— Все это было слишком уж хорошо, чтобы длиться вечно, — сказала себе с легким вздохом Аня в тот сентябрьский день, когда знакомый резкий холодок в воздухе и такой же знакомый оттенок глубокой синевы на поверхности залива ясно сказали ей, что осень совсем близко.

В тот вечер Оуэн объявил, что завершил свой роман и что его отпуск подошел к концу.

— Мне предстоит еще немало работы над книгой — переработка, сокращение и так далее, — сказал он, — но в основном она готова. Сегодня утром я написал последнее предложение. Если я найду издателя, она, вероятно, выйдет в свет следующим летом или осенью.

Оуэн почти не сомневался, что найдет издателя. Он знал, что написал замечательную книгу — книгу, которую ждет огромный успех, книгу, которая будет жить. Он знал, что она принесет ему славу и богатство. Но когда была написана последняя строка, он уронил голову на рукопись и долго сидел так. И думал он совсем не о том, как хорошо потрудился этим летом.

— Мне так жаль, что Гилберта нет дома, — сказала Аня. — Ему пришлось поехать в Глен — Аллан Лайенс получил серьезную травму. Гилберт, вероятно, вернется домой очень поздно. Но он велел передать, что завтра непременно встанет пораньше и зайдет к вам, чтобы попрощаться перед вашим отъездом. Такая досада! Мы с Сюзан собирались устроить веселый прощальный ужин.

Она сидела в саду возле ручья на маленькой садовой скамейке, сделанной Гилбертом. Оуэн стоял перед ней, прислонясь к стройному стволу желтой березы, похожему на бронзовую колонну. На его бледном лице можно было заметить следы бессонной ночи. Аня взглянула на него и задумалась: действительно ли проведенное на море лето помогло ему укрепить здоровье, как он на то рассчитывал? Не переутомился ли он, работая над своей книгой? Она вспомнила, что всю последнюю неделю он выглядел неважно.

— Пожалуй, я даже рад, что доктора нет дома, — начал Оуэн медленно. — Я хотел поговорить с вами наедине, миссис Блайт. Мне нужно с кем-нибудь поговорить, или то, о чем я все время думаю, сведет меня с ума. Я уже неделю пытаюсь посмотреть правде в глаза… и не могу. Я узнаю, что вам можно довериться… что вы поймете меня. Женщина с такими глазами, как у вас, всегда поймет. Вы из тех, кому люди, повинуясь внутреннему порыву, рассказывают все… Миссис Блайт, я люблю Лесли. Люблю! Это слишком слабо сказано!

Его голос неожиданно прервался от едва сдерживаемого взрыва чувств. Он отвернулся, уткнувшись лицом в согнутую в локте руку. Все его тело содрогалось. Аня сидела, глядя на него, побледневшая и ошеломленная. Она никак не предполагала, что может произойти такое! И вместе с тем… как случилось, что мысль о подобной возможности ни разу не пришла ей в голову? Теперь же свершившееся казалось естественным и неизбежным. Аню удивила собственная слепота. Но… но… такое еще никогда не случалось в Четырех Ветрах. В любом другом месте на земле человеческие страсти могли бросать вызов условностям и законам общества… но уже никак не здесь! В последние десять лет Лесли не раз брала на лето постояльцев, и никогда ничего подобного не случалось. Но, вероятно, они не были похожи на Оуэна Форда, да и пылкая, живая Лесли этих летних месяцев уже не была холодной, замкнутой девушкой прежних дней. Ах, хоть кто-нибудь должен был предвидеть это! Почему об этом не подумала мисс Корнелия? Мисс Корнелия всегда была готова бить тревогу, когда дело касалось мужчин. Аня почувствовала, как в ее душе шевельнулась безрассудная обида на мисс Корнелию. Затем она беззвучно застонала. Не имеет значения, кто виноват в том, что худшее все же произошло. И Лесли… как же Лесли? Именно о ней больше всего тревожилась Аня.

— Лесли знает об этом, мистер Форд? — спросила она сдержанно.

— Нет… нет… если только она сама обо всем не догадалась. Не думаете же вы, миссис Блайт, что я мог бы оказаться таким негодяем и подлецом, чтобы сказать ей… Но я не могу не любить ее — вот и все. И я не в силах терпеть эту муку.

— А она? Тоже любит? — спросила Аня Едва этот вопрос сорвался с ее уст, она почувствовала, что задавать его не следовало. В ответ Оуэн чересчур горячо запротестовал.

— Нет, нет, конечно нет. Но я мог бы добиться ее любви, если бы она была свободна… я знаю, что мог бы.

«Она любит его… и он это знает», — мелькнуло в голове у Ани. Вслух же она сказала сочувственно, но твердо:

— Однако она не свободна, мистер Форд. И единственное, что вы можете сделать, — это молча удалиться и предоставить ей жить ее собственной жизнью.

