Папка поставил самолет на автоматическое управление, а сам вышел ко мне. Он накинул мне на голову противошумный телефон и сам надел такой же. По этому телефону можно разговаривать при всяком шуме. Самолет ревел всеми моторами. Пропеллеры выли, загребая воздух. Без такого телефона разговаривать во время полета нельзя. Папа спросил:

— Ты что же, все-таки не передумала? Будешь прыгать в Циолковске?

Я ответила, что конечно, буду. Тогда папа видит, что меня не переспоришь, и говорит:

— Надень, по крайней мере, запасный парашют. Мало ли что может случиться.

Я отвечаю:

— А зачем? Ты же проверял мой парашют еще сегодня утром.

Тем временем наш самолет сам собой забирался все выше и выше. На земле уже ничего нельзя было различить. Только низко-низко под нами виднелись тучи. А сверху сияло солнце. Оно было ярче, чем на земле.

Отец вошел в кабину управления, увеличил шаг пропеллеров. Лопасти пропеллеров повернулись круче и стали больше загребать воздух. Мне показалось, что кто-то сильно вдавил меня в кресло. Это оттого, что стратоплан стал еще быстрее подниматься кверху.

Папин помощник обошел весь самолет, осмотрел окна и двери. Кабина стратоплана была закупорена так туго, что ни один пузырек воздуха не мог уйти из нее. Резина в оконных рамах сплющилась и вылезла из пазов, словно клей, когда приклеиваешь и намажешь слишком густо. Помощник включил аппараты, вырабатывающие воздух для дыхания и очищающие воздух, которым мы уже дышали.

Чем выше поднимался наш самолет, тем меньше воздуха становилось вокруг него. Воздух становился все реже. Пропеллеры завертелись быстрее. Отец пустил в ход аппараты, которые стали поддувать в моторы запасный воздух. Потом он еще увеличил шаг пропеллеров. Стратоплан рвануло вперед. Мы поднялись вверх на семнадцать километров — гораздо выше самых высоких гор. Мы пролетали по двадцать километров в минуту. Если бы мы летели над Москвой, мы пролетели бы ее скорее, чем человек вбегает по лестнице на пятый этаж. Мы летели в стратосфере.

В стратосфере жить нельзя. Если бы вдруг продырявилась стенка кабины, тот воздух, который мы захватили с собой, вырвался бы наружу, и нам пришлось бы плоховато: из носа кровь, из ушей кровь и даже из кожи кровь. И мы все умерли бы обязательно. Поэтому человеку, который собирается прыгать с самолета в стратосфере, нужно надеть предохранительный костюм — скафандр. Этот костюм так и называется стратосферным. А в противопустотном шлеме запас воздуха — вот в этой коробочке. Наденешь костюм, шлем, и в стратосфере не так уж страшно.

Алюта взяла из рук Махрютки свою маску. Хобот маски действительно оканчивался коробочкой.

— В ней воздух сгущенный, — сказала Алюта. — Его сжимают, он становится таким густым, как вода. Он так и называется „жидкий воздух“.

— Дай-ка я его попью, — попросил Махрютка и потянул маску опять к себе.

На него все зашумели, и Алюта продолжала.

На стене кабины висела карта, покрытая стеклом. Города на карте были обозначены кружками. Под стеклом на карте полз небольшой серый самолетик. Он полз и показывал, в каком месте сейчас находимся мы. Как только самолетик подходил к какому-нибудь городу, наш заведующий почтой доставал посылку с названием этого города, открывал небольшую комнатку в стене кабины и клал посылку туда. Потом он туго завинчивал дверь этой комнатки и поворачивал ручку. Снаружи открывалась другая дверца, и посылка падала вниз.

Я все ждала, когда мы подлетим к Циолковску. Сердце у меня билось так громко, что, если бы не ревели моторы, все бы услышали мое сердце. Честное пионерское!

Наконец, заведующий достал посылку с надписью „Циолковск“ — ту самую, на которой папка предлагал мне лететь. Он взял ее, поставил на пол и открыл дверцу выбрасывательной комнатки. А я — тут как тут. Потуже завинтила шлем, и прямо к дверце. Заведующий схватил меня за плечо, открыл рот. Было видно, что он орет изо всей силы. Только слышно все равно ничего не было. Его заглушали моторы. Заведующий хотел бежать к отцу в управление, да, видно, боялся оставить меня одну. Так и прыгал — то от меня, то ко мне.

