— Тётенька, пустите его! — вступилась девочка. — Ведь это он просто закаляется.

— Ну и пускай закаляется, — ответила контролёрша, — только не на эскалаторе. Ребятки, отойдите в сторонку, не мешайте движению!

Ребята отошли в сторонку и стали советоваться, как быть. А я издали, из-за колонны, слежу за ними. Мне интересно: покинет ли пионерка своего товарища в трудную минуту или поплетется вместе с ним по раскалённой, знойной Москве?

И вот вижу: они поговорили, потом она махнула ему рукой и пошла к эскалатору, а он остался. Мне даже обидно стало. «Вот, — думаю, — все они, девчонки, таковы! Чуть какая трудность, они на попятную».

Я поехал за ней.

Внизу она подошла к соседнему эскалатору и — раз, раз! — быстро скинула обе тапочки и опустила их на нижнюю ступеньку. И сразу обе тапочки — и левая и правая — поехали вверх.

Они ехали очень важно, эти порядком стоптайные тапочки. Они занимали отдельную ступеньку. Пассажиры осторожно обходили их.

Вот обе тапочки подкатили к мальчику. Он их подхватил, стал напяливать на ноги…

— Смотри не разорви! —сказала контролёрша.

Но лестница уже понесла мальчика к подруге, которая ждала его внизу, пальцами маленьких ног трогая холодные глазированные плитки на полу.

Конечно, ничего в этом особенного нет, но мне просто понравилось, как тапочки сами ехали, точно бог весть какие важные персоны.

Я был в одной школе, читал пятым и шестым классам свои рассказы, и ребята преподнесли мне огромный букет. Может, и не огромный, но мне он показался очень большим. Ведь это был мой первый букет!

Ребята проводили меня до угла, и вот я остался один со своим букетом. Я всё нюхал, всё разглядывал его. Там были анютины глазки, левкои, белые астры, гвоздика…

Я зашёл в телефонную будку, позвонил домой:

— Жена, беги скорей в Мосторг, купи большую цветочную вазу!

— Что?

— Вазу, говорю! Для букета.

— Какого пакета?

Я кричу в самую трубку:

— Для букета! Мне ребята в школе букет подарили.

— Букет? — Она обрадовалась. — Так бы и сказал. Бегу! Приходи скорей!

— Ладно.

Я положил трубку и гордо зашагал по широкой улице. Было солнце, синее небо, гудки торопливых машин, шум толпы… Прохожие деловито помахивали портфелями, сумками, корзинками. При виде моего букета все замедляли шаг любовались цветами и даже немножко мне улыбались. Одна женщина спросила:

— Где брали цветы? Другая тоже:

— Почём достали цветочки?

Гражданин в очках:

— Где покупали?

Я отвечал, счастливый:

— Нигде не покупал. Это мне преподнесли.

И от своего богатства подарил им по цветочку.

Они были очень рады и все говорили «спасибо», «спасибо». А я пошёл бульваром.

У подножия кремлёвской стены играли дети. Одна девочка подбежала:

— Ой, какие цветочки! Дяденька, дай понюхать только!

Со скамейки позвали:

— Анюта, ты куда?

— Раз ты Анюта, — сказал я, — так вот тебе анютины глазки.

Она засияла, побежала показывать маме:

— Мама, мама, вот мои глазки!

Мама смеялась, хвалила мой букет. Я выбрал самую красную гвоздику:

— Пожалуйста! У меня вот сколько!

Анютина мама застенчиво взяла цветок, приколола его к волосам и сразу стала красивее. Анюта запрыгала, кинулась целовать маму, а я зашагал по аллее.

Навстречу двигался отряд пионеров. Они пели:

Вес они посмотрели на букет. Потом один не выдержал:

— Эх, букетик! Мировой!

