А вдали, у горизонта, виднелся зубчатый абрис нескольких уцелевших в Бремене высотных домов.

Он почувствовал осторожный, словно недоверчивый удар шасси о землю, и его охватило нетерпеливое желание поскорее выбраться из самолета и найти глазами встречающую его Геллу. И в то мгновение, когда Моска уже готовился покинуть самолет, он преисполнился уверенности, что ему удастся найти ее. И что она его ждет.

Моска отдал немцу-носильщику свои чемоданы и, выйдя из самолета, увидел Эдди Кэссина, который шел по эстакаде аэродрома ему навстречу. Они обменялись рукопожатием, и Эдди Кэссин своим тихим, хорошо модулированным голосом произнес с фальшивой искренностью:

– Рад тебя снова видеть, Уолтер!

– Спасибо, что нашел мне работу и оформил бумаги, – сказал Моска.

– Чепуха! – ответил Эдди Кэссин. – Мне стоило приложить немного усилий, чтобы добиться возвращения хотя бы одного из нашей команды.

Ты же помнишь еще старые деньки, Уолтер?

Он подхватил один из чемоданов, Моска взял второй чемодан и голубую спортивную сумку, и они пошли по эстакаде.

– Сейчас мы поедем ко мне в управление, пропустим по стаканчику, и я тебя кое с кем познакомлю, – сказал Эдди Кэссин. Свободной рукой он похлопал Моску по плечу и произнес своим обычным голосом:

– Знаешь, сукин ты сын, я так рад тебя видеть!

И Моска почувствовал то, что ему так и не удалось почувствовать, когда он вернулся к себе домой, – настоящее ощущение прибытия, долгожданного достижения конечного пункта путешествия.

Они прошли вдоль забора из колючей проволоки к небольшому кирпичному зданию, которое располагалось чуть поодаль от стальных ангаров базы.

– Здесь я царь и бог, – сказал Эдди. – Управление гражданского персонала, а я – заместитель начальника управления, который все время в разъездах. Пятьсот фрицев считают меня господом богом, а сто пятьдесят из них – женщины.

Неплохая жизнь, а, Уолтер?

Дом был одноэтажный. В просторном предбаннике взад-вперед сновали немецкие служащие, а толпа безработных немцев терпеливо дожидалась собеседования для приема на работу механиками на автобазу, посудомойками в солдатские столовые, продавцами в армейские магазины. Здесь были мужчины с печальными лицами, пожилые женщины, молодые парни и очень много девушек, среди которых попадались хорошенькие. Они проводили Эдди взглядами.

Эдди открыл дверь кабинета. В кабинете стояли два стола впритык, так что их владельцы могли смотреть друг другу прямо в глаза. Один стол был совсем чистый, если не считать бело-зеленой таблички с надписью: «Лейт. Э. Форте. Упр. гражд. перс.» – и аккуратной стопки бумаг на подпись.

На другом столе возвышались два переполненных корытца для бумаг. В ворохе бумаг, наваленных на столе, едва виднелась табличка: «М-р Э. Кэссин, зам. нач. Упр. Гражд. перс.». В углу кабинета находился стол, за которым сидела высокая страшная девица и печатала на машинке. Она оторвалась от работы и сказала:

– Здравствуйте, мистер Кэссин. Звонил полковник, он просил вас перезвонить.

Эдди подмигнул Моске и начал крутить диск.

Пока он разговаривал, Моска закурил и стал ходить по кабинету, пытаясь заставить себя не думать о Гелле и не спуская глаз с Эдди. Эдди совсем не изменился, подумал он. Рот чувственный, как у девушки, а нос длинный и величественный, губы упрямо сжаты, форма нижней челюсти выдавала решительность и упрямство. В глазах таилось нечто похотливое, а седина обильной шевелюры, казалось, придавала его коже смугловатый оттенок. Все же он производил впечатление юноши, и его открытое, приветливое лицо имело почти наивное выражение. Но Моска знал, что, когда Эдди Кэссин напивается, его чувственный, изящно вырезанный рот уродливо кривится, лицо становится серым, старым и злобным. И поскольку злобность Эдди Кэссина была чисто внешней и бессильной и мужчины, в том числе и Моска, только смеялись над ним, эта злобность, проявлявшаяся в словах и поступках, обычно изливалась на женщин, которые в тот момент находились рядом с ним. Он давно сформировал свое мнение об Эдди Кэссине: подонок в обращении с женщинами и мерзкий пьяница, но вообще-то действительно отличный парень, который для друга сделает все, что угодно. И Эдди хватило ума не приставать к Гелле. Моске захотелось спросить у Эдди, не видел ли он Геллу, не знает ли он, что с ней, но он все никак не мог собраться с духом.

