Я недоуменно обернулся. И встретился с ледяным взглядом Кая. С его чёрными глазами изобразить лёд было очень сложно — однако поди ж ты, он справился. Рядом с ним стояла Таис.

— Привет, — сказал я, — что случилось?

Наверное, впервые в жизни мне было по-настоящему стыдно. Я посмотрел некоторые видео, снятые в школе и комнате для игр. На них Пашка решал задачу. Первые записи выглядели ещё нормально: пацан как пацан. Увлечён немного новой игрой. А вот дальше… раньше я никогда не видел, как выглядит нервный срыв у ребёнка. И, надеюсь, больше никогда в жизни не увидеть.

— Это аварийные записи, — сказала Таис, — педагоги их не просматривают. Это вопрос доверия. Мы первые, кто это увидел.

— Почему, ну почему только сейчас, а?.. — пробормотал я.

— Потому что всем было не до этого. Все были очень заняты. И просто забыли про маленького мальчишку-сироту, которого ты угостил отравленной конфетой… — ответила Таис.

Я промолчал. Она была права. Это и называется ответственность — думать о возможных последствиях.

— Ты очень напугал меня, Гриша, — сказал Кай; его тон уже не был таким ледяным, как в начале разговора, — я очень боялся, что ты начнёшь говорить что-то про великую цель, которая может оправдать средства.

— Я сам себя напугал, — ответил я.

— Ты же знаешь. Я принадлежу первой версии человечества. Для нас это фундаментальные вещи.

— Я не знаю, к какой версии принадлежу я, — ответила Таис, — но я тоже очень испугалась.

— Ребят… давайте думать, как вытащить пацана, а? — попросил я, — у нас же есть психологи?

— Ты не должен был давать неразрешимую задачу, — сказал Кай, — из этой ситуации только один выход: придумать решение. И сделать так, чтобы он нашёл его.

— Ты сможешь найти решение, Гриша? — спросила Таис.

Я вспомнил свои мысли в режиме. Хотел снова войти в него, но не получилось: эмоциональное состояние не давало.

— Да, — ответил я после долгой паузы, — смогу.

— Уверен?

— Да, — кивнул я, — теперь да. Пашка действительно нашёл решение. Но у него не хватило вычислительных мощностей, чтобы просчитать его до конца.

— Хорошо, — кивнул Кай, — это очень хорошо.

— Знаю, Кай. Я помню «Книгу Ветра и Крови».

Напарник молча кивнул.

Я поднялся, чтобы вернуться в игровую, где мы оставили Пашку.

— Гриша, — остановила меня Таис.

— Да?

— Что это за решение? О чём оно? Поделишься? Оно связано с этими штуками, которые нашли у президентов, да?

— Связано, — кивнул я. — Таис, я обязательно отвечу, хорошо? Но чуть позже. Нужно ещё с Катей поговорить. И, возможно, с Эльми. Нам нужно будет вернуться в космос. И не просто в космос — а к самым границами нашей системы.

— Это сложно даже с технологическим уровнем Братства, — заметил Кай.

— Я знаю, — ответил я, — но у нас нет другого выхода.

— Ты расскажешь Паше о решении? — спросил Кай.

Я до последнего надеялся избежать этого вопроса. Он сильно всё усложнял. Но врать другу мне тоже не хотелось.

— Нет, — я покачал головой, — не сейчас, по крайней мере.

— Ты должен сказать. Иначе это не поправить.

— Я скажу, обязательно. Когда придёт время. А пока, мне кажется, я нашёл другой выход. Странно, что об этом варианте ничего не написано в «Книге Ветра и Крови».

Кай очень странно посмотрел на меня; в его взгляде была смесь уважения, любопытства и сомнения.

— Ты же знаешь, — ответил он, — если будет нужно — ты сам напишешь новые страницы.

Пашка сидел, забившись в самый угол игровой комнаты. При нём был планшет. Марфа Ильинична не забирала его — это было личное время детишек, и каждый имел право решать, чем заниматься.

— Привет, — сказал я, опускаясь перед мальчишкой на одно колено.

— О, привет, — смущённо улыбнулся он, — ты говорил, что хочешь показать мне кое-что. Насчёт решения.

— Хочу, — кивнул я, — и покажу обязательно. Но не прямо сейчас.

Пашка посмотрел на меня со смесью обиды и растерянности.

