Бесхозная баба, зарабатывающая себе на жизнь сама, для Античности — скорее исключение, чем правило, так что и в лучшие-то для Карфагена времена найти для бабы нормальную работу было задачей не тривиальной, а теперь и времена не из лучших. А они же из захолустья, где нравы не в пример строже столичных, и звиздой торговать — это уж совсем до крайней степени отчаяния докатиться надо. У кого в Карфагене родня, в приюте родственнице не откажут, и пускай в тесноте и впроголодь, но пропасть не дадут. Но не о них речь, а о тех, кто никому в Карфагене не сестра, не кузина, не племянница и даже не свояченица — им-то как в чужом городе жить? Продаст такая свои недорогие украшения вообще за бесценок, потому как много их таких, и предложение превышает съёжившийся из-за безработицы спрос, и надолго ли ей хватит этих жалких грошей? А жить и дальше на что-то надо, и окромя звизды больше ведь им предложить нечего, да ещё и конкуренция нехилая, потому как безработица зашкаливает, и денежный клиент в большом дефиците. Собственно, на этом мы и строили свои расчёты, планируя вербовку карфагенских невест для наших колонистов. При других обстоятельствах поди ещё уломай городскую девку из крутого мегаполиса на "замуж за бугор" в какой-нибудь глухой мухосранск, но теперь эти вот понабежавшие и сами из достаточно глухих дыр, и мегаполис означенный их ни разу не привлекательным лицом, а весьма неприглядной задницей встретил, едва ли лучшей, чем та родная дыра, да и просто-напросто — куда им вообще деваться?

— Это же ливофиникиянки, многие вообще без финикийских предков, а только культурно ассимилированные и воспитанные по-финикийски, — добавил конкретики наш испанский мент, — В Карфагене у таких даже намёка на гражданские права нет, и их можно вообще похитить и в рабство продать, чем подлецы и промышляют. Заманивают дурочек предложением нетрудной и не слишком низкооплачиваемой "честной" работы, а те и уши развесят на радостях, что услыхали боги их мольбу. Ну и попадают в результате вместо несуществующей "честной" работы кто-то на корабль иноземного работорговца, кто-то в караван к тем же нумидийцам, от которых, казалось бы, спаслись, а кто-то и в дешёвый портовый бордель для матросни. Наш ухарь поначалу только "честную" вербовку через смотрины нагишом с последующей "проверкой" приглянувшихся в постели практиковал, но потом разобрался в ситуации и сообразил или кто-то подсказал, что можно же заодно и подзаработать на продаже в рабство бесправных и беззащитных ливиек…

— А ты откуда об этом узнал? — поинтересовался я.

— Дешёвые бордели ударили по доходам храма Астарты, верховная жрица тут же "озаботилась судьбой несчастных" и пожаловались на эти безобразия сразу в Совет Ста Четырёх, где о них и услыхал твой тесть, а мне уже передали с голубиной почтой его безопасники. Хулиган-то ведь — в нашей юрисдикции. Ну, я согласовал с коллегами той же почтой план операции и послал в Карфаген нового вербовщика, а за компанию с ним — судейскую "тройку", а они тем временем подыскали и наняли "подсадную утку". Тут вся сложность-то была в чём? За этих проданных в бордели "ничейных" ливиек, за которых и вступиться-то законно некому, нашему ухарю реально только штраф грозил, а для тяжкой статьи требовалась настоящая финикиянка с родственниками в городе, но в окрестностях порта никому не известная и внешне похожая на чистопородную ливийку. Сам-то посуди, легко ли найти среди относительно благополучных горожан недавно приезжую красотку, согласную не просто прикинуться на какое-то время, а реально поработать проституткой, да ещё и через похищение с продажей в рабство и "пробами"? Вот, пока мои люди были в пути, карфагенские коллеги как раз такую и подыскивали…

— А они-то где такую найти исхитрились? — он меня неподдельно заинтриговал.

— Мне об этом не докладывали — сам теряюсь в догадках и думаю, что история слишком длинная для голубиной почты. Вернутся наши, привезут её — сама расскажет.

— Ты решил сюда её забрать?

— Приходится. Там такое дело раскрутилось, что пострадали и работорговцы, и владельцы борделей, в том числе и с немалыми связями, так что в Карфагене оставаться ей теперь никак нельзя.