Вдруг отец обернулся. Он увидел нашу чуть не драку с заведующим, замахал ему рукой, закивал головой, чтобы меня выпустили. Потом он приложил к стеклу записку: „Только не трусь. Телеграфируй в Берлин“. Я поняла, что это мне. Но во время спора с заведующим даже забыла, что можно трусить. Вот честное пионерское!

Заведующий пожал плечами и захлопнул дверцу. Я очутилась в темной тесной каморке. И посылка со мной рядом. А посылка большая, больше меня. И похожа на гриб. Грибная шляпка — это на ней сложенный парашют. „Ну, — говорю, — посылочка, значит, летим!“

Вдруг сразу стало светло. Воздух рванулся наружу и ударил меня по всему телу, словно мягкой подушкой. Я перевернулась через голову раз, другой, третий. Сквозь очки шлема я видела то фиолетовое небо с ярким слепящим солнцем, то белые облака земли, то серые крылья самолета.

Я приготовилась падать, но не падала. Я не сидела, не стояла, не лежала. Я медленно вертелась. И не падала. Я летела вперед, как камень, выпущенный из рогатки, так сильно поддал меня своим ходом наш самолет. А посылка летела недалеко от меня с серьезным видом. У нее в ноге тяжелый груз. Она не кувыркалась, а только покачивала головой, будто говорила мне: „Ай-ай, как нехорошо!“

— Ой, как страшно! — прошептала Солнечка. — Ты испугалась?

Алюта ответила прямо:

— Испугалась. Но только самую маленькую малость испугалась.

— А я бы совсем не испугался, — вырвалось у Травки. — Ведь на груди парашют. Чего же тут бояться?

— Ну да. Это я сама подумала, — сказала Алюта. — Я уже раз сорок прыгала с парашютом. Тут ничего страшного нет, если только не бояться. Я оттого испугалась, что полетела не вниз, как всегда, а осталась рядом с самолетом. Но потом я вспомнила папину записку: „Не трусь“. Я вспомнила, что сама, сама прыгнула. Я закричала, что есть силы: „Вперед, вперед!“ и начала помогать себе руками, как крыльями.

Стало очень холодно. Ведь в стратосфере шестьдесят градусов мороза. Я вся закоченела. Однако, я не растерялась. Повернула на груди выключатель костюмной печки. В печке аккумуляторы, в них запасено электричество. Электричество пошло по тоненьким проводам, которые вплетены в мой костюм. Провода нагрелись, и мне сделалось тепло и даже как-то уютно.

„Про аккумуляторы-то мы знаем“, — подумал Травка, но все-таки посмотрел на коробочку с выключателем у Алюты на груди. Коробочка была похожа на украшение. Выключатель на ней был словно красная ягодка.

Алюта продолжала:

— Но самолет начал обгонять меня. Я почувствовала, что меня тянет вниз, к земле. Я дернула кольцо парашюта, но полетела вниз еще быстрее. Тут я испугалась по-настоящему. Неужели парашют неправильно сложен? На посылке парашют тоже не раскрывался. Но я вспомнила, что он на замке и открывается сам собой только у земли, чтобы по дороге посылку не относило ветром.

Я летела вниз камнем. Дергаю кольцо, вырываю его прямо со злостью, и ничего — парашют не раскрывается. Вдруг гляжу — маленький зонтик парашюта раскрылся, но лежит на боку и падает вместе со мной. Тут я и вспомнила папин хороший совет — надеть запасный парашют. Не послушалась папу — вот дура! Сердце у меня екнуло и запело. Я подумала уже: „Вот как умирают!“ И даже нарочно перестала дышать. Честное пионерское!

И вдруг вижу, что маленький зонтик поднялся кверху и вытягивает за собой оранжевую и синюю материю моего парашюта. Ремни сильно рванули меня, а потом ласково подхватили подмышки. Это наполнился воздухом большой парашют. Он опирался о воздух и поддерживал меня. Я стала плавно спускаться. Тут только я перестала трусить. Оказывается, вот в чем штука-то! Ведь там, наверху, в стратосфере, так мало воздуха, что зонту нечего было вобрать в себя. Он не мог распуститься. Оттого он и падал. И как это я раньше не догадалась? Зря только собиралась умирать.