Но Вернон по-прежнему посещал его с удовольствием: здесь он когда-то взрослел, и у него сохранились только приятные воспоминания о подругах, веселых шумных вечерах с разнообразными наркотиками и работе ночами напролет в уединенной спаленке. В эпоху пишущих машинок и копирки. Даже теперь, выйдя из такси и поднимаясь по лестнице, он вновь испытывал, пусть и без прежней остроты, то чувство, которое совсем не посещало его в последние годы: предвкушение встречи с неожиданным.

Когда Клайв открыл дверь, Вернон не увидел никаких явных признаков беды или кризиса. Друзья обнялись в прихожей.

– В холодильнике есть шампанское.

Клайв взял бутылку и два бокала, и Вернон стал подниматься вслед за ним по лестнице. Все в доме дышало нелюдимостью, и Вернон предположил, что хозяин уже дня два не выходит на улицу. В спальне за полуоткрытой дверью – кавардак. Во время напряженной работы Клайв иногда просил экономку не приходить. Вид студии подтвердил впечатления гостя. На полу валялись листки рукописи; грязные тарелки, фужеры и чашки окружали рояль, клавиатуру и большой компьютер, на котором Клайв иногда делал оркестровки. Воздух был спертый и влажный, словно много раз прошел через легкие.

– Извини за беспорядок.

Вдвоем они разгрузили кресла от книг и бумаг, уселись с шампанским и начали с необязательной болтовни. Клайв рассказал о своей встрече с Гармони на похоронах.

– Министр в самом деле послал тебя к чертовой матери? – спросил Вернон. – Мы могли бы вставить это в наш дневник.

– Вполне. Хотя стараюсь ни с кем не сталкиваться. Коль скоро речь зашла о Гармони, Вернон изложил два своих утренних разговора с Джорджем Лейном. Такого рода история должна была бы показаться Клайву любопытной, но он не проявил интереса ни к фотографиям, ни к судебному запрету и слушал, казалось, вполуха. Едва Вернон кончил, Клайв поднялся из кресла. Он снова наполнил бокалы. Тяжелое молчание предвещало смену темы. Клайв отошел в дальний конец студии, осторожно потирая левую ладонь.

– Я думал о Молли, – наконец сказал он. – Как она умерла, с какой быстротой, о ее беспомощности и о том, что она не пожелала бы себе такой смерти. Мы с тобой об этом говорили.

Он умолк. Вернон отпил и ждал продолжения.

– Дело вот какое. Я тут тоже слегка напугался. – Он повысил голос, предупреждая сочувственные расспросы. – Наверно, зря. Знаешь, ночью от таких мыслей бросает в пот, а при свете дня все кажется вздором. Но я о другом. Это почти наверняка ничего не значит, но беды не будет, если все-таки тебя попрошу. Если я вдруг основательно заболею, как Молли, начну распадаться, делать ужасные ошибки, потеряю способность разумно судить, стану забывать названия предметов, забывать, кто я такой, – словом, ясно. Я бы хотел быть уверен, что есть человек, который поможет мне покончить с этим… То есть умереть. Особенно если дойдет до того, что сам не смогу принять такого решения – или выполнить его. Так вот что я говорю – я прошу тебя как старого друга помочь мне, если увидишь, что это нужно. Как мы помогли бы Молли, если б могли…

Клайв не закончил, слегка расстроившись оттого, что Вернон глядел на него с поднятым бокалом, замерев в процессе питья. Клайв громко откашлялся.

– Я понимаю, просьба странная. Это противозаконно у нас в стране, и я не хотел бы ссорить тебя с законом – предполагая, конечно, что ты скажешь «да». Но есть способы и есть места, и если до этого дойдет, я хотел бы, чтобы ты доставил меня туда на самолете. Это трудное дело, и,, могу попросить о нем только близкого друга, такого, как ты. Одно скажу: я не паникую, ничего подобного. Я крепко об этом подумал.

Затем, поскольку Вернон все так же сидел и глядел на него молча, Клайв смущенно добавил:

– Ну вот и все.

Вернон поставил бокал, почесал в затылке и встал.

– Ты не хочешь рассказать, что тебя испугало?

– Совсем не хочу.

Вернон взглянул на свои часы. Он опаздывал к Джорджу.

