В три часа дня Фрэнк Фринк все еще дожидался со своим деловым партнером решения Уиндема-Матсона о деньгах и поэтому решил посоветоваться с Оракулом. «Как все это обернется?» — спросил он и стал кидать монеты. Выпала гексаграмма сорок семь с одной скользящей строкой. Девятой на пятнадцатом месте. «У него отрезали нос и ноги. Он раздавлен человеком с красной повязкой на колене. Радость приходит легко. Она побуждает делать подношения и возлияния». Довольно долго — не меньше получаса он изучал эти строчки и связанные с ними комментарии, пытаясь определить, что же это могло значить. Гексаграмма и особенно скользящая строка очень беспокоили его. Наконец он с неохотой пришел к выводу, что особых денег ждать не приходится. — Ты слишком полагаешься на эту штуковину, — заметил Мак-Карти. В четыре часа появился рассыльный от Уиндема-Матсона и вручил Фринку и Мак-Карти конверт. Когда они вскрыли его, то внутри обнаружили подписанный чек на две тысячи долларов. — Вот ты и оказался не прав, — сказал Мак-Карти. «Оракул, должно быть, — подумал Фринк, — ссылается на какие-то дальнейшие последствия. В этом все дело. Позже, когда это случится, можно будет оглянуться назад, точно сказать, что имел в виду Оракул. А сейчас…» — Мы можем открыть мастерскую, — сказал Мак-Карти. — Сегодня? «Прямо сейчас…» Он почувствовал, что теряет терпение. — А почему бы и нет? Мы уже подготовили все необходимые письма с заказами. Все, что мы должны сделать, это отправить их по почте. И чем скорее, тем лучше. А оборудование, которое можно достать здесь, в Сан-Франциско, мы выберем сами. Надев пиджак, Эд двинулся к двери комнаты Фринка. Они уговорили домовладельца сдать им подвал под домом. Сейчас он использовался под склад. Вынеся картонные коробки, они смогут соорудить верстаки, подвести к ним электричество, установить светильники, начать монтаж электродвигателей и приводных ремней. У них уже были нарисованы эскизы, заполнены спецификации, перечни деталей, так что фактически они уже начали. «Наше предприятие уже заработало», — понял Фрэнк Фринк. Затем они договорились о его названии. «Ювелирные изделия фирмы ЭдФрэнк». — Самое большое, что я смогу сегодня сделать, — сказал Фрэнк, — это купить доски для верстаков и, возможно, электрооборудование. Ну, конечно же, не сырье для изделий. Затем они отправились на склад леса на южной окраине Сан-Франциско и через час уже запаслись нужными пиломатериалами. — Что тебя тревожит? — спросил Мак-Карти, когда они вошли в магазин оборудования, продававший товары оптом. — Деньги. У меня падает настроение. Когда мы оплатим все? — Старый Уиндем-Матсон тоже не лыком шит, — сказал Мак-Карти. «Мне это известно, — подумал Фринк. — Именно поэтому я и места себе не нахожу. Мы влезли в его владения. Мы уподобились ему. И что же? Приятна ли нам эта мысль?» — Не оглядывайся назад, — сказал Мак-Карти. — Смотри вперед. Думай о будущем деле. «Я и смотрю вперед, — подумал Фринк. — Об этом говорит и гексаграмма. Какие же подношения и возлияния я могу сделать? И кому? С кем?»

Красивая молодая японская чета, посетившая магазин Роберта Чилдана и носившая фамилию Казуора, связалась с ним по телефону к концу недели и пригласила его на обед. Он очень ждал этого звонка, и поэтому приглашение посетить их квартиру вызвало у него восторг. Он закрыл «Американские Художественные Промыслы» чуть раньше обычного и нанял педикэб, чтобы поехать в привилегированный район, где жили Казуора. Он хорошо знал этот район, белые там не жили. Глядя из педикэба, катившего по извилистым улицам с разбитыми там и сям газонами и декоративными ивами, на современные многоквартирные дома, Чилдан восхищался изяществом архитектуры. Чугунные литые решетки балконов, высокие и в то же время современные колонны, мягкие пастельные тона, использование всевозможных орнаментов — все это представляло из себя произведение искусства. Он помнил те послевоенные годы, когда здесь не было ничего, кроме руин. Игравшие на улицах японские дети наблюдали за ним безо всякого интереса и сразу