— Верно, и карфагенский Совет Ста Четырёх — не римский сенат, и она сама — не Фецения Гиспала, — это я припомнил то давешнее маразматическое постановление сената о защите и "восстановлении репутации" прожжённой шлюхи, донёсшей о Вакханалиях.

— Ничего, раз там сработала хорошо, то и у нас я ей полезное применение найду — как раз сменит одну из спалившихся в Бетике, — пояснил Васкес, когда мы отсмеялись.

— Так погоди, она же по-турдетански наверняка ни бельмеса. Ни за турдетанку не сойдёт, ни за бастетанку, ни за бастулонку. Кто же в Бетике турдетанским не владеет?

— А мы и не будем её ни за турдетанку, ни вообще за испанку выдавать. Так и будет африканской финикиянкой, только не из Карфагена, а из малоизвестной дыры, но какой-нибудь дальней родственницей переселяющейся к нам бастулонской семьи.

— Но ведь бастулоны же обычно морем к нам перебираются, а не сушей?

— Да, морем. Есть жалобы и на нашего вербовщика в Малаке.

— Млять! Куда ни плюнь, всюду сволочь!

— В том-то и дело.

— А с тем-то нашим карфагенским уродом что?

— Уличили, судила наша "тройка", приговорили к лишению нашего гражданства и выдаче карфагенским властям для суда и кары по их законам. На косом кресте они его распяли, камнями побили или львам скормили — я не интересовался. Я сперва хотел к нам его вывезти и у нас судить, но в Карфагене такой скандал по этому делу был, что сам твой тесть через Фабриция — ну, он на нас не давил, но очень просил о выдаче преступника. Ты бы видел, сколько там всего всплыло! Работорговцы — не наши, правда, а те, карфагенские — обнаглели настолько, что для продажи за море или нумидийцам начали похищать уже и коренных горожанок. Среди проданных нумидийцам обнаружились очень даже непростые девицы — например, внучатая племянница верховной жрицы Танит. Было ещё несколько, я не запомнил, откровенно говоря, степеней их родства с членами Совета Трёхсот, но тоже что-то вроде этого. Хоть и седьмая вода на киселе, но всё-таки — сам понимаешь…

— Нехило! — я аж присвистнул, — Танит, говоришь? — мало того, что в Карфагене она почитается побольше самой Астарты, так вдобавок, она ещё и богиней-девственницей у фиников числится, а ейные жрицы в этом смысле — своего рода финикийским аналогом римских весталок, так что цинизм расшалившихся работорговцев невольно внушал.

— Именно — я поэтому только и запомнил. Представляешь, какой скандал? Наш безобразник там и десятой доли всего этого не наворотил, но тоже попал в стремнину, а страсти кипят шекспировские — это же Карфаген! Наш суверенитет они уважают и силой нашего сукиного сына не отбивают, но выдачи на суд и расправу требуют настоятельно. Ну и твой тесть частным порядком уже как бы от себя. Мы с Фабрицием тут подумали и поняли, что официальный отказ нашего правительства его тоже устроил бы, главное — он попытался и уже этим очки себе в Совете заработал. Но пока мы размышляли, я раскопал, что у подсудимого здесь есть влиятельные родственники, так что под виселицу его у нас подвести с высылкой семьи в Бетику было бы нелегко. Я доложил об этом Фабрицию, подумали мы с ним, да и решили в выдаче карфагенянам не отказывать. А раз дело уже международный и внешнеполитический характер приняло, то и за семейку покровители вступиться уже не рискнули — у них самих теперь таким родством репутация замарана. Вот, на днях высылать будем — опять буду этой… как её?

— Кровавой гэбнёй, — машинально подсказал я, — Ничего, зато доходчивее будет для прочих ущербных уродов, раз по-хорошему не понимают. Так что крепись и держись — работа у тебя такая.

— В том-то и дело. Так это ещё, заметь, нам мозги выносятся только временами, а каково им? — испанец имел в виду Володю, которому Наташка проедала плешь и дома, ну и Серёгу, потому как и Юлька тоже периодически включала недовольную "античным зверством" современную гуманистку, — Знал бы ты только, как я рад тому, что сам женат на уроженке этого мира и этих времён!