Непонятное началось с первых же его шагов. Стремительно растворилась дверь, и в класс вошел человек в распахнутой форменной тужурке, быстрый в движениях, не похожий на остальных педагогов реального училища.

Загрохотали крышки парт. Мы встали.

Пока дежурный частил молитву, новый учитель рассеянно смотрел в окно и ни разу не перекрестился, что было замечено всеми. Потом не поднялся на кафедру, как ожидали, а подошел к партам.

— Ну-с, — сказал он приятным баском, — будем, значит, путешествовать вместе… Кто любит путешествовать?

Недоуменное молчание было ему ответом. На задних партах неуверенно хихикнули.

Учитель был молод, лет двадцати семи, и если бы не очки, выглядел еще моложе.

У него было большое доброе лицо и простецкий, торчащий вперед нос, чуть раздвоенный на конце (обычно такие носы называют утиными). Лоб был не особенно высокий, но широкий, с выдающимися надбровными дугами, придававшими лицу выражение упорства и силы. Надо лбом нависала непокорная прядь светлых, почти соломенных волос, которую то и дело приходилось отбрасывать назад.

Замечена была еще одна интересная подробность: на часовой цепочке вместо брелока болтался миниатюрный компас. Может быть, это был талисман?..

И Петр Арианович (так звали нового учителя), казалось, удивился, познакомившись с нами. Получая назначение в Весьегонск, наверное, не ждал, что у него будут такие ученики.

С недоумением вглядывался он в Толстоносова, неуклюжего верзилу, сына местного лавочника и племянника протоиерея, усилиями всей родни, будто мешок с камнями, перегружавшегося из класса в класс.

Толстоносов топтался у карты и нерешительно тыкал пальцем куда-то между Уралом и Волгой.

— Выше бери, выше! — неслась через весь класс подсказка. — Ох, ты!.. Каму ищи, реку Каму. На ней Пермь…

Но Толстоносов не знал ничего и о Каме и мог только, сигнализируя полную растерянность, еще выше поднимать свои реденькие брови.

— Садитесь, Толстоносов, — говорил учитель с огорчением.

Огорчение тоже было непонятно. Не все ли равно учителю, что получит Толстоносов — кол или пятерку?

Сейчас мне кажется очень странным, почему предшественник Петра Ариановича так скучно преподавал географию — предмет, интереснее которого, по теперешнему моему, может быть пристрастному, мнению, нет ничего.

Помню, даже описание кругосветного плавания Магеллана, сделанное старым географом, разочаровало меня. Как! Все дело, стало быть, сводилось к корице, перцу и ванили?

Каждый день я ходил в училище мимо лавки Толстоносовых. За окном, на витрине, стояли баночки с перцем и сахарные головы в синей обертке. Над дверями висела вывеска: “Бакалейные и колониальные товары”. Согласно разъяснению Толстоносова-сына, бакалейными (или бокалейными) назывались мука и крупа, которые отмеривали покупателям, по старинке, бокалами. На уроке географии разъяснялся смысл и второго загадочного слова — “колониальные”.

Получалось, что Магеллан стремился к Островам Пряностей в обход Америки для того лишь, чтобы отец нашего Толстоносова мог в своей лавке торговать ванилью и перцем. Это уронило Магеллана в моих глазах.

Зато новый учитель умел повернуть самые обыкновенные вещи вокруг их оси так, что на них падал откуда-то яркий, волшебный, романтический свет. Что увлекательного, например, могло таиться в понятии “меридиан”? С первого класса мы зазубрили, что это “воображаемая дуга, соединяющая…” и т. д. От одного этого скучнейшего определения сводило в зевоте рот. Петр Арианович сумел за понятием показать человека, русского человека!.. Он рассказал нам, как измерили меридиан.

Сделал это скромный народный учитель Василий Яковлевич Струве, ставший благодаря своему трудолюбию первым директором Пулковской обсерватории. Зимой он занимался астрономическими наблюдениями, а летом забирался с геодезическими инструментами в леса Финляндии или на дюны Прибалтики, ночуя у костра, добывая себе пищу охотой.

Гигантский труд занял чуть ли не четверть века. Струве измерил самый длинный отрезок дуги меридиана, какой когда-либо удавалось измерить — от одного края России до другого, от Ледовитого океана до Черного моря, — а это явилось ценнейшим вкладом русских в науку о Земле — географию.

Карта оживала под магической указкой учителя. Мы видели, как уточняются очертания берегов, меняется направление рек, всплывают посреди моря новые острова.

Петр Арианович с торжествующей улыбкой отбрасывал со лба волосы.

— Земля живет, — говорил он. — А карта — это зеркало Земли. Знаете ли, что не проходит часа, чтобы где-нибудь не совершалось землетрясения? Известно ли вам, что самое высокое в мире плоскогорье — Тибетское — миллионы лет назад было морским дном?.. Прибой — удар за ударом — разрушает берега, ветер — песчинка за песчинкой — горы. Природа не терпит застоя, неподвижности! Согласно гипотезе нашего соотечественника, в результате вращения Земли целые материки, со всеми своими горными кряжами, внутренними морями, реками, плоскогорьями, плывут с востока на запад в полужидкой магме, как льдины по воде…

Петр Арианович взмахивал указкой, показывая маршрут материков.

— И главное, запомните: меняется не только Земля — меняется наше представление о ней! Когда-то Косьма Индикоплов втискивал Землю в сундук. Да-да, в священную скинию, в ящик! Но человеческой мысли было тесно там. Она взломала ящик изнутри. — Учитель делал быстрый, решительный жест, показывая нам, как мысль ломает тесный ящик. — Смелые путешественники раздвинули границы мира… Возьмите хотя бы Крайний Север (название-то какое — Крайний!). Еще в средние века моря, омывающие Сибирь, казались человеку пределом его дерзаний, концом света. А потом выяснилось, что конца-то краю нет, потому что Земля — шар!

При упоминании о Сибири учитель воодушевлялся. Север России, насколько удалось подметить, был его слабостью, его коньком. Иногда он до того увлекался описанием северных морей, что забывал спросить урок. Этим не замедлили воспользоваться лентяи. Когда с устрашающим душу шелестом учитель раскрывал журнал и произносил: “Ну-с, а теперь попросим к карте…” — и не выучившие урок втягивали голову в плечи, отводя от учителя взгляд, с первой парты приходило спасение:

— Извините, Петр Арианович, прошлый раз вы рассказывали о пловучих льдах. Мне интересно было бы ещё…

Это называлось “оттеснять на север”. Не подозревая заговора, Петр Арианович разъяснял недоуменный вопрос. Иногда — не слишком часто — подобными уловками удавалось отвлекать его от рокового классного журнала до тех пор, пока в коридоре не раздавался звонок на перемену. “Оттеснять” надо было с умом, не слишком назойливо. Класс облек своим доверием двух человек: Союшкина, первого ученика, а также пишущего эти строки, о котором в училище ходили легенды, что он “Майн-Рида знает на зубок”. Лентяи, расположившиеся на последних партах, чувствовали себя за нашими спинами в полной безопасности.