же возвращались к своему футболу или бейсболу. Но реакция взрослых была иная. Хорошо одетые молодые японцы, выходя из своих автомобилей и входят в парадные жилых домов, не без удивления следили за ним. Он живет здесь? Им было просто интересно. Это были молодые японцы бизнесмены, приехавшие домой из своих контор, даже Главы торговых представительств жили здесь. Он заметил на стоянке «кадиллаки». По мере того, как педикэб все ближе продвигался к месту назначения, он нервничал все больше и больше. поднимаясь по лестнице к квартире Казуора, он подумал: «Вот он я. Приглашен, и не просто по делу, а гостем к обеду». Он, конечно, особенно мучился с костюмом, но теперь, по крайней мере, он мог быть уверен, что его внешность соответствует обстоятельствам. «Да, соответствует, — подумал он. — Как я выгляжу? Никого это не введет в заблуждение. Я не принадлежу к ним, я здесь чужеродное тело, на этой самой земле, которую белые расчистили и где построили один из самых прекрасных городов. А теперь я посторонний в своей собственной стране». По устланному ковром коридору он подошел к нужной двери и нажал кнопку звонка. Дверь открылась. Перед ним стояла молодая миссис Казуора в шелковом кимоно и оби — ярком шелковом широком поясе. Ее длинные черные волосы были заколоты в сверкающий клубок ниже затылка. Она приветливо улыбнулась. Позади нее, в гостиной, стоял муж, держа в руке бокал и кивая головой. — Мистер Чилдан, заходите. Чилдан поклонился и вошел. Квартира была обставлена со вкусом, в высшей степени утонченном вкусом и одновременно несла на себе отпечаток аскетизма. Совсем немного предметов обстановки: торшер, стол, книжный шкаф, литография на стене. Невероятное, непревзойденное, присущее только японцам чувство «ваби», такого не могло быть в европейских жилищах. Способности найти в самых обыденных предметах красоту не меньшую, чем в изысканных и замысловатых вещицах. И все благодаря определенному их расположению в пространстве. — Выпьете? — спросил мистер Казуора. — Виски с содовой? — Мистер Казуора… — начал Чилдан. — Просто Пол, — сказал молодой японец. Затем, указывая на жену, он сказал: — Бетти. А вы… — Роберт, — пробормотал Чилдан. Усевшись на мягком ковре со стаканами в руках, они слушали запись «кото», японской тринадцатиструнной арфы. Пластинка была совсем недавно выпущена фирмой «Хиз мистерс войс» по японской и была очень популярной. Чилдан обратил внимание на то, что вся музыкальная установка была куда-то спрятана, даже динамики. Он не мог определить, откуда льются звуки. — Не зная ваших вкусов, мы не стали искушать судьбу. Бетти улыбнулась. — На кухне в электропечи жарятся бифштексы. Гарниром будет печеный картофель в кисло-сладком соусе с луком. По принципу: никогда не прогадаешь, подавая гостю бифштекс в первую же встречу. — Весьма польщен, — сказал Чилдан. — Я обожаю бифштексы. Это и правда было так. Ему редко приходилось пробовать бифштексы. Громадные скотоводческие фермы Среднего Запада давно уже не присылали мяса не западное побережье большими партиями, и он не мог вспомнить, когда в последний раз ел хороший бифштекс. Теперь пришла его очередь одарить хозяев. Из внутреннего кармана пиджака он извлек небольшую вещицу, завернутую в китайскую шелковую бумагу. Он осторожно положил ее на столик. Хозяева сразу же заметили это, и тогда он сказал: — Подарок. Безделушка. Чтобы хоть как-то отблагодарить за покой и радость, которые я вкусил в вашем доме. Он развернул бумагу и показал им подарок: кусочек слоновой кости, точеный китобоями Новой Англии более столетия назад, крохотное, украшенное орнаментом произведение искусства, называвшееся резьбой по слоновой кости. Хозяева знали толк в резьбе, которой моряки занимались в свободное время. Ни один предмет не был столь законченным выражением культуры старых США. Наступила торжественная тишина. — Спасибо, — сказал Пол. Роберт Чилдан поклонился. В душе его на мгновение разлился покой. Это подношение есть — по определению «Книги перемен» — своего рада возлияние. Какая- то часть