— Я знаю… знаю, — простонал Оуэн. Он сел на поросший травой берег ручья и угрюмо смотрел в янтарную воду. — Я знаю, ничего нельзя сделать… ничего… только сказать традиционное: «До свидания, миссис Мур. Спасибо за все, что вы делали для меня в это лето», — точно так, как я сказал бы эти слова той дородной, добродушной, энергичной и все замечающей хозяйке, какой я ожидал найти ее в день моего приезда. Потом я заплачу за стол и жилье, как любой честный постоялец, и уеду! О, все это очень просто. Никаких сомнений… никакого замешательства… прямой дорогой на край света! И я пройду по этой дороге. Вам нет нужды беспокоиться, миссис Блайт, что я не сделаю этого. Только было бы легче пройти по раскаленным докрасна плужным лемехам.

Боль, звучавшая в его голосе, заставила содрогнуться и Аню. В этой ситуации ей было почти нечего сказать. Об упреках не могло быть и речи; совет не требовался; слова сочувствия казались бессмысленными и бесполезными перед лицом страдания этого человека. Она могла лишь вместе с ним, в смятении чувств, терзаться состраданием и сожалениями. У нее болела душа за Лесли! Разве мало душевных мук уже выпало на долю бедной девушки?

— Мне не было бы так тяжело уйти и оставить ее, если бы только она была счастлива, — горячо продолжил Оуэн. — Но думать о ее беспросветной жизни… осознавать, каким будет ее существование после моего отъезда… Вот что хуже всего! Я отдал бы жизнь, лишь бы сделать Лесли счастливой… но не могу сделать ничего даже для того, чтобы просто помочь ей — ничего. Она навечно прикована цепью к этому бедняге… и ей нечего ждать от жизни, кроме старения и череды пустых, бессмысленных, бесплодных лет. Мысль об этом бесит меня! Но я должен прожить свою жизнь, никогда не встречаясь с ней и лишь всегда помня о том, что ей приходится терпеть. Это отвратительно… отвратительно!

— Это очень тяжело, — сказала Аня печально. — Мы — ее друзья, живущие здесь, — знаем, как ей тяжело.

— А она так богато одарена природой, — продолжил Оуэн мятежно. — Ее красота — лишь самое малое из сокровищ, какими она обладает… а она самая красивая женщина из всех, каких я только знаю. Что у нее за смех! Все лето я старался как можно чаще смешить ее, просто для того, чтобы иметь удовольствие послушать этот смех. А ее глаза — они такие же глубокие и голубые, как воды залива вон там, вдали. Никогда прежде я не видел такой голубизны… и такого золота волос! Вы, миссис Блайт, когда-нибудь видели ее волосы распущенными?

— Нет.

— Я видел… один раз. В тот день я отправился на мыс — собирался ловить рыбу с капитаном Джимом. Однако сильно штормило, так что мы не решились выйти в море, и я вернулся. Она же, полагая, что весь день будет одна, решила воспользоваться этим, чтобы вымыть волосы. Когда я подходил к дому. она стояла на крыльце и сушила их на солнце. Они струились вокруг нее, словно фонтан жидкого золота, почти достигая земли. Увидев меня, она поспешила в дом, а ветер подхватил ее волосы, взметнул и закрутил их вокруг нее… Даная под золотым дождем[33]… Не знаю почему, но именно тогда я понял, что люблю ее и что любил ее с той самой минуты, когда впервые увидел ее стоящей в свете яркого огня на фоне вечерней темноты. И она должна по-прежнему жить здесь, обихаживая и ублажая Дика, экономя на всем, чтобы свести концы с концами, в то время как я буду жить, тщетно стремясь к ней всей душой, и в силу самого этого обстоятельства лишенный даже возможности оказать ей небольшую помощь, как это мог бы сделать друг. В прошлую ночь я бродил по берегу почти до рассвета и обдумывал все это снова и снова. И все же, несмотря ни на что, я не жалею что приехал в Четыре Ветра. Мне кажется, что как бы ни было плохо то, что есть, было бы еще хуже никогда не встретить Лесли. Любить ее и покинуть — значит вечно испытывать жгучую, иссушающую боль, но не встретить ее и не полюбить… нет, это невообразимо. Все это, я полагаю, похоже на речи безумца — все бурные страсти кажутся просто глупыми, когда мы говорим о них нашими обычными, неподходящими для их выражения словами. Душевные муки существуют не для их выражения словами. Душевные муки существуют не для того, чтобы разглагольствовать о них, а для того, чтобы испытывать их и безропотно выносить. Мне, вероятно, не следовало говорить ни о чем… но разговор помог — чуть-чуть. Во всяком случае, теперь у меня хватит сил уйти завтра утром, соблюдя все приличия и не устроив сцены. Но вы ведь будете писать мне иногда — не правда ли, миссис Блайт? — и сообщать, что нового у Лесли?