Это приятнее, чем молитва. И я проделал это и сегодня — пусть и без помощи пива, но обошелся и без него, — и я как раз заканчивал, когда произошло нечто неожиданное. Сперва послышался звук работающего мотора, и лишь потом я заметил на шоссе восточнее города удивительную машину.

Какого типа этот грузовик?

Я застегнул пуговицы. Пока я возился с ремнем, таинственная машина въехала на городскую площадь. Длинная алюминиевая коробка располагалась высоко на толстых шинах, ветровое стекло напоминало окно дома, и как минимум вдоль одного из длинных бортов виднелось несколько окошек. К машине был прицеплен большой трейлер, везший, судя по всему, запасной топливный бак и различные припасы.

Из какого-то глубокого и неожиданного уголка в голове пробилось воспоминание. Да, эта машина утратила первоначальный вид и была переделана, чтобы выдержать плохие дороги этого мира и нехватку топлива. Но из глубин памяти ее название всплыло невозможным ответом.

Это RV[81].

Но что эти буквы обозначают?

Этого я вспомнить не смог. Возможно, я этого никогда не знал. Но в памяти отложилось, что это лучшее из чудес, нечто такое, о чем можно лишь мечтать, и теперь эта глупая мальчишеская часть моей личности затрепетала, наполняя меня счастьем.

Мне было семь лет, и я был рад путешествовать по миру, питаясь консервами и выбирая себе новую одежду, когда пачкалась прежняя, в сущности новая. Такая жизнь казалась естественной, и я не жаловался. Потом отец услышал разговор по коротковолновому радио. Люди нашей веры говорили о городе, который оставили пустым и чистым и где жизнь обещала снова стать легкой. Но разве все вокруг и так не было замечательным? Мертвецы уже больше не воняли. Мне нравилась бродячая жизнь и ее ежедневные ритуалы — помогать отцу обшаривать пустые дома в поисках патронов, инструментов и ключей к машинам, которые еще могли ездить. Масштаб катастрофы был огромным. Но, опять-таки, для мальчика все вокруг огромное. И нет ничего естественнее, чем смерть. Насколько мне было известно, люди жили так со дня творения: процветание всякий раз делало людей чересчур гордыми, а затем Господь насылал на них потоп или что-то похуже, убивая исключительно грешников.

Так говорилось в молитвах моей матери. Каждый вечер и каждое утро и всякий раз, когда мы садились есть добытую еду, она благодарила Бога за сокровища, оставленные побежденными неверующими.

Я молился, и отец молился, но не как мать. Именно она решила, что нам нужно ехать в Спасение. Отец не возлагал на это особых надежд, но не смог найти веских причин для отказа. Поэтому мы нашли новую машину для нового начала, и к концу путешествия мне уже не терпелось увидеть это таинственное место. Мы пересекли половину штата, прежде чем стали огибать по широкой дуге огромный город. Мать указывала дорогу, отец следил за стрелкой топливомера. А я разглядывал тысячи пожаров, кайфуя от вида столбов дыма, опирающихся на грязные языки пламени, и запахов пластика и старой древесины, сгорающих в диком и чудесном огне. Я не задумывался о последствиях вдыхания дыма для здоровья. Мне было семь лет, пожары были развлечением, а эта важная поездка казалась великим приключением в бедной событиями жизни.

Но как только мы приехали в Спасение, нас охватило разочарование. Мы оказались в числе поздних приезжих, и свободными остались лишь несколько недостроенных домов. Мэр поприветствовал нас как христиан, и в честь нашего приезда был устроен скромный обед. Но в нашем доме не было солнечных панелей или ветряных генераторов. В стенах были прорезаны отверстия для труб и проводов, но делать проводку еще не начали. У меня неожиданно появились знакомые мальчишки, но играть с ними мне было некогда — я был слишком занят. Родители загрузили меня делами. Феррис стал нашим первым другом, помогая с самой тяжелой работой. Он рассказал, как, приехав, обнаружил заброшенный город, где не было даже привычных мертвецов. Но, опять-таки, богатые грешники обычно умирали в далеких госпиталях и хосписах. Как еще можно было такое объяснить? Жизнерадостный от природы, Феррис улыбался и пел старые песенки, помогая, вместе с несколькими другими мужчинами, плотничать и прокладывать трубы и проводку в нашем доме. Но у каждого имелись обязанности и в собственных домах. Люди с реальными навыками были редки, и мэр со своими приближенными монополизировал их время. Мои родители старались как могли, учась на своих ошибках. Если мне везло, пожаров было мало и погода стояла ясная, я ездил с отцом в город. Мы искали там полезные машины или материалы, которые можно было на что-то обменять. Мне нравились эти короткие путешествия. Свою первую дичь я подстрелил в одном из городских парков, а отец помог мне освежевать кролика и приготовить его на обед.