тревоги и подавленности, терзавших его перед этим, стала покидать его душу. От Рэя Келвина он получил возмещение за кольт сорок четвертого калибра и вдобавок письменное заверение в том, что подобное не повторится. Однако, это не уменьшило груза, лежавшего на сердце. Только сейчас, в этом, не относящемся к бизнесу положении, у него подтаяло ощущение, что все в мире летит к черту. «Ваби», окружавшее его, излучение гармонии — вот это что. Соразмерность, равновесие. Они так близки к Тао, эти двое молодых японцев. «Вот почему на меня так подействовало их появление: я еще тогда почувствовал присутствие в них Тао, собственными глазами увидел его отблеск». Ему вдруг стало очень интересно, на что это похоже — по-настоящему постичь Тао? Тао — это то, что сначала свет, а потом тьма. Оно есть причина взаимодействия двух основных сил и таким образом обуславливает обновление. Благодаря этому сдерживается распад мира. Вселенная никогда не исчезает потому что, как только покажется, что мир окутывается мраком, что он и вправду берет верх над миром, тут же в самых глубинах тьмы зарождаются ростки света. Таков путь развития. Когда зерно падает, оно падает на землю, в почву. И там, глубоко внизу, невидимое взору, оно прорастает и дает начало новой жизни. — Настоящий шедевр, — сказала Бетти. Она присела на колени и предложила ему тарелку с маленькими ломтиками сыра. Он с благодарностью взял два. — Сегодняшний день весь заполнен известиями из-за рубежа. Пол прихлебнул из бокала. — Когда я ехал вечером с работы домой, передавали прямую трансляцию грандиозной церемонии национальных похорон в Мюнхене. Там было пятидесятитысячное шествие с флагами и тому подобное. Все время пели «Был у меня товарищ». Сейчас тело усопшего доступно для всех преданных членов партии. — У доктора Геббельса такие прелестные дети, — продолжал Чилдан. — И все очень способные. — Да, это верно, — согласились японцы. — Он, в отличные от других крупных высокопоставленных лиц Германии, примерный семьянин, — сказал Пол. — Их нравы весьма сомнительны. — Я бы не очень доверял слухам, — возразил Чилдан. — Вы вероятно имеете в виду Рема? Это древняя, давно позабытая история. — Я скорее имел в виду Германа Геринга, — сказал Пол. Он медленно потягивал виски разглагольствовал. — Говорят, он подобно Рему, устраивает оргии, отличающиеся фантастическим разнообразием. От одного упоминания о них мороз пробирает по коже. — Это все ложь, — отозвался Чилдан. — Да ну его. Этот субъект не заслуживает того, чтобы о нем говорили, — тактично вмешалась Бетти, глядя на обоих мужчин. Они допили стаканы, и она вышла наполнить их вновь. — Политические дискуссии всем горячат головы, — заметил Пол. — А самое главное — ее не терять. — Да, — согласился Чилдан. — Спокойствие и прядок. Только при таких условиях все вернется на свои места. — Период после смерти вождя — период критический в тоталитарном обществе, — сказал Пол. — Отсутствие традиций и влияние среднего класса на общественную жизнь в сочетании с… Он запнулся. — А не лучше ли бросить разговоры о политике? Он улыбнулся как простой студент. Роберт Чилдан почувствовал, как краска заливает лицо, и склонился над новым стаканом, чтобы укрыться от глаз своих хозяев. Такой ужасный разговор он затеял. Во все горло по-идиотски спорить о политике. Бестактность его не имела границ. И только врожденный такт хозяина дома позволил спасти вечер. «Мне еще нужно многому научиться, — подумал Чилдан. — Они такие воспитанные и вежливые, а я кто? Белый варвар. Ведь правда? Некоторое время он смаковал виски, стараясь придать лицу выражение удовлетворенности». «Нужно всегда следовать их примеру, — сказал он себе, — всегда соглашаться». Тут он с ужасом подумал, что его уму приходится продираться теперь сквозь рогатки, поставленные алкоголем. Да еще усталостью и волнением. «Нужно держаться, иначе меня больше никогда не пригласят, может и теперь уже поздно». Его охватило отчаяние. Бетти, вернувшись из кухни, снова уселась на ковер. «Какая привлекательная, — снова