На радостях я дал ему астру. И сразу же десятки ребячьих рук протянулись ко мне. Что было делать? Через минуту отряд, размахивая астрами, дружно пел:

А я подтягивал:

В конце бульвара сидел старик с газетой. Заметив цветы, он сложил газету, приподнялся:

— Разрешите понюхать… Гвоздика! Она напоминает мне молодость…

Серая борода его прикоснулась к цветам.

Я подарил ему две нежно-розовые гвоздики. Старик долго сидел на лавочке, задумчиво перебирал цветы… А я уж был на просторной площади. Румяный милиционер под многоглазым светофором поворачивался то направо, то налево, как игрушечный. Завидев меня, он поднял руку.

— Гражданин с цветами, проходите!

Я не утерпел и подарил ему левкой. Он сунул его в кобуру нагана, приложил белую руку к шлему и весело щёлкнул каблуками:

— Зелёный свет. Прошу!

Я свернул в переулок, где мой дом. Во дворе повстречались мне соседи, жильцы — всё люди хорошие, и пришлось каждому дать кому цветочек, кому два. Весёлый, прыгая через две ступеньки, я поднялся к себе.

Жена открыла дверь:

— Наконец-то! А я всё жду. Гляди, какая! Насилу дотащила.

Я обомлел. Она показала огромную, на добрую сотню цветов, вазу.

— Давай скорей букет!

— Букет? Сейчас… — Руки я держал за спиной.

— Давай же!

Я вздохнул и решительно протянул ей последнюю, невзрачную гвоздику. Жена взяла её двумя пальчиками, бросила в вазу и вдруг расхохоталась:

— Ой, не могу… Букет! Что ж ты меня обманул? Букет!

— А я тебя не обманул, — ответил я.

И всё ей рассказал. А она всё хохочет. И верно это было смешно — маленькая гвоздичка в огромной вазе!

Он и сейчас у меня хранится, засушенный в книге, мой первый букет…

Мне надо было в школу, а всей Москве надо было на Красную площадь. Я долго ждал на углу, а народ всё шёл и шёл — с песнями, с музыкой, с лозунгами и знамёнами… Сияли трубы, гремели барабаны, все пели, смеялись, плясали — и всё вокруг было красное, красное, красное!..

Я смотрел во все глаза. Незаметно прошёл час-другой, я спохватился и сунулся было пройти, но милиционер погрозил мне белым пальцем:

— Куда?

— В школу, дяденька!

— Ой, врёшь, сегодня занятий нет!

— А у нас утренник… Все на демонстрацию, а для младших классов утренник…

Тогда милиционер взял меня за руку и сказал:

— Пропустите младший класс!

И провёл меня через толпу.

И я пришёл в школу.

Там в большом зале тоже всё было красиво убрано. Мы танцевали, играли в жмурки, в каравай и пели… А когда роздали подарки, мы ели. Потом пришла Таня со своей мамой. И все стали смотреть, какая у Тани мама — маленькая, худенькая, седенькая… Потом все посмотрели на Таню и засмеялись:

— Глядите, чего она на шею нацепила!

— Разве такие носят?..

Таня смутилась и спряталась за маминой спиной. А её мама сказала:

— Тут смеяться нечего! Хотите, расскажу? Интересное если — хотим!

Ребята притихли, перестали грызть пряники и размахивать флажками. Танина мама села на подоконник и начала рассказывать про девочку Берту. Как ей было тринадцать лет, и как у неё была подруга постарше, лет шестнадцати, и Берта к ней часто ходила, а когда и ночевала. Вот раз к подруге пришли рабочие с кожевенного завода и стали шептаться: «Май, май…», а что «май» — Берта толком не знала. Она пристала к подруге. Та не хотела говорить, но потом открылась:

— Завтра Первое мая, и кожевники устраивают маёвку!

— Я тоже пойду на маёвку! — обрадовалась Берта.

— Тише! — испугалась подруга. — Тебе нельзя, ты ещё мала.

— Я никому не скажу, — шептала Берта. — Я уже большая… я знаю…

Она всё уговаривала подругу, уговаривала, и та наконец согласилась.