– Да, ничего себе просьба. Надо подумать. Клайв кивнул. Вернон пошел к двери и первым стал спускаться по лестнице. В прихожей они опять обнялись. Клайв открыл дверь, и Вернон ступил в темноту.

– Я должен подумать.

– Конечно. Спасибо, что зашел.

Оба сочли, что характер просьбы, ее интимность, смущающий свет, пролитый ею на их дружбу, создали сейчас обременительную эмоциональную близость, с которой лучше всего обойтись, расставшись без дальнейших объяснений; Вернон быстро пошел по улице искать такси, а Клайв вернулся наверх, к роялю.

Лейн сам открыл ему дверь особняка на Холланд-Парк.

– Опаздываете.

Решив, что Джордж разыгрывает из себя газетного магната, вызвавшего редактора, Вернон не пожелал извиниться и даже ответить и прошел за хозяином через ярко освещенную переднюю в гостиную. К счастью, тут ничто не напоминало о Молли. Комната была обставлена, как она однажды выразилась, в стиле Букингемского дворца: толстые, горчичного цвета ковры, большие грязно-розовые диваны, кресла с выпуклым узором в виде лоз и свитков, коричневая живопись со скаковыми лошадьми на пастбищах, копии Фрагонаров с буколическими дамами на качелях в колоссальных золотых рамах, и вся эта обильная пустота залита светом лакированных латунных ламп. Джордж подошел к сложенной из мраморных глыб ограде газового с имитацией углей камина и обернулся.

– Портвейну?

Вернон вспомнил, что после сандвича с сыром и салатом в обеденный перерыв ничего не ел. Иначе почему бы его так раздражали претенциозные построения Джорджа. И чего ради он напялил шелковый халат поверх дневной одежды? Он просто нелеп.

– Спасибо, выпью.

Они разместились метрах в семи друг от друга, с шипящим камином между. Останься я тут один хоть на полминуты, подумал Вернон, – подполз бы к решетке и стукнулся об нее правым виском. Даже в обществе постороннего ему было не по себе.

– Я видел Реестр национальной тиражной службы, – важно сказал Лейн. – С тиражом худо.

– Падение тиража замедляется, – готов был автоматический ответ Вернона, его мантра.

– Но все-таки – падение.

– Перелома нельзя ожидать сразу. – Вернон пригубил портвейн и оборонился мыслью о том, что Джордж владеет всего полутора процентами газеты и ничего в профессии не понимает. Кстати было вспомнить также, что его состояние, его издательская «империя» зиждется на энергичной эксплуатации недоумков: тайные цифровые шифры в Библии предсказывают будущее, инков окликали из космоса, Святой Грааль, Ковчег завета, Второе пришествие. Третий глаз, Седьмая печать, Гитлер жив и здравствует в Перу. Когда Джордж учит тебя жить, это выдержать трудно.

– Мне кажется, – говорил он, – вам нужна сейчас громкая история, чтобы пошла пожаром, чтобы конкуренты были вынуждены подхватить ее, дабы не отстать.

Дабы остановить падение тиража, надобно добиться роста тиража. Однако Вернон хранил невозмутимость, понимая, что Джордж исподволь подбирается к фотографиям.

Вернон попытался ускорить процесс:

– У нас есть на пятницу хороший материал о сиамских близнецах, работниках местной администрации.

– Фэ!

Сработало. Джордж вдруг вскочил.

– Это не материал, Вернон. Это детские игрушки. У.у покажу вам материал. Покажу, почему Гармони бегает вокруг адвокатских гильдий, заткнув пальцем задний проход. Пойдемте!

Они вернулись в переднюю и мимо кухни, по более узкому коридору, подошли к двери, запертой на американский замок. Одно из условий сложного брачного соглашения заключалось в том, что Молли живет, принимает своих гостей и держит свои вещи отдельно, в крыле дома. Ей не приходилось наблюдать, как ее старые друзья внутренне потешаются над напыщенностью мужа, а ему – тонуть в беспорядке, извергающемся из ее комнат в комнаты, предназначенные для приемов. Вернон много раз бывал у Молли, но всегда пользовался отдельным входом. Сейчас, когда Джордж отпер и распахнул дверь, Вернон напрягся. Он почувствовал, что не готов. Он предпочел бы смотреть фотографии на половине Джорджа.