И потом её уже не было, но её прощальные слова запали глубоко, обернувшись вокруг души и сердца. Её слова не были предупреждением, а больше констатацией факта. Я взглянула на свою левую руку и почувствовала, что мой приговор был подписан задолго до того, как я узнала, кто я.

Я прерывисто выдохнула.

— Ну, это было депрессивно, — Калеб провел пальцами по волосам. — Если бы я уже не был мертв, я бы захотел покончить с собой.

— Без сомнений, — пробормотала Персефона. — Но мертвые люди, не хочу никого обидеть, часто смотрят на всё с плохой стороны.

Калеб пожал плечами:

— Я не обиделся.

Каждый раз, когда я видела Калеба, он не казался подавленным. Как будто прочитав мои мысли, он улыбнулся, и я вспомнила, что он сказал мне, когда я была в лимбе. — Ты сказал, что для него еще есть надежда.

Калеб с важным видом повернулся ко мне, показавшись мне таким живым, что это было больно видеть. Обхватив меня руками, он крепко меня обнял.

— Всегда есть надежда. Может быть не такая надежда, о которой ты думаешь, но надежда есть.

Я поначалу не поняла, поэтому прижалась к нему крепче, зная, что наше время быстро приближается к концу. Вдохнув свежий запах Калеба, я поняла, что мне нужно узнать что-то, что возможно разорвет меня на лоскуты.

Отстранившись, я повернулась к Персефоне:

— Где её Первый?

Прошла целая минута прежде, чем она ответила.

— Он в Тартаре.

Я прижала пальцы ко рту прежде, чем комок в горле вырвется наружу. Это было не столько из-за судьбы Первого, сколько из-за того, что это означало. Если я преуспею и смогу убить Сета, его судьба будет такой же. И моя тоже.

Я липла к Калебу следующие пятнадцать минут или около того, пока Айден занимал себя разглядыванием оружия, а Персефона подтачивала ногти или что-то в этом роде. Пока мы сидели на полу в военной комнате с коленями, прижатыми друг к другу, Калеб рассказал мне о том, что делает здесь внизу, чтобы провести время, а я рассказала, как сильно Оливия хочет его видеть. Мы не говорили о том, что будет дальше. Я была уверена, что Калеб знал о сумасшествии, которое творится наверху, и никто из нас не хотел портить эти драгоценные минуты.

— Ты сказала ей то, о чем я просил? — спросил он.

Я кивнула.

— Она плакала, но, думаю, это были слезы счастья.

Улыбка Калеба была широкой.

— Я скучаю по ней, но ты можешь оказать мне еще одну услугу?

— Что угодно, — и я действительно имела это в виду.

— Не говори Оливии, что видела меня.

Я нахмурилась.

— Почему? Она бы…

— Я хочу, чтобы она двигалась дальше, — Калеб взял мои руки в свои и встал, утягивая меня за собой. — Мне нужно, чтобы она продолжала дальше жить, и я думаю, что новости обо мне мешают ей. Я хочу, чтобы она жила и не хочу преследовать каждый её шаг.

Боги, я ненавидела мысль о том, что буду лгать Оливии, но я понимала слова Калеба. Оливия никогда не забудет его, зная, что, в каком-то смысле Калеб в твердом уме и настолько жив, насколько он может быть жив в Подземном Царстве. Как будто он существовал, недоступен, но существовал. Зная это, сможет ли она на самом деле жить дальше?

Поэтому я согласилась. Я обещала сказать всем, что нас нашла только Персефона. Даже если Аполлон узнает правду, это не важно, если не узнает Оливия. В каком-то смысле это был его подарок ей.

— Спасибо, — сказал Калеб и обнял меня еще раз. Отчасти, я хотела остаться с Калебом, потому что он всегда на меня так влиял. Калеб был моей разумной стороной. И больше того, кроме моей матери он был первым человеком, которого я по-настоящему любила.

Калеб всегда будет моим лучшим другом.

— Пора, — тихо сказала Персефона, и когда я отстранилась и посмотрела на неё, в её взгляде было сочувствие. Бог, который может сочувствовать, казался чем-то ненормальным.