— Хочу тебя сначала спросить кое о чём, — продолжал я, — ты не против?

— Спрашивай, конечно, — кивнул Пашка.

— Почему ты так зациклился на этой игрушке? Только честно, хорошо? Это важно очень, — я сделал паузу и поглядел ему в глаза, — это может быть не менее важно, чем сама задача. Понимаешь?

Я видел, что мальчишка колеблется; видел, что ему совершенно не хотелось рассказывать о своих мотивах. Но потом, упрямо ответив на мой взгляд, он всё-таки решился.

— Я… один теперь, — тихо сказал он.

— Знаешь, я сейчас скажу тебе одну вещь, — осторожно произнёс я, — она может напугать поначалу. Но ты, я вижу, парень крепкий. Знаю, ты выдержишь. И поймёшь.

Пашка вопросительно глянул на меня, но промолчал.

— Каждый человек, на самом деле, всегда один, — продолжал я, — в самые важные, самые критические моменты жизни мы одиноки. Люди смертны, Паша. И каждый человек встречает свою смерть лицом к лицу. И никто в этот момент ему не может ни помочь, ни разделить этот момент. Даже те, кто физически рядом. Они отдаляются.

Мальчишка нахмурился, но слушал меня очень внимательно.

— Но наше окружение всё равно очень важно. Знаешь, почему? — продолжал я.

— Нет, — он помотал головой, — почему? Ты же только что сказал — мы всё равно останемся одни в конце. И это правда… я видел…

— Потому что наше окружение формирует то, что у нас внутри, — продолжал я, — те, кого мы любим — они по-настоящему никогда не уходят. Их влияние, их любовь мы носим внутри. И это никто не в силах отнять. Даже смерть. В самый последний момент эта любовь будет с нами. Внутри. Понимаешь?

Я видел, каких трудов мальчишке стоит сдерживать слёзы. Но мы ещё не закончили разговор. Я ждал его следующих слов.

— Мама… — произнёс он слово, которое, видимо, было для него запретным все эти дни, словно заново пробуя его на вкус, — она всегда говорила: «чтобы выжить — нужно быть нужным. Пока мы вместе, мы нужны друг другу. А я нужна другим людям, я работаю и зарабатываю деньги». Я ведь не малыш уже… я понимаю, как мир устроен. Кругом слишком много сирот, гораздо младше меня. Так что я точно один останусь. Мне… мне очень надо быть нужным. Чтобы выжить…

— А батя? — я должен был задать этот вопрос, хотя уже знал, каким будет ответ, — что он говорил на этот счёт?

— Я не знаю его, — ответил Пашка, — мечтал найти, когда вырасту… но с мамой они не общаются совсем… алиментов он тоже не платил… просто исчез однажды. Вот.

— Пашка, я знаю, что я ещё слишком молод… — произнёс я, чувствуя, как сердце от волнения уходит в пятки, — но я многое повидал, многое знаю и умею. Можно я буду твоим батей? Ты мне очень нужен. Ты сам, а не эти игры и вычисления.

Пашка глянул на меня недоверчиво. А потом плотину всё-таки прорвало. Он кинулся мне на шею, уже не сдерживая слёз.

Мы долго молчали в одном из кабинетов возле ситуационного центра. Пили чай из пакетиков.

— Я только теперь понял, чем тебе обязан… — наконец, произнёс я.

— Гриша, мне невероятно повезло, — мягко ответила Таис, — я сохранила свою семью. Я была бы совсем счастлива, если бы вокруг не было бы столько несчастья…

— Похоже, это просто… преследует меня, — продолжал я; мне просто надо было выговориться, я даже не особо следил за смыслом своих слов, — тогда, на Марсе… теперь я понимаю, что подсознательно воспринимал Кая как одного из тех детишек, которые спасались с гибнущей планеты. Да, он был почти взрослым — но ведь было же это «почти». Поэтому я настоял, чтобы оставить его при себе. Вроде как разделял ответственность.

— Ты говорил, что его сестра полетела с детишками, — заметила Таис.

— Разве? — переспросил я, — не припомню.

— Возможно, он сам говорил это.

— А потом был Лёва, — продолжал я, — и снова детишки, которые встали у истоков человечества. Он был сильно младше, и я… был рад переложить ответственность на кого-то ещё. На кого-то, более взрослого, чем я сам…