Аня промолчала, думая о тех выводах, которые сделала из разговора с Оуэном. Лесли же продолжала с лихорадочной торопливостью, словно речь приносила ей облегчение.

— Я была так счастлива все это лето… так счастлива, как еще никогда в жизни. Я думала, причина в том, что все стало ясно в наших с тобой отношениях и что это именно наша дружба снова сделала жизнь красивой и полноценной. И так оно и было — отчасти… но это не все… о, далеко не все! Теперь я знаю, почему все казалось изменившимся. И вот все кончено — он уехал. Как смогу я жить дальше, Аня? Когда, проводив его, я снова вошла в свой дом, у меня было такое ощущение, словно одиночество нанесло мне удар прямо в лицо.

— Пройдет время, и твое положение не будет казаться тебе таким тяжелым, дорогая, — с трудом вымолвила Аня, которая всегда переживала горе своих друзей так остро, что не могла бойко и гладко произносить банальные слова утешения. К тому же она хорошо помнила, какую боль причиняли ей в ее собственном горе соседи-доброжелатели своими пустыми речами, и боялась причинить такую же боль Лесли.

— О нет, я думаю, мне будет все тяжелее и тяжелее, — печально возразила Лесли. — Мне нечего ждать от жизни. Все новые дни будут приходить и уходить, но Оуэн не вернется — никогда не вернется… Ах, когда я думаю о том что больше не увижу его, у меня возникает такое ощущение, словно чья-то грубая, жестокая рука стиснула мое сердце и рвет и дергает его. Когда-то, давным-давно, я мечтала о любви и думала, что это, должно быть, что-то прекрасное… а теперь… это вот так! Прощаясь со мной вчера утром, он был так холоден и равнодушен. «До свидания, миссис Мур», — он сказал это самым безразличным тоном, словно мы даже и не были друзьями… словно я абсолютно ничего не значу для него. Я знаю, что не хочу… не хотела, чтобы он полюбил… но он все же мог бы быть хоть чуточку сердечнее.

«Поскорей бы Гилберт пришел», — подумала Аня. Она разрывалась между сочувствием к Лесли и необходимостью избегать всего, что могло бы привести к раскрытию секрета Оуэна. Она знала, почему его прощальные слова звучали так холодно, почему в них не могло быть той сердечности, которой требовали простые, добрые, товарищеские отношения, — знала, но не имела права сказать об этом Лесли.

— Я ничего не могла с этим поделать, Аня… не могла, — пробормотала бедная Лесли.

— Я знаю.

— Ты меня сурово осуждаешь?

— Я совсем не осуждаю тебя.

— И ты… ты ничего не скажешь Гилберту?

— Лесли! Неужели ты думаешь, я способна на такое?

— Я не знаю… ведь вы с Гилбертом такие задушевные друзья. Не представляю себе, как это ты не стала бы рассказывать ему все-все.

— Все, что касается меня, — да. Но не секреты моих подруг.

— Я не хочу, чтобы он знал. Но я рада, что ты знаешь. Я чувствовала бы себя виноватой, если бы в моей жизни было что-то такое, о чем я стыдилась бы сказать тебе. Только бы мисс Корнелия ни о чем не догадалась. Иногда мне кажется, что эти ее необыкновенные, ласковые карие глаза читают в моем сердце… Ах, как я хотела бы, чтобы этот туман никогда не рассеялся! Если бы я только могла остаться в нем навсегда, крытая от глаз любого живого существа. Не знаю, как я смогу жить дальше. В это лето жизнь была такой удивительно полной. У меня ни на мгновение не возникало ощущение одиночества. А ведь до того, как Оуэн появился здесь, мне случалось переживать ужасные минуты — когда я проводила вечер с тобой и Гилбертом, а потом должна была расстаться с вами. Вы уходили вдвоем, а я — одна. Но после приезда Оуэна все изменилось — он всегда был в нашей компании и потом шел вместе со мной домой. Мы смеялись и разговаривали, как вы с Гилбертом… и не было больше прежних минут острого чувства одиночества и мучительной зависти. А теперь!.. О да, я была дурой. Но не будем больше говорить о моем безрассудстве. Впредь я не стану докучать тебе этими разговорами.