подумалось Чилдану. — Такое нежное тело. У них прекрасные фигуры: никакого жира, никаких выпуклостей. Им не нужны ни грации, ни пояса». Свои чувства нужно скрывать любой ценой и тем не менее, порой он не мог сдержаться и то и дело украдкой поглядывал на нее. Прелестный темный цвет кожи, волос, глаз. «В сравнении с ними, мы выпечены только наполовину. Нас вышвырнули из печи прежде, чем мы допеклись. Точно, как в древней легенде аборигенов о белых пришельцах. Как это близко к истине». Нужно думать о чем-нибудь другом, найти какую-нибудь расхожую тему, все, что угодно. Висела неловкая пауза, делавшая его напряжение жгучим, невыносимым. О чем же, черт побери, говорить? О чем-нибудь безопасном. Он скользнул взглядом по невысокому черному шкафу. — У вас я смотрю там «Саранча садится тучей»? — сказал он. — Он многих слышал о нем, но большая занятость не позволила мне его прочесть. Он поднялся и направился к шкафу, где стояла книга, тщательно выверяя каждое движение с выражением на лицах. Они, казалось, допускали такой поворот общения, и поэтому он продолжил: — Детектив? Вы уж простите мне мое крайнее невежество. Теперь он листал книгу. — Вовсе даже не детектив, — отозвался Пол. — Просто весьма интересная форма утопии, возможная только в жанре фантастики. — О, нет, — не согласилась Бетти. — Фантастика здесь не причем. Там, в фантастике, речь идет о будущем, где наука ушла далеко вперед по сравнению с нашим временем. А эта книга не укладывается в подробные рамки. Тут дело происходит не в будущем. — Но, — возразил Пол, — в ней идет речь об альтернативном настоящем. Есть множество широко известных фантастических романов подобного рода. Повернувшись к Роберту, он пояснил: — Простите мне мою дотошность, но жена моя знает, что я долгие годы был страшным любителем научной фантастики. Она поглотила меня еще в раннем детстве, когда мне было еще лет двенадцать. Это было в самом начале войны. — Понимаю, — вежливо сказал Чилдан. — Хотите взять «Саранчу»? Пол улыбнулся. — Мы скоро ее дочитаем, самое большее через день или два. Так как моя контора в центре города, недалеко от вашего знаменитого магазина, я мог бы с радостью занести ее вам в обеденный перерыв. Некоторое время он молчал, а затем продолжил, как показалось Чилдану, повинуясь какому-то знаку Бетти. — Вы и я, Роберт, могли бы тогда вместе пообедать. — Благодарю вас, — сказал Роберт. Это было все, что ему удалось вымолвить. Обед в одном из центральных модных ресторанов для бизнесменов. Он и этот изысканный современный высокопоставленный японец! Об этом он и мечтать не смел. Все поплыло у него перед глазами. Однако он продолжал просматривать книгу и только кивнул. — Да, — отозвался он наконец, — эта книга, вероятно, очень интересная. Мне бы очень хотелось прочесть ее. Я всегда стараюсь быть в курсе того, о чем так много спорят. Но тут же новые сомнения стали одолевать его. Стоило ли ему именно так высказываться, признаваться, что его интерес к книге обусловлен модой на нее? Может это дурной тон? Он не знал, так ли это, но тем не менее, почувствовал, что так. — Нельзя судить о книге только на том основании, что она бестселлер, — сказал он. — Это всем известно. Многие из бестселлеров — ужасный хлам. Но, однако, эта книга… Он в нерешительности замолчал. — Вы правы, — сказала Бетти, — у большинства на самом деле скверный вкус. — То же самое относится и к музыке, — поддержал Пол. — Сейчас мало кто интересуется, например, подлинным американским народным джазом. Вот вам, скажем, Роберт, нравятся Ванк Джонсон или Кид Ори и им подобные? У меня целая дискотека такой музыки: оригиналы пластинок фирмы «Дженет». — К сожалению, я немного знаю о негритянской музыке. По их виду он понял, что это признание не доставило им большого удовольствия. — Я предпочитаю классику, Баха и Бетховена. Конечно же, это произвело желанное впечатление. Но все же он ощущал некоторую натянутость. Неужели они предполагали, что он будет отрицать музыку великих европейских мастеров, не подвластную времени классику, ради