О Боже!

Когда запись пошла сначала, Лэнгдон отнял аппарат от уха и погрузился в раздумье. Антивещество… Вертолет…

Но это же означает, что…

У него снова началась тошнота. Движимый яростью, он в полной растерянности соскочил со стола и замер на дрожащих ногах.

— Мистер Лэнгдон! — попытался остановить его врач.

— Мне нужна какая-нибудь одежда, — заявил американец, почувствовав прохладное дуновение; его одеяние оставляло спину неприкрытой.

— Но вам необходим покой.

— Я выписываюсь. Немедленно. И мне нужна одежда.

— Но, сэр, вы…

— Немедленно!

Медики обменялись недоуменными взглядами, а доктор Жакобус сказал:

— У нас здесь нет одежды. Возможно, утром кто-нибудь из ваших друзей…

Лэнгдон, чтобы успокоиться, сделал глубокий вдох и, глядя в глаза эскулапа, медленно произнес:

— Доктор Жакобус, я должен немедленно уйти, и мне необходима одежда. Я спешу в Ватикан. Согласитесь, доктор, что вряд ли кто-нибудь появлялся в этом священном месте с голой задницей за все две тысячи лет его существования. Мне не хочется ломать эту традицию. Я ясно выразился?

— Дайте этому человеку какую-нибудь одежду, — нервно сглотнув слюну, распорядился доктор Жакобус.

Когда Лэнгдон, хромая на обе ноги, выходил из дверей больницы, он казался себе бойскаутом-переростком. На нем был голубой комбинезон фельдшера «скорой помощи» с застежкой-молнией от шеи до промежности. Комбинезон украшали многочисленные цветные нашивки, которые, видимо, говорили о высокой квалификации владельца одежды.

На сопровождавшей его весьма массивного телосложения женщине был точно такой же наряд. Доктор заверил Лэнгдона, что дама доставит его в Ватикан за рекордно короткое время.

— Molto traffico,[94] — сказал американец, вспомнив, что все улицы вокруг Ватикана забиты людьми и машинами.

Это предупреждение, видимо, нисколько не обеспокоило даму. Гордо ткнув пальцем в одну из своих нашивок, она заявила:

— Sono conducente di ambulanza.

— Ambulanza?[95]

Он понял, что теперь ему, видимо, предстоит поездка в карете «скорой помощи».

Женщина провела его за угол дома. Там, на сооруженной над рекой бетонной площадке, стояло их транспортное средство. Увидев его, Лэнгдон замер. Это был видавший виды армейский медицинский вертолет. На фюзеляже было выведено:

«Aero — ambulanza».

Лэнгдон опустил голову.

— Мы летим в Ватикан. Очень быстро, — улыбнулась женщина.

Кипящие энтузиазмом и энергией кардиналы устремились назад в Сикстинскую капеллу. В отличие от всех остальных членов коллегии Мортати ощущал все возрастающую растерянность. У него даже появилась мысль бросить все и оставить конклав. Кардинал верил в древние чудеса из Священного Писания, но то, чему он был свидетелем сегодня, не умещалось в его сознании. Казалось бы, после семидесяти девяти лет, прожитых в преданности вере, эти события должны были привести его в религиозный экстаз… а он вместо этого начинал испытывать сильное душевное беспокойство. Во всех этих чудесах что-то было не так.

— Синьор Мортати! — выкрикнул на бегу швейцарский гвардеец. — Мы, как вы просили, поднялись на крышу. Камерарий… во плоти! Он обычный человек, а не дух! Синьор Вентреска такой, каким мы его знали!

— Он говорил с вами?

— Камерарий стоял на коленях в немой молитве. Мы побоялись его беспокоить.

Мортати не знал, как поступить.

— Скажите ему… скажите, что кардиналы томятся в ожидании.

— Синьор, поскольку он — человек… — неуверенно произнес гвардеец.

— И что же?

— Его грудь… На ней сильный ожог. Может быть, нам следует вначале перевязать его раны? Думаю, он очень страдает от боли.

Мортати задумался. Долгие годы, посвященные службе церкви, не подготовили его к подобной ситуации.