— Вот и Гилберт. Ведь ты поедешь с нами? — сказала Аня. Она не имела ни малейшего намерения оставить Лесли бродить в одиночестве по отмели в такую ночь и в таком настроении. — В нашей лодке вполне достаточно места для троих, а плоскодонку капитана Джима привяжем сзади.

— Что же, вероятно, я должна примириться с тем, что опять буду третьей лишней. — И бедная Лесли снова горько рассмеялась. — Прости меня, Аня. Мне следовало бы быть благодарной — и я действительно благодарна — за то, что у меня есть двое добрых друзей, которые рады принять меня в свою компанию. Не обращай внимания на мои злые слова. Похоже, что я вся — сплошная рана, и все причиняет мне страдание.

— Лесли была очень молчалива сегодня, не правда ли? — заметил Гилберт, когда он и Аня добрались до дома. — Что, скажи на милость, она делала там на отмели в полном одиночестве?

— Она устала… Ты же знаешь, она любит ходить вечером на берег в те дни, когда Дик особенно досаждает ей.

— Как жаль, что она не встретила в юности такого малого, как Форд, и не вышла за него замуж, — размышлял вслух Гилберт. — Они были бы идеальной парой, правда?

— Гилберт, ради всего святого! Не превращайся ты в сваху. Нет хуже занятия для мужчины, — отозвалась Аня довольно резко, опасаясь, что Гилберт может случайно угадать истину, если продолжит в том же духе.

— Помилуй, Аня, я никого не сватаю, — возразил Гилберт, несколько удивленный ее тоном. — Это только предположение — что могло бы быть.

— Не надо предположений. Это пустая трата времени, — сказала Аня решительно, а затем, помолчав, неожиданно добавила: — Ах, Гилберт, как бы я хотела, чтобы все могли быть так же счастливы, как мы.

— Я читал некрологи, — сказала мисс Корнелия, откладывая в сторону «Дейли Энтерпрайз» и снова берясь за шитье.

Гавань лежала, черная и мрачная, под угрюмым ноябрьским небом; опавшие листья, насквозь пропитанные влагой, липли к наружным подоконникам, но в маленьком домике было светло и тепло от горящего в камине огня и по-весеннему весело от Аниных папоротничков и гераней.

— У тебя всегда лето, Аня, — сказала ей однажды Лесли; и все, кто бывал в гостях в Доме Мечты, чувствовали то же самое.

— «Энтерпрайз» увлекается некрологами в эти дни, — продолжила мисс Корнелия. — В каждом выпуске пара колонок непременно отдана некрологам, и я внимательно читаю каждую строчку. Для меня это одна из форм развлечения, особенно когда некрологи сопровождаются какими-нибудь оригинальными стихотворениями. Вот вам великолепный пример:

В лучший мир ушла она,

Та, что в жизни сей земной

Пела, радости полна:

Небеса — мой дом родной.

Кто говорит, будто на нашем острове нет поэтических талантов? Вы когда-нибудь обращали внимание, Аня, душенька, как много хороших людей умирает. Право, нельзя не пожалеть об этом. Здесь десять некрологов, и если судить по ним, все покойные — даже мужчины — были праведниками и образцами для подражания. Вот взять хотя бы старого Питера Стимсона, который «оставил широкий круг своих преданных друзей оплакивать его безвременную кончину». Боже! Аня, душенька, да этому человеку было за восемьдесят, и на протяжении последних тридцати лет все, кто только знал его, желали, чтобы он умер. Читайте некрологи, когда у вас хандра, Аня, душенька, — особенно некрологи тех людей, с которыми вы были знакомы. Если у вас есть хоть какое-то чувство юмора, они вас развеселят, поверьте мне! Жаль только, что это не я написала некрологи некоторых людей. Разве это не отвратительнейшее слово — «некролог»? У этого самого Питера Стимсона, о котором я говорила, было лицо в точности как «некролог» — я никогда не могла взглянуть на него без того, чтобы не вспомнить это слово. Есть только одно еще более отвратительное слово из всех мне известных, и это слово — relict[34]. Боже, Аня, душенька, пусть меня называют старой девой, но какое утешение знать, что я никогда не буду ничьей «relict».