нью-орлеанского джаза, родившегося в притонах и кабачках негритянских кварталов? — Пожалуй, если я представлю вам что-нибудь из избранного этих нью-орлеанских королей ритма… — начал Пол. Он собрался выйти из комнаты, но Бетти бросила на него предупреждающий взгляд, и он нерешительно пожал плечами. — Обед уже почти готов, — сказала она. Пол вернулся на свое место и сел, пробормотав, как показалось Роберту, несколько раздраженно: — Джаз из Нью-Орлеана — это есть самая подлинная народная музыка. Ее корни на этом континенте. Все остальное пришло из Европы, например, эти старомодные струнные баллады на английский манер. — Мы непрерывно спорим друг с другом. Бетти улыбнулась Роберту. — Я не разделяю его любви к старому джазу. Все еще держа в руках экземпляр «Саранчи», Чилдан спросил: — Какого рода альтернативное настоящее описывается в этом романе? Бетти ответила не сразу. — То, в котором Германия и Япония проиграли войну. Повисла пауза. Наконец Бетти грациозно поднялась и сказала: — Пора обедать. Пожалуйста к столу, двое изголодавшихся джентльменов, утомленных делами и заботами. На обеденном столе уже лежала большая белая скатерть, столовое серебро, фарфор, высокие грубые салфетки, в которых Роберт узнал старинные американские подгузники. Приборы были также из безукоризненного американского серебра высшей пробы. Чашки и блюдца темно голубого и желтого цветов были производства фирмы «Ройял Альберт». Это была очень редкая посуда, и Роберт не мог не залюбоваться ею, испытывая при этом профессиональное восхищение. Тарелки же не были американскими. На вид это были японские тарелки, но он не стал бы этого утверждать. Это было вне поля его деятельности. — Это фарфор Имари, — сказал Пол. Он угадал мысли Роберта. — Из Ариты. Он считается одним из лучших. Япония. Они сели за стол. — Кофе? — спросила Бетти у Роберта. — Да, — ответил он. — Спасибо. — После обеда, разумеется, — сказала она. Она направилась к тележке с кушаниями. Пища показалась Чилдану восхитительной. Бетти великолепно готовила. Особенно ему понравился салат. Авокадо, сердцевина артишоков, цветная капуста… Слава богу, что его не потчуют японской пищей, смесью зелени и кусочков мяса: ею он был сыт по горло со времен окончания войны. И морскими продуктами. Слава богу, его положение позволяет обходиться без креветок и всяких других моллюсков. — Хотелось бы узнать, — сказал Роберт. — Каким по мнению автора, был бы мир, если бы Германия и Япония проиграли бы войну. Некоторое время не отвечали ни Пол, ни Бетти. — Разница была бы очень существенной, — отозвался Пол. — Лучше об этом прочесть самому. Если вы сейчас все узнаете, впечатление от книги будет испорчено. — У меня по данному вопросу есть одно очень твердое убеждение, — сказал Роберт. — Я не раз обдумывал этот вариант и пришел к выводу, что в мире было бы все намного хуже. Он слышал свой твердый, резкий теперь голос. — Намного хуже. Эти слова, казалось, удивили их, а может быть, тон, которым они были произнесены. — Повсюду господствовал бы коммунизм, — продолжал Роберт. Пол кивнул. — Автор, мистер Готорн Абендсен, со всех сторон рассмотрел этот вопрос — беспрепятственное распространение Советской России. Но также как и в Первой Мировой войне, даже будучи на стороне победителей, отсталая, в основном крестьянская Россия, естественно, получает кукиш. Становится посмешищем в крупных размерах — вспомните ее войну с Японией, когда… — Теперь же пришлось пострадать нам, оплачивая цену нынешней ситуации, — сказал Роберт. — Но мы сделали это по доброй воле, чтобы остановить нашествие славянского мира. Бетти тихо сказала: — Лично я не верю ни в какие исторические бредни о нашествии со стороны любых народов. Славян ли, китайцев или японцев. Она безмятежно посмотрела на Роберта. Было видно, что ее не занесло, что она абсолютно владеет собой, и что она просто намеревалась выразить свои чувства. На щеках ее появился яркий румянец. Какое- то время они молча ели. «Снова я осрамился, — признался себе Чилдан. — Невозможно избежать