— Да, мой дорогой Ловел, вы получите исчерпывающие примечания. И я думаю, мы можем включить в «Дополнение» весь очерк о разбивке римских лагерей: это придаст работе большую ценность. Затем мы воскресим прекрасные старые формы, которые в наше время находятся в таком постыдном пренебрежении. Вы должны воззвать к музе, и, несомненно, она будет благосклонна к автору, который в отступнический век, подобно Абдиилу, блюдет верность древним формам поклонения. Затем нам нужно видение, в котором гений Каледонии явится Галгаку и покажет ему шествие подлинных шотландских монархов. А в примечаниях я нанесу удар Бойсу… Нет, этой темы мне не следует касаться теперь, когда сэру Артуру и без того предстоит много неприятностей. Но я уничтожу Оссиана, Макферсона и Мак-Криба.

— Однако нам надо подумать и о расходах по изданию книги, — сказал Ловел в надежде, что этот намек падет холодным дождем на рьяный пыл самозваного помощника.

— Расходы! — воскликнул мистер Олдбок, останавливаясь и машинально роясь в кармане. — Это верно… Я хотел бы что-нибудь сделать, но… А не издать ли книгу по подписке?

— Ни в коем случае! — ответил Ловел.

— Конечно, конечно! — охотно согласился антикварий. — Это несолидно. Но вот что я вам скажу: я знаю одного книготорговца, который считается с моим мнением, и мне кажется, что он рискнет бумагой и типографскими расходами. А я постараюсь продать для вас возможно больше экземпляров.

— Ну, я не корыстный автор, — с улыбкой сказал Ловел. — Я только не хочу потерпеть убытки.

— Тс, тс! Об этом мы позаботимся. Переложим все это на издателя. Я жажду, чтобы вы уже принялись за работу. Без сомнения, вы изберете белый стих? Он величественнее и больше подходит для исторической темы. И это существенно для вас, мой друг: мне кажется, что таким стихом писать легче.

За этим разговором они дошли до Монкбарнса, где антикварий получил выговор от сестры, которая, хотя и не была философом, ждала его у крыльца, чтобы прочесть ему лекцию.

— Послушай, Монкбарнс, кажется, и так все стоит ужасно дорого, а ты еще хочешь убить нас рыбой! Зачем ты даешь этой крикунье, тетке Маклбеккит, сколько взбредет ей на ум?

— Что ты, Гризл! — промолвил мудрец, несколько опешивший от неожиданной атаки. — Мне казалось, что я сделал очень удачную покупку.

— Удачная покупка, когда ты дал этой вымогательнице половину того, что она запросила! Если хочешь вмешиваться в женские дела и сам покупать рыбу, никогда не плати больше четверти. А у этой бабы еще хватило нахальства прийти сюда и потребовать рюмку бренди! Но мы с Дженни хорошо отделали ее!

— Право, — сказал Олдбок, лукаво взглянув на своего спутника, — мы должны возблагодарить судьбу за то, что были далеко и не слышали этой дискуссии. — Хорошо, хорошо, Гризл, один раз в жизни я был неправ. Ultra crepidam note 101., готов в этом честно признаться. Но к черту расходы! Как говорится, «от забот дохнет и кот». Съедим эту рыбу, сколько бы она ни стоила. А затем, Ловел, вы должны знать, что я еще потому так упрашивал вас остаться на день, что нынче нам будет уютнее, чем в другое время. Вчера у нас был торжественный прием, а я больше люблю следующий день. Мне нравятся analecta note 102, или, как я назвал бы их, остатки предшествовавшей трапезы, которые в таких случаях появляются на столе. А вот как раз и Дженни идет звонить к обеду!

Предоставив мистеру Олдбоку и его другу наслаждаться столь дорого доставшейся им рыбой, перенесем читателя, с его разрешения, в маленькую гостиную позади конторы фейрпортского почтмейстера, где его жена, за отсутствием его самого, сортировала для разноски письма, доставленные эдинбургской почтой. Эту пору дня кумушки в провинциальных городах находят наиболее удобной для посещения содержателя или содержательницы почты, чтобы по наружному виду конвертов, а иногда (если это не клевета) и по тому, что содержится внутри, собирать для своего развлечения отрывочные сведения или строить догадки о переписке и делах своих ближних. Как раз две такие особы женского пола в настоящую минуту помогали или мешали миссис Мейлсеттер в исполнении ее служебных обязанностей.

