустоголовый, подлец!

Деян узнал голос кровельщика Матака Пабала, отца Кенека.

– Да будет тебе. Им же лучше, не то так бы и померли девицами, – сиплым баском отвечал Кенек. – Дурного не будет, если не станете противиться.

– Негодяй, подонок!

– Не груби, отец. Мы не те проходимцы, что тебе, старику, днем бока намяли. Но кто станет брыкаться – тот сам виноват… Сидите смирно, и дурного не будет, – снова повторил он, как по заученному. – Ребята обещали. Сам гляди: даже халупу взяли на постой ту, какая хозяевам больше без надобности.