этой темы, потому что она повсюду: в книге, которая случайно попадает в руки, в этих подгузниках — добыче завоевателей. Мародерство, учиненное по отношению к моему народу. Взгляни в лицо фактам. Пытаешься убедить себя в том, что эти японцы и ты похожи? Но погляди, даже когда ты прославляешь их победу, опускаешься до того, что радуешься поражению своего народа — все равно мы стоим на разной почве. То, что определенные слова значат для меня, имеет совершенно противоположное значение для них. У них другие мозги и другие души. Смотри, они пьют из английских фарфоровых чашек, пользуются американскими столовыми приборами, слушают негритянскую музыку. Это все на поверхности. Преимущества богатства и власти делают все это доступным для них, но это все как пить дать суррогат, наносное. Даже эта „Книга перемен“, которой они почти что придушили нас — она китайская, позаимствованная у другого, ранее покоренного народа. Кого они думают одурачить? Самих себя? Воруют обычаи и справа и слева: одежду, еду, разговоры, походку. Ну хотя бы только взгляни, как и с каким смаком они пожирают печеный картофель со сметаной и сыром, это старинное американское блюдо, также ставшее их трофеем. Никого они не одурачат, вот что я вам скажу, а меня — меньше всего. Только белые расы наделены даром творчества, — размышлял он. — И тем не менее, я — чистокровный представитель этих рас — должен разбивать об пол лоб перед этими двумя. Только подумай, что было бы, если бы мы победили! Да мы бы стерли их с лица земли. Сегодня не было бы Японии, а США были бы единственной могучей процветающей державой на всем необъятном мире. Я должен обязательно прочесть эту книгу… „Саранчу“, — подумал он. — Это мой патриотический долг». — Роберт, вы совсем не едите, — мягко заметила Бетти. — Разве еда плохо приготовлена? Он сразу же зацепил полную вилку салата. — Нет, — сказал он. — Это воистину самая превосходная еда, которую мне только приходилось есть за последние годы. — Спасибо, — сказала она. Она была явно польщена его словами. — Я изо всех сил старалась приготовить настоящую… Например, я делала покупки только на крохотных американских базарчиках, удаленных от центральных улиц, где нам пытаются выдать итальянские или мексиканские продукты за американские. «Да, вы довели нашу пищу до совершенства, — подумал Роберт Чилдан. — Общее мнение справедливо: у нас безграничные способности к подражанию. Яблочный пирог, кока-кола, увлечение кинофильмами, Кленом Миллером… Вы могли бы склеить искусственную Америку из жести и рисовой бумаги, бумажную мамулю на кухню, бумажного Па, читающего газету, бумажного бэби у его ног. Все, что угодно». Пол молча наблюдал за Чилданом. Роберт, внезапно заметив это внимание, оборвал ход мыслей и сосредоточился на еде. «Он что, и мысли умеет читать, видеть то, что я думаю на самом деле? Пожалуй, внешне я ничем себя не выдал. Лицо соответствует ситуации. Нет, все в порядке». — Роберт, — сказал Пол, — поскольку вы здесь родились и выросли, употребляете местные, трудно переводимые выражения, хорошо знакомы с культурой и обычаями своего народа, вы, возможно, окажите мне помощь в понимании одного явления, с которым я недавно столкнулся. Разъясните мне смысл некоторых фильмов двадцатых годов, которые мне довелось увидеть. Роберт слегка поклонился. — В этих фильмах главную роль играет ныне уже давно забытый актер, некто Чаплин. Это неловкий, жалкий человек, на которым издеваются все окружающие, и тем не менее его страдания, его нескончаемые несчастья вызывают у белой части публики какой-то совершенно неконтролируемый смех. Я несколько раз пытался докопаться, что же может быть смешного в зрелище страданий хорошего, порядочного человека? В каких аспектах вашей культуры или религии таятся корни такого отношения? Может быть, только потому, что актер по национальности — еврей? — Если бы Германия и Япония проиграли бы войну, — немедленно отозвался Роберт, — то сегодня миром правили бы евреи. С помощью Москвы и Уолл-Стрита. Оба японца, и мужчина, и