— Она не сказала, что ты глухой, папа! — воскликнула Трикси, которая не боялась отца, когда тот изливал свой гнев вслух.

— О, разумеется, она этого не сказала! Никто из вас ничего не сказал! Ты не сказала, что мне шестьдесят восемь, когда мне еще только шестьдесят два! Ты не сказал, что я не позволяю твоей матери держать собаку! О Господи! Да ты можешь держать хоть сорок тысяч собак, женщина, если хочешь, и тебе это прекрасно известно! Когда это я отказывал тебе в чем-нибудь, чего ты хотела… когда?

— Никогда, папочка, никогда, — судорожно всхлипнула миссис Тейлор. — И я никогда не хотела никакой собаки. Даже не думала хотеть, папочка.

— Когда я вскрывал адресованные тебе письма? Когда же это я вел дневник? Дневник! Когда, скажите на милость, я появлялся на чьих-нибудь похоронах в рабочем халате? Когда я пас корову на кладбище? Какая это такая моя тетка в богадельне? Я хоть когда-нибудь швырнул в кого-нибудь жаркое? Я когда-нибудь заставлял вас питаться одними только фруктами и яйцами?

— Никогда, папочка, никогда, — плакала миссис Тейлор. — Ты всегда был хорошим кормильцем… наилучшим.

— Разве ты не сказала мне, что хочешь галоши на Рождество?

— Да, да. И я действительно хотела, папочка. И всю зиму мне было так приятно и тепло ногам.

— Итак! — Сайрес окинул всех торжествующим взглядом и встретился глазами с Аней. Вдруг случилось нечто неожиданное. Сайрес рассмеялся! На его щеках даже появились ямочки, как по волшебству преобразившие все лицо. Он снова придвинул свой стул к столу и сел.

— У меня, доктор Картер, скверная привычка — дуться на домашних. Какая-нибудь дурная привычка есть у каждого; у меня вот такая. Впрочем, только одна. Ну, ну, мамочка, перестань плакать. Я признаю, что заслужил все это. кроме твоего выпада насчет вышивания тамбуром. Эсми, девочка моя, я никогда не забуду, что ты единственная выступила в мою защиту. Скажи Мэгги, пусть придет и уберет осколки. Я знаю, вы все рады, что эта чертова штука разбилась… И принесите наконец пудинг!

Аня ни за что не поверила бы, что вечер, начавшийся так ужасно, может кончиться так приятно. Более добродушного и приветливого собеседника, чем Сайрес, не могло и быть; очевидно, обошлось и без последующего сведения счетов, так как несколько дней спустя Трикси зашла к Ане для того, чтобы сообщить, что наконец набралась храбрости и сказала отцу о Джонни.

— Ну и как? Он очень рассердился?

— Он… он совсем не рассердился, — сконфуженно призналась Трикси. — Он только фыркнул и сказал, что Джонни самое время на что-нибудь окончательно решиться, после того как он два года крутился возле меня и заставлял всех остальных кавалеров держаться поодаль. Я думаю, он чувствует, что не может позволить себе во второй раз за такое короткое время прийти в плохое настроение, а в промежутках между приступами раздражения он обычно просто прелесть.

— Я считаю, что для вас он гораздо лучший отец, чем вы заслуживаете, — сурово заявила Аня, вполне в духе Ребекки Дью. — За ужином в тот вечер вы вели себя просто возмутительно!

— Ну, ты же сама начала, — улыбнулась Трикси, — а дружище Прингль мне немного помог. Все хорошо, что хорошо кончается… И — хвала небесам! — мне уже никогда не придется вытирать пыль с той вазы!

11

Две недели спустя.

Отрывок из письма Гилберту

Объявлено о помолвке Эсми Тейлор и доктора Ленокса Картера. Насколько я могу понять из доходящих до меня обрывков местных слухов, в тот роковой пятничный вечер он решил, что должен защитить бедняжку и спасти ее от ее отца и домашних… а возможно, и от друзей! Сознание всей тяжести ее положения, очевидно, пробудило в его душе рыцарские чувства. Трикси уверяет, что такое развитие событий — моя заслуга, и возможно, я действительно приложила к этому руку, но не думаю, чтобы мне когда-нибудь захотелось повторить подобный эксперимент. Слишком уж он напоминает попытку поймать молнию за хвост.