— Господи помилуй, — сказала жена мясника. — Здесь десять, одиннадцать, двенадцать писем для Теннента и Компании. Эти люди делают больше дел, чем весь остальной город, вместе взятый!

— Погляди-ка, соседка, — подхватила булочница. — Два из них сложены как-то странно пополам и заклеены по краю. Наверно, в них опротестованные векселя!

— А нет ли письмеца для Дженни Кексон? — спросила властительница бифштексов и потрохов. — Лейтенант уж три недели как уехал.

— Во вторник на прошлой неделе было письмо, — сообщила почтмейстерша.

— Письмо с корабля? — осведомилась Форнарина.

— Совершенно верно.

— Ну, значит, от лейтенанта, — заметила повелительница кренделей с некоторым разочарованием. — Я думала, с глаз долой — из сердца вон.

— А вот, оказывается, еще одно! — объявила миссис Мейлсеттер. — С корабля, почтовый штемпель — Сандерленд.

Все бросились вперед, чтобы схватить письмо.

— Нет, нет, уважаемые! — остановила их миссис Мейлсеттер. — Я уже имела из-за вас неприятности. Вы знаете, что мой муж получил большой нагоняй от секретаря в Эдинбурге из-за жалобы насчет письма для Эйли Биссет, которое вы, миссис Шорткейк, вскрыли?

— Я вскрыла? — возмутилась жена главного булочника Фейрпорта. — Вы отлично знаете, сударыня, что оно само вскрылось у меня в руке. Чем я виновата? Людям следует брать лучший воск, чтобы запечатывать письма.

— Что ж, и это верно, — сказала миссис Мейлсеттер, державшая мелочную лавочку. — У нас как раз получен воск, который я по совести могу рекомендовать, если он нужен кому-нибудь из ваших знакомых. Но вся беда в том, что мы потеряем место, если поступит еще хоть одна подобная жалоба.

— Вздор, милая! Мэр все уладит.

— Ну нет! Я не верю ни мэру, ни олдерменам, — сказала начальница почты. — Но я готова оказать вам любезность, и потом мы ведь добрые соседи. Можете рассматривать письма снаружи. Видите, здесь на печати якорь. Наверно, лейтенант оттиснул его своей пуговицей!

— Покажите, покажите! — заинтересовались жены главного мясника и главного булочника.

Они набросились на предполагаемое любовное послание, как «вещие сестры» в «Макбете» на палец кормчего, с таким же неистовым любопытством и едва ли с меньшей злобой. Миссис Хьюкбейн была высокого роста. Она поднесла письмо к глазам и повернулась с ним к окну. Миссис Шорткейк, маленькая и коренастая, приподнялась на цыпочки, чтобы принять участие в обследовании.

— Это от него! — объявила жена мясника. — Вот тут в углу я разобрала подпись «Ричард Тэфрил», и строчки идут от края до края.

— Держите письмо пониже, соседка! — воскликнула миссис Шорткейк значительно громче того осторожного шепота, которого требовала их забава. — Держите пониже! Вы думаете, только вы умеете разбирать почерк?

— Тише, тише, вы обе, ради бога! — зашипела на них миссис Мейлсеттер. — Кто-то вошел в лавку. Займись покупателем, Бэби! — добавила она вслух.

Снаружи донесся пронзительный голос Бэби:

— Это всего лишь Дженни Кексон, мэм! Она зашла узнать, нет ли ей письма.

— Скажи ей, — отозвалась усердная почтарша, подмигивая товаркам, — пусть зайдет завтра утром, в десять; тогда я ей скажу. Мы еще не успели разобрать почту. Чего ей так приспичило? Можно подумать, что ее письма важнее тех, что пришли для первых торговых людей в городе.

Бедной Дженни, девушке необыкновенной красоты и скромности, ничего не оставалось, как запахнуть плащ, чтобы скрыть вздох разочарования, и покорно возвратиться домой, а потом еще одну ночь терпеть сердечную боль, вызванную несбывшейся надеждой.