женщина, казалось, отпрянули. Они, казалось, поникли, стали холоднее, ушли в себя. Даже в комнате, казалось, стало прохладнее. Роберт Чилдан почувствовал одиночество. Он продолжал есть, но уже не вместе с ними. Что он натворил? Что именно они не правильно истолковали? Глупая неспособность их уловить оттенки чужого языка, западного образа мышления? Ускользнувшее от них значение сказанного и вызванная тем самым обида? «Какая трагедия, — подумал он, продолжая есть. И тем не менее, что с этим поделаешь?» Прежняя ясность, та, что существовала несколько минут назад — должна быть восстановлена во что бы то ни стало. Только теперь он понял, насколько глубоко различие между ним и ими. Никогда прежде не чувствовал он себя так напряженно, потому что нелепая мечта оказалась такой неосуществимой. «А ведь я только ожидал от этой встречи, — вспомнил он. — Когда я поднимался по лестнице, мне кружил голову юношеский романтический дурман. Но нельзя игнорировать реальность: мы должны стать взрослыми. А здесь все наполнено этим дурманом. Эти люди и людьми-то в полном смысле этого слова не являются. Носят одежду как обезьяны, которые кривляются в цирке. Они умны, их можно выдрессировать, но это и все. Зачем же я стараюсь угодить им, если это так? Только потому, что победители они, а не мы?» В этот вечер проявился неприятный пунктик моего характера. И я ничего с ним не могу поделать. У меня, оказывается, патологическая наклонность к… ну, скажем, к безошибочному выбору наименьшего из зол. Как у коровы, завидевшей корм: мчусь напропалую, не подумав о результате. Чем я занимался всегда? Следил за внешними своими проявлениями, потому что так безопаснее, ведь после всего — они победители, они командуют. И дальше я буду поступать точно также, судя по всему. Потому что, зачем мне эти неприятности? Они смотрит американские фильмы и хотят, чтобы я их комментировал для них. Они надеются, что я, белый, могу дать им ответ, я попробую! Но не сейчас, хотя, если бы я видел эти фильмы, то несомненно смог бы. — Когда-нибудь мне удастся посмотреть какой-нибудь из этих фильмов, с этим Чаплиным, — обратился он к Полу, — и тогда я смогу довести до вас значение происходящего как на экране, так и в зале. Пол слегка поклонился. — Сейчас же работы так много, — продолжал Роберт. — Позже, наверное… Я уверен, что вам не придется долго ждать. «И все же и он, и Бетти выглядят разочарованно, — подумал он. — Они заслуживают этого. Смотреть американские фильмы и просить его пояснений — стыдно». Он с еще большим наслаждением весь ушел в поглощение пищи. Ничто больше не портило вечер. Когда он покидал квартиру Казуора, в десять часов, он все еще чувствовал ту уверенность, обретенную во время еды. Он спускался по лестнице, не думая о том, что его могут встретить еще какие-нибудь японцы — жильцы этого дома, сновавшие туда-сюда, в основном в коммунальные душевые дома. Он вышел на темный тротуар и остановил проходивший мимо педикэб. «Мне всегда хотелось, — размышлял он по дороге домой, — встретиться с некоторыми своими покупателями в неофициальной обстановке. И ведь не так уж и плохо. Этот опыт, возможно, будет мне хорошим подспорьем в бизнесе». Встреча с людьми, которых боишься, имеет большое терапевтическое значение. Раскусить их. Тогда исчезнет страх. Размышляя таким образом, он не заметил, как оказался перед собственными дверьми. Расплатившись с возницей-китайцем, он поднялся по знакомой лестнице. Здесь, в его передней, сидел мужчина, совершенно ему незнакомый. Белый, в пальто, сидел на диванчике и читал газету. Как только Чилдан появился на пороге и удивленно застыл там, он отложил газету, неторопливо поднялся и сунул руку во внутренний карман пальто. Оттуда он вытащил бумажник и открыл его. — Кемпейтай. Это был один из «пинки», служащий Сакраменто и его государственной полиции, учрежденной японскими оккупационными властями. Чилдан похолодел. — Вы — Роберт Чилдан? — Да, сэр. Сердце его бешено колотилось. — Недавно, — сказал полицейский, — вас посетил один человек, белый, назвавшийся