Право, Гилберт, даже не знаю, что нашло на меня в тот вечер. Должно быть, это были остатки моего прежнего отвращения ко всему, что отдает «принглевщиной». Теперь это отвращение кажется делом прошлого. Я почти забыла о нем. Но другие все еще строят догадки о причинах произошедшей перемены. Я слышала, что, по словам мисс Валентины Кортлоу, она совсем не удивлена тем, что я покорила сердца Принглей, так как у меня «столько обаяния», а жена священника полагает, что просто подействовали ее молитвы. Кто скажет, что это не так?

Вчера мы с Джен Прингль прошли вместе часть дороги, возвращаясь домой из школы, и беседовали о «ложках, лодках, сургуче, капусте, королях»[Цитата из сказочной повести «Алиса в Зазеркалье» английского писателя Льюиса Кэрролла (1832 — 1898).

] — почти обо всем на свете, кроме геометрии. Этой темы мы избегаем. Джен понимает, что я не слишком много знаю о геометрии, но это вполне компенсируется той крупицей сведений о капитане Майроме, которой я обладаю. Я дала Джен почитать «Книгу мучеников» Фокса[Джон Фокс (1516 — 1587) — английский богослов, составитель жизнеописаний христианских мучеников. «Книга мучеников» впервые была издана в 1563 г. ]. Терпеть не могу одалживать кому-нибудь книжку, которую люблю. Она всегда кажется мне уже не той же самой, когда я получаю ее обратно. Но «Мучеников» Фокса я люблю только потому, что мне вручила ее дорогая миссис Аллан в награду за успехи в воскресной школе. Мне не нравится читать про мучеников, так как потом я обычно чувствую себя отвратительно малодушной и терзаюсь стыдом — мне стыдно признаться, что я ужасно не люблю вылезать из постели морозным утром и стараюсь, если можно, уклониться от посещения зубного врача!

Ну что же, я рада, что Эсми и Трикси счастливы. С тех пор как цветет мой собственный роман, я очень интересуюсь сердечными делали других людей. Это хороший интерес — не любопытство, не злопыхательство, а просто радость оттого, что так много счастья вокруг.

Все еще стоит февраль, и «снег на крышах монастырских сверкает под луной»… только здесь это не монастырь, а всего лишь скотный двор мистера Гамильтона. Но я начинаю думать: "Остается лишь несколько недель до весны… и еще несколько до лета… и тогда — каникулы… Зеленые Мезонины… золотистое сияние солнца на авонлейских лугах… залив, который будет серебристым на рассвете, сапфировым в полдень и малиновым на закате… и ты".

У нас с маленькой Элизабет столько замечательных планов на эту весну. Мы такие добрые друзья. Каждый вечер я приношу ей молоко, а иногда ей позволяют пойти со мной на прогулку. Мы обнаружили, что наши дни рождения приходятся на один и тот же день, и это открытие заставило Элизабет вспыхнуть от восторга «божественным румянцем красной розы». Она так хороша, когда краснеет. Обычно лицо у нее слишком бледное, и даже то, что она пьет каждый день парное молоко, не дает ей румянца. Лишь когда мы с ней возвращаемся в сумерки с наших свиданий с вечерними ветрами, ее щечки бывают прелестного розового цвета. Однажды она очень серьезно спросила меня: «Мисс Ширли, будет ли у меня, когда я вырасту, такая же чудесная кремовая кожа, как у вас, если я стану каждый вечер намазывать лицо пахтой?» Похоже, пахта — излюбленное косметическое средство в переулке Призрака. Я открыла, что им пользуется и Ребекка Дью. Она взяла с меня обещание держать это в секрете от вдов, так как они сочли бы, что в ее возрасте такое поведение — непростительная фривольность. Количество тайн, доверенных мне в Шумящих Тополях, старит меня раньше времени! Интересно, исчезли бы с моего носа еще остающиеся на нем семь веснушек, если бы я намазывала его пахтой? Между прочим, сэр, вы когда-нибудь замечали, что у меня «чудесная кремовая кожа»? Если да, то вы никогда мне об этом не говорили. И вполне ли вы сознаете, что я «сравнительно красива»? Сама я только что сделала это открытие.

— А каково это — быть красивой, мисс Ширли? — спросила меня на днях Ребекка Дью, когда на мне было мое новое платье из светло-коричневой вуали.