— Поскольку он человек, то и обращайтесь с ним, как с человеком. Омойте его. Облачите в чистые одежды. Мы будем ждать его в Сикстинской капелле.

Швейцарец умчался прочь.

Мортати направился в капеллу. Все остальные кардиналы уже находились там. Выйдя в вестибюль, он увидел Витторию Ветра. Девушка, понурясь, сидела на каменной скамье у подножия Королевской лестницы. Мортати разделял ее боль и одиночество, но в то же время он знал, что все это может подождать. Ему предстоит работа… Однако, положа руку на сердце, Мортати не знал, в чем будет заключаться эта работа.

Когда он вошел в капеллу, там царил безудержный восторг.

«Да поможет мне Бог», — подумал он и закрыл за собой дверь.

Принадлежащий больнице Сан-Джованни ди Дио вертолет кружил за дальней от площади стеной Ватикана, а Лэнгдон стиснув зубы и сжав кулаки, клялся всем известным ему богам что это будет его последний полет на винтокрылой машине.

Убедив даму-пилота в том, что правила полетов над Ватиканом в данный момент меньше всего заботят правителей этого города-государства, он попросил ее пролететь над стеной и приземлиться на посадочной площадке папской обители.

— Grazie, — сказал он, с трудом спустившись на землю.

Дама послала ему воздушный поцелуй, оторвала машину от земли и мгновенно скрылась в ночи.

Лэнгдон глубоко вздохнул, стараясь привести мысли в порядок и до конца понять суть того, что он собирается предпринять. Не выпуская видеокамеры из рук, он забрался в электрокар, на котором уже ездил днем. Об аккумуляторах с тех пор никто не позаботился, и стрелка указателя заряда стояла почти на нуле. В целях экономии энергии фары включать он не стал. Кроме того, ученый предпочел бы, чтобы его появление осталось незамеченным.

Кардинал Мортати остановился у дверей и ошеломленно наблюдал за тем, что происходило в Сикстинской капелле. А происходило там нечто невообразимое.

— Это подлинное чудо! — кричал один кардинал. — Рука Божия!

— Да! — вторил ему другой. — Господь явил нам Свою волю!

— Камерарий должен стать нашим папой! — вопил третий. — Пусть он и не кардинал, но Творец ниспослал нам чудесный знак!

— Именно так! — с энтузиазмом поддержал его кто-то. — Законы конклава установлены людьми. И они ничто по сравнению с Божьей волей! Призываю всех немедленно приступить к голосованию!

— К голосованию?! — перекрывая всеобщий шум, рявкнул Мортати. — А я-то полагал, что это моя работа!

Все повернулись в его сторону.

Старик увидел, что кардиналы смотрят на него с явным подозрением. Более того, в некоторых взглядах можно было заметить даже враждебность. Священнослужителей уязвило его равнодушие к явленным только что всему миру чудесам. Трезвый подход ко всем явлениям должен иметь свои границы, считали они. Мортати очень хотел, чтобы его душа возликовала вместе с остальными, но этого почему-то не случилось. Вместо неземной радости он ощущал… душевную боль и печаль, которым не находил объяснения. Он поклялся руководить конклавом с чистой душой, но теперь начинал испытывать сомнения. Отрицать это было невозможно.

— Друзья!.. — начал он, выйдя к алтарю (Мортати казалось, что голос, произнесший это, принадлежит вовсе не ему). — Я очень опасаюсь, что весь остаток своих дней проведу в бесплодных попытках понять то, свидетелем чего я был сегодня. Вы же немедленно предлагаете избрать папой камерария… хотя нельзя исключать и того, что Бог, возможно, этого не желает.

В Сикстинской капелле повисла мертвая тишина.

— Как… как вы смеете? — возмутился наконец один из кардиналов. — Камерарий спас церковь! С ним напрямую общался Создатель. Человек пережил саму смерть! Какие еще доказательства нам нужны?!

— Камерарий вскоре предстанет перед нами, — сказал Мортати. — Подождем его появления и, прежде чем приступить к выборам, выслушаем его объяснения.