Айден вернулся ко мне, надевая рюкзак на плечи, потом передавая мне оружие, которое сняла с меня стража, и мою колючую мантию. Персефона проплыла к центру военной комнаты и помахала рукой. Появилась черная пустота, совершенно непрозрачная.

— Врата приведут вас обратно к тем, через которые вы вошли.

— Спасибо, — сказала я Персефоне.

Она грациозно кивнула.

Пока я прощалась и в последний раз смотрела через плечо, моя грудь сжималась, когда я встречалась с синими-синими глазами Калеба. Я знала, что смерть может остановить множество вещей, но она никогда не сможет разорвать узы дружбы.

Калеб улыбнулся, и я слабо улыбнулась в ответ, потом повернулась обратно к пустоте, ожидающей нас. Переплетя свои пальцы с пальцами Айдена, мы ступили сквозь ворота, вооруженные знанием, которое нам было необходимо, но неся груз того, что нам придется добиться невозможного.

Хаммер был там, где мы его оставили, и, судя по часам на приборной панели, только три часа прошло — три часа в мире смертных, сорок восемь часов в Подземном мире и жизни Айдена и моей.

Я предложила вести машину назад, но Айден настаивал, что он в порядке, и я знала, что он хочет дать мне поспать. Я знала, что мне следовало сделать это — чтобы избежать связи с Сетом — но это было не честно. Айден был измотан.

Но это было сражение, которое я не выигрывала, так что я устроилась на пассажирском сиденье и попыталась уснуть. Проблема была в то, что мой мозг не отключался. С тех пор, как я стояла в военной комнате, что-то тревожило меня. То, что сказала Персефона, срезанные концы на стене — все это выглядело знакомым, но я не могла понять, что и как. И было что-то большее. Напутствие Соларис было тревожащим, и оно крутилось в голове.

Чего я никогда не понимала, так это почему Аполлон вернул меня к жизни, когда Сет выступил против Совета. Или почему Артемида не позволила Аиду забрать меня в Подземный мир. Боги — по крайней мере, все, кроме одного — опасались передачи силы, если бы это случилось, ничто не остановило бы Сета. Вытащить меня из происходящего до Пробуждения или обезвредить меня, это имело смысл.

Продолжать позволять мне оставаться живой, нет.

Но я вспоминала, что сказала Артемида в магазине, встретившись с Аидом. Пророчество может измениться, и не надо много ума, чтобы понять, если я стану Убийцей Богов, пророчество может измениться.

Беспокойство расцвело у меня в груди. Аполлон и другие знали, что это возможно? Я почувствовала себя тупой, даже спрашивая об этом. Оракулы принадлежали Аполлону, и даже думая, что он не знал всех их видений, часть того, что оракул сказала Соларис, была известна Аполлону. Какой смысл Аполлону поддерживать мое путешествие вниз к Соларис.

Часть меня была достаточно наивна, чтобы надеяться, что дело не в этом, и у Аполлона есть объяснения этому. Другая часть была рассудительна и более разумна. Прежде Аполлон говорил, что им нужно остановить бога, который, очевидно, работает с Люцианом. И как они могли его остановить?

Им был нужен Убийца Богов.

Самое неприятное в этой паршивой ситуации, что Люциан контролировал Сета, Бог — кем бы он ни был — контролировал Люциана, и, следовательно, он/она контролировал Сета и всех последователей Люциана. Итак, если бы Сету повезло, и он смог бы забрать мою силу, этот Бог контролировал бы Убийцу Богов. Рискованно, Сет всегда мог повернуться против него, но, в конце концов, Бог, позволивший Сету делать то, что он хочет, я была уверена, он был бы достаточно креативным и нашел бы способ держать его под контролем. Возможно, это означало, держать члена Совета в целости и сохранности.

Мои мышцы рефлекторно напряглись, пока я думала об этом. Ничего не выглядело хорошо. В любом варианте Сетом манипулировали, а он об этом не подозревал. Черт, он отказывался даже думать об этом.

По мере того, как сокращались мили между Канзасом и Иллинойсом, я не могла отделаться от того, что сказала Соларис, что боги используют меня и что это значит. Также я не могла избавиться от ощущения, что знание как мне забрать силу ставило знак на моей судьбе.