Когда день стал клониться к закату, он сказал:

— Нам надо возвращаться домой.

— Зачем?

Он рассмеялся, покачал головой и признался:

— Сам не знаю зачем.

Я стал ему доказывать, что мы можем переночевать здесь, а вернуться завтра. Он задумался над преимуществами такого плана. Потом добавил свой веский аргумент в пользу того, чтобы задержаться:

— Нам не надо будет молиться до завтра.

Мы не помолились до того, как сели есть кролика. А я и не заметил.

— Что ты думаешь о Спасении, Ной?

Я крепко задумался, пожал плечами и сказал:

— Там вроде все нормально.

Отец промолчал.

— А тебе в городе нравится? — спросил я.

Ему не хотелось отвечать напрямую, и он решил, что лучше перечислить:

— Когда наш дом достроят, у нас будет электричество, вода и все удобства. А во дворе мы сможем выращивать овощи, чтобы растянуть запас консервов, и ты пойдешь в школу с другими детьми.

— А ты будешь нас учить?

Отец прежде был учителем. Но вопрос, похоже, застал его врасплох.

— Если захотят, чтобы я учил, то да.

Но никто его никогда не спрашивал, а у отца хватало ума не предлагать свои услуги.

После того первого года жизнь в Спасении стала обычной. Даже нормальной. Я ходил в школу и церковь и не имел причин гадать, откуда у меня завтра возьмется еда. Что было и хорошо, и плохо. К нам все приезжали новые люди, кое-кто из очень отдаленных частей страны, и, хотя некоторые задерживались, многие находили причины, чтобы ехать дальше. Большинство не были верующими, или мы не считали их таковыми. Почему гнев Божий их пощадил, оставалось для меня загадкой. Но одна не заслуживающая внимания семья была особенно упрямой, заявляя, что больше им ехать некуда. Они построили новый дом на холмах. Отец у них оказался талантливым плотником, поэтому находил работу даже у тех, кто его презирал. У него была дочка, Лола. Мать учила ее дома, и церковные службы они посещали очень редко. Но я стал заговаривать с девочкой всякий раз, когда видел ее, и мне было приятно, что она улыбалась и радостно со мной болтала.

Мать это заметила и решила, что лучше меня предупредить:

— Она нехорошая девочка, Ной. Держись от нее подальше.

— Откуда ты это знаешь?

У матери имелось много талантов. Она умела разговаривать с Богом и убеждать себя в чем угодно и становилась просто чудом, когда требовалось манипулировать другими людьми. Но лучше кого угодно она умела «читать» людей, оценивая их души и отмечая слабости.

— Родители Лолы — притворщики, — заявила она. — Они говорят правильные слова, но слова ничего не значат, если за ними не стоят чувства.

Но в нашей семье мать была не единственной проницательной личностью.

— А как насчет папы? — спросил я.

Несколько секунд она пристально смотрела на меня, потом отвела взгляд и спросила:

— О чем это ты?

— Он произносит правильные слова. Но не думаю, что он в них верит.

— Что ж, — сказала она, и ее ледяные глаза отыскали меня. — Никогда этого не повторяй. Ты меня понял?

Я-то понял, но это уже не имело значения. Мы не были единственными, кто присматривался к другим, а идеи, особенно идеи опасные, живут собственной жизнью. Подобно болезням, их может разносить ветер, и они развиваются там, где отыскивают слабое место.