Эдди Кэссин положил трубку и выдвинул ящик письменного стола. Он достал бутылку джина и жестянку грейпфрутового сока. Повернувшись к машинистке, он сказал:

– Ингеборг, сходи помой стаканы.

Она взяла «стаканы» – пустые стаканчики из-под плавленого сыра – и вышла из кабинета. Эдди Кэссин подошел к двери, которая вела в соседнюю комнату.

– Пошли, Уолтер, я хочу тебя представить моим друзьям.

В соседнем кабинете у стола стоял невысокий, плотный, с одутловатым лицом мужчина в таком же, как у Эдди, мундире защитного цвета. Он упирался ногой в сиденье стула, чуть подавшись вперед, так, что его живот покоился на бедре. В руках он держал анкету для устраивающихся на работу.

Перед ним, вытянувшись по стойке «смирно», стоял приземистый толстый немец с неизменной серо-зеленой вермахтовской шапкой под мышкой. У окна сидел долговязый американец в гражданском с длинным лицом и небольшим квадратным, плотно сжатым ртом, в котором угадывалась упрямая сила. Чем-то он смахивал на молодого фермера.

– Вольф, – обратился Эдди к толстяку, – познакомься, это мой старый приятель Уолтер Моска. Уолтер, Вольф – сотрудник отдела безопасности. Он проводит собеседование с фрицами перед тем, как их допускают к работе на базе.

Эдди подождал, пока они обменяются рукопожатием, и продолжал:

– А этот парень у окна – Гордон Миддлтон.

У него нет определенной должности, так что он помогает нам чем может. Полковник все хочет от него избавиться, поэтому ему ничего и не пору-, чают.

Миддлтон не встал со стула, чтобы поприветствовать вошедшего, и Моска просто кивнул ему, а тот в ответ вытянул свою длинную руку и неуклюже, как огородное пугало, помахал ею в воздухе.

Вольф указал пальцем на дверь и сказал все еще стоящему навытяжку немцу, чтобы тот подождал в коридоре. Немец щелкнул каблуками, кивнул и поспешно удалился. Вольф рассмеялся и с презрительной гримасой бросил анкету на стол.

– В партии не состоял, в СА не служил, в гитлерюгенд не был. Черт возьми, увидеть бы хоть одного живого наци!

Все захохотали. Эдди закивал:

– Да, они все повторяют одно и то же. Вольф, вот Уолтер, который придется тебе по душе. Он был беспощаден к фрицам, когда мы с ним работали в военной администрации.

– Да-а? – Вольф поднял кустистые брови. – Так и надо с ними!

– Во-во! – сказал Эдди. – У нас там вечно возникали проблемы. Фрицы должны были доставлять уголь во все учреждения оккупированной территории, но, когда надо было развозить уголь в лагеря с еврейскими беженцами в Гроне, у них сразу то грузовики ломались, то немец-администратор говорил, что, мол, весь уголь кончился. Но этот парень быстро справился с трудностями.

– Рад слышать, – сказал Вольф. У него была приятная, даже обаятельная, если не сказать масленая манера разговаривать, и он постоянно кивал головой, словно уверял собеседника в своем полнейшем к нему расположении.

Ингеборг принесла стаканы, бутылку и банку грейпфрутового сока. Эдди наполнил четыре стакана, но в один не стал наливать джин. Этот стакан он передал Гордону Миддлтону.

– Единственный человек в оккупационной миссии, который не пьет, не играет в карты и не бегает за девками. Вот почему полковник хочет от него избавиться. Он производит плохое впечатление на фрицев.

– Так что там случилось? – произнес Гордон.

В его низком, с сильным южным акцентом голосе прозвучал упрек – но вежливый, невозмутимый.

– Значит, так, – сказал Эдди. – Моске пришлось каждую субботу ездить в лагеря еврейских беженцев и следить, чтобы уголь туда доставлялся.