представителем одного из офицеров имперского флота. Он сверился с бумагами в папке, вытащенной им из лежавшего на диване портфеля. — Последующее расследование показало, что это совсем не так. Такого офицера не существует, как и такого корабля. Он внимательно посмотрел на Чилдана. — Да это так, — отозвался Чилдан. — Нам сообщили, — продолжал полицейский, — о попытке шантажа, имевшей место в районе Залива. Этот парено, очевидно, приложил там руку. Не можете ли вы обрисовать его. — Невысокий, довольно смуглый, — начал Чилдан. — Похож на еврея? — Да, — сказал Чилдан, — только теперь мне пришло в голову, а тогда я каким-то образом просмотрел это. — Вот фото. Человек из Кемпейтай протянул ему снимок. — Это он. Чилдан не чувствовал никаких сомнений. Его несколько ужаснула способность сыска, проявленная Кемпейтай. — Как же вы нашли его? Я ведь не сообщал об этом, а позвонил своему оптовому торговцу, Рею Келвину, и сказал ему о… Полицейский жестом приказал ему молчать. — У меня тут есть для вас одна бумага, которую вы должны подписать, и это все. Вам не нужно будет присутствовать на суде, ваше участие в этом деле заканчивается этой предписываемой законом формальности. Он протянул Чилдану лист бумаги и ручку. — Здесь говорится о том, что этот человек посетил вас и что он попытался обмануть вас, выдавая себя за другого и так далее. Все это вы можете прочесть здесь. Полицейский отвернул рукав и посмотрел на часы, пока Чилдан читал бумагу. — По существу здесь все верно? — По существу — да. У Роберта Чилдана не было времени уделять этой бумаге должного внимания, да к тому же он был несколько сбит с толку всем, что произошло в этот день. Но он знал, что этот человек выдавал себя за другого и что был тут какой-то шантаж, и, как сказал этот человек из Кемпейтай, парень этот — еврей. Чилдан взглянул на имя под фотографией. Фрэнк Фринк, урожденный Фрэнк Финк. Да, конечно, еврей, любому ясно — да еще с такой фамилией. Чилдан подписал бумагу. — Спасибо, — сказал полицейский. Он собрал свои вещи, нахлобучил шляпу, пожелал Чилдану спокойной ночи и вышел. Все дело заняло каких-нибудь несколько мгновений. «Они найдут его, — подумал Чилдан, — где бы он ни скрывался». Он испытывал большое облегчение. Замечательно, что они так быстро работают. «Мы живем в обществе законности и порядка, где евреям не дано власти плести свои коварные интриги вокруг невинных людей, мы от этого защищены. и как это я не распознал в нем сразу еврея? Простак я, что ли? Очевидно я на хитрость и не способен, а это делает человека беспомощным. Не будь закона, я был бы всецело в их власти, этот еврей мог бы убедить меня в чем угодно. Это какая-то форма гипноза. Они могут все общество подчинить себе. Завтра я пойду и куплю эту книгу. Интересно будет взглянуть, как автор представляет себе мир, где правят евреи и коммунисты, где Рейх лежит в развалинах, а Япония — просто провинция России. Россия там, кажется, простирается от Атлантического океана до Тихого. Интересно, описывает ли автор — как там его фамилия? — войну между Россией и США? Занятная книга. Странно, что никто не написал ее раньше». Он подумал, что такие книги позволяют лучше понять, насколько нам сопутствует удача, даже несмотря на все тяготы… нам было бы гораздо хуже. Эта книга дает нам огромный моральный урок. Да, здесь у власти японцы, а мы побежденная нация, но мы должны смотреть вперед, должны строить, а из этого произрастают такие великие свершения, как колонизация планет. «Последние известия!» — спохватился он. Удобно усевшись, он включил радио. «Может быть уже избрали нового рейхсканцлера? Мне лично этот Зейсс-Инкварт кажется больше динамичным. Он больше всего подходит для того, чтобы осуществлять смелые проекты. Я хотел бы быть там, — подумал он. — Возможно, когда-нибудь у меня будет достаточно денег, чтобы совершить путешествие в Европу и своими глазами увидеть все, что там свершается. Обидно пропустить такое, торчать здесь, на Западном побережье, где ничего не происходит. История проходит мимо».