— Что ты! Я тебе сердечно рад, сердечно рад! Только пусть это предостережет тебя в дальнейшем от припадков гнева. Они не что иное, как кратковременное помешательство — ira furor brevis… note 143 Но что это за новое несчастье?
— Моя собака, сэр, к сожалению, опрокинула…
— Милосердное небо! Неужели — слезную урну из Клохневена? ! — воскликнул Олдбок.
— Боюсь, дядя, что ту самую, — промолвила молодая леди. — Она стояла на буфете. Бедное животное хотело лишь добраться до свежего масла.
— В чем, несомненно, вполне преуспело, так как я вижу на столе только соленое. Но это пустяк, моя урна была всего только краеугольным камнем моей теории, с помощью которой я доказываю, — вопреки упрямству невежественного Мак-Криба, — что римляне, проходя сквозь теснины здешних гор, оставляли за собой образцы своего искусства и предметы вооружения. И эта слезница погибла, уничтожена, раздроблена на осколки, которые можно принять за остатки битого цветочного горшка!
— Да, сэр, боюсь, я выглядел бы довольно странно во главе навербованного вами полка!
— Во всяком случае, Гектор, я приказал бы тебе бросить обоз и двигаться expeditus note 144 или relictis impedimentis note 145. Ты не можешь себе представить, как надоела мне эта собака. Она совершает кражи со взломом, по крайней мере я слышал, что она проникла в кухню при запертых дверях и сожрала баранью лопатку. (Наши читатели, если они запомнили, что Дженни Ринтерут, отправляясь в рыбачью хижину, из осторожности оставила дверь открытой, вероятно не вменят в вину бедной Юноне указанное отягчающее обстоятельство, которое юристы называют claustrum fregit note 146 и которое разграничивает ограбление и простую кражу.)
— Я искренне огорчен, сэр, — сказал Гектор, — что Юнона произвела столько беспорядка. Но сам дрессировщик Джек Мюрхед никак не мог заставить ее слушаться. Зато эта сука удивительно вынослива.
— Если так, Гектор, я хотел бы, чтобы она вынесла себя из моих владений.
— Мы оба удалимся завтра или даже сегодня, но мне не хотелось бы расставаться с братом моей матери в ссоре из-за какого-то пустякового горшка.
— Ах, брат, брат! — воскликнула мисс Мак-Интайр в ужасе от столь пренебрежительного эпитета.
— А как мне еще его называть! — продолжал Гектор. — С помощью точно таких горшков в Египте охлаждают вино, шербет или воду. Я привез с собой пару, а мог бы привезти хоть два десятка.
— Что? — удивился Олдбок. — Точно такой же формы, как тот, что разбила собака?
— Да, точно такой же, как крынка, стоявшая на буфете. Они у меня на квартире в Фейрпорте. Мы захватили с собой целую груду, чтобы охлаждать вино во время морского пути, — они для этого здорово подходят. Если бы я знал, что они могут сколько-нибудь возместить вашу утрату или доставить вам удовольствие, я почел бы за честь преподнести их вам.
— Конечно, дорогой мой мальчик, это было бы мне чрезвычайно приятно. Изучать взаимные связи между народами по их обычаям и по сходству применяемой ими утвари издавна было моим любимым занятием. Все, что подтверждает существование таких связей, для меня чрезвычайно ценно.
— Отлично, сэр, я буду очень польщен, если вы примете их и еще несколько мелочей в том же роде. А теперь, я надеюсь, вы простите меня?
— Ах, дорогой мальчик, ты только ветрен и неразумен!
— Но моя Юнона… она, уверяю вас, тоже только ветрена. Дрессировщик говорил мне, что в ней нет ни вспыльчивости, ни упрямства.
— Хорошо, я дарю прощение и Юноне — при условии, что ты, подражая ей, не будешь ни вспыльчив, ни упрям и что она не будет допускаться в гостиную.
— Дорогой дядя, — сказал воин, — я, право, постыдился бы предлагать вам, во искупление провинностей моих и моей спутницы, что-либо действительно достойное вашего внимания. Но теперь, когда все предано забвению, разрешите вашему племяннику, сироте, которому вы были отцом, преподнести вам безделушку, очень любопытную, как меня уверяли! Только история с моим ранением помешала мне вручить вам ее раньше. Мне подарил ее французский ученый, которому я оказал кое-какие услуги после дела под Александрией.
Капитан вложил в руку антиквария маленький футляр. В нем оказалось старинное массивное золотое кольцо с великолепно вырезанной камеей, изображающей голову Клеопатры. Антикварий пришел в настоящий экстаз, сердечно пожал племяннику руку, осыпал его тысячью благодарностей и показал перстень сестре и племяннице. У последней хватило такта выказать достаточное восхищение, но мисс Гризельда (хотя и не уступала ей в любви к племяннику) не догадалась последовать ее примеру.
— Хорошая вещица, Монкбарнс, — сказала она, — и, наверно, ценная. Но это не по моей части. Ты ведь знаешь, я не судья в таких вопросах.
— Вот истинный голос Фейрпорта! — воскликнул Олдбок. — Дух этого города заразил нас всех. Мне кажется, я уже два дня, с тех пор как держится северо-восточный ветер, слышу запах дыма, но косные суждения города разносятся дальше, чем его испарения. Поверьте мне, дорогой Гектор, пройдись я по фейрпортской Хай-стрит, показывая эту бесценную камею всем встречным, никто из них — от мэра до городского глашатая — не остановит меня, чтобы расспросить о ее происхождении. Но если б я нес под мышкой штуку полотна, то, прежде чем я добрался бы до Конного рынка, меня засыпали бы вопросами о качестве и цене ткани. Грубое невежество тамошних жителей можно было бы высмеять словами Грея:
Самым замечательным доказательством того, что сделанное Гектором мирное предложение оказалось вполне приемлемым, послужила новая выходка собаки. Пока антикварий был увлечен своей декламацией, Юнона, побаивавшаяся его, — ибо собаки благодаря поразительному инстинкту мгновенно определяют, кто их любит и кто не любит, — несколько раз заглядывала в комнату и, не усмотрев в его позе ничего устрашающего, наконец отважилась войти всей своей персоной и, осмелев от безнаказанности, сожрала нагретые для мистера Олдбока ломтики хлеба с маслом, в то время как он, поглядывая то на одного, то на другого из своих слушателей, с довольным видом повторял:
«Ты погребальный саван сшей».
— Вы помните место из «Эвменид», которое, кстати, не так прекрасно, как в подлиннике… Но что это? .. Исчез мой хлеб, и я вижу, куда! О ты, достойный образец слабого пола! Неудивительно, что женщины обижаются, когда их называют именем вашей породы. — Он погрозил Юноне кулаком, и она кинулась прочь из комнаты. — Однако раз Юпитер, по словам Гомера, не мог сладить с Юноной на небе, а Джек Мюрхед, по словам Гектора Мак-Интайра, имел столь же малый успех на земле, очевидно нам с ней ничего не поделать.
Такой мягкий упрек брат и сестра правильно истолковали как полное прощение преступлений Юноны, и все с удовольствием принялись за утреннюю трапезу.
Покончив с завтраком, антикварий предложил племяннику пойти с ним на похороны. Но воин возразил, что у него нет траурного костюма.
— Ну, это ничего не значит! Требуется только твое присутствие. И я уверен, что ты увидишь там вещи, которые тебя развлекут… нет, это неподходящее выражение… которые тебя заинтересуют. Я имею в виду сходство — и на месте я покажу тебе его — между одеждой, обычной в таких случаях, у нас и у древних.
«Да простит мне небо! — подумал Мак-Интайр. — Я, наверно, сделаю что-нибудь не так и сразу потеряю благосклонность дяди